В операционную хирургического отделения два санитара — Лебедь и Бобров — внесли длинный стол и поставили его у стены.
— Спасибо за помощь, — сказал Магамединов. — Мне бы еще компьютер сюда.
— Мы сходим на кухню, похаваем чего-нибудь, а затем уже найдем вам компьютер. Хорошо, Максим Викторович?
— Хорошо. Только не задерживайтесь долго.
— За полчаса справимся.
Магамединов бросил на санитаров злой взгляд.
— Да мы быстрее поедим, — пообещал Бобров. — Нам и пятнадцати минут хватит.
— Вбейте себе в голову как истину: время сейчас играет против нас, — не выдержал Максим Викторович. — Каждая минута на счету. Не относитесь ко времени с такой расточительностью.
Лебедь и Бобров кисло улыбнулись и вышли из операционной. Магамединов подошел к столу и выложил из кожаной мужской сумки на стол три черных папки, две истории болезней и свой ежедневник.
В операционную заглянул Николаев.
— Я вообще-то сам хотел предложить тебе, чтоб ты сюда перебирался. Но вижу, ты и без моего предложения неплохо справился. Магамединов медленно закрыл кожаную сумку на замок.
— Так мне, — забормотал он, — Весюткина сказала, что ты… О, черт! Как я сразу не догадался?!
— О чем ты не догадался?
Магамединов отчаянно ударил кулаком по столу, потом еще раз и еще.
— Черт! Черт! Черт! — взвыл он. — Я знаю, почему она так поступила!
— Ты можешь мне хоть что-нибудь объяснить? — попросил Павел Петрович.
— Да, что тут объяснять! Весюткина в последнее время только и давала всем советы. Обратите внимание на то, на это…
— Ты хочешь сказать, что она… заражена?
Магамединов кивнул и тихо произнес:
— И как же я это сразу не заметил?
— Просто мы все очень сильно устали, — ответил на это Николаев, — и много чего не замечаем.
Максим Викторович и Павел Петрович секунд десять смотрели друг другу в глаза. Магамединов бросил сумку в сторону, она заскользила по столу и остановилась на его краю.
— Черт! Я этой потери не перенесу! — закричал Максим Викторович.
Друзья, не сговариваясь, в один миг сорвались с места. Они выбежали из операционной и понеслись, сломя голову, по темному коридору, в котором горело только две лампы.
— Вот же дура! — орал Магамединов. — Но также нельзя!
Николаев оттолкнул в сторону попавшегося на пути больного и попытался успокоить Максима Викторовича:
— Не реви! Может еще все обойдется! Может быть, ты сделал ложные выводы.
— О, господи, как я хочу, чтоб я ошибался! — взмолился Магамединов.
Круглова медленно опустилась на серый пол, оперлась головой о железные двери, и по ее щекам покатились слезы.
— Инга, не оставляй меня здесь одну, — зашептала она. — Инга, пожалуйста. Я без тебя пропаду…
— Успокойся немедленно, Лена! Успокойся, дорогая! — раздался за дверью усталый голос Весюткиной. — Сейчас не время для слез. Поднимайся и иди навстречу судьбе. Что тебя ждет впереди, никто не знает…
Инга Вацлавовна закашлялась. Приступ кашля затянулся надолго. И только через минуту бедная женщина смогла продолжить разговор, который отнимал у нее последние силы:
— Но ты должна выжить любой ценой, — заговорила она. — Ради того, чтобы улыбнуться солнцу, которое растопит эту ледяную ловушку и вновь придаст жизни смысл.
Круглова впала в истерику. Она заорала:
— Все, что ты говоришь — это полный бред! Я даже слушать этого не хочу! Открывай двери, немедленно, соплячка ты этакая! Я сама разберусь, что мне делать и как.
— Успокойся немедленно! — повторила Весюткина. — Это я должна плакать, а не ты.
Этажом выше раздался скрип двери, а затем топот ног. Николаев и Магамединов, спустившись по лестнице, встали рядом с Кругловой.
— Она, что там, закрылась? — спросил Максим Викторович.
Круглова шмыгнула носом и кивнула.
— Так это не проблема! — заявил Николаев. — Я сейчас эту дверь выломаю!
Павел Петрович схватился за ручку и резко дернул дверь на себя. В результате в руках у него осталась вырванная дверная ручка. Он выругался матом и проглотил ком, подступивший к горлу.
Весюткина улыбнулась, представив опешившего Николаева. Инга Вацлавовна сидела на полу, опершись правым плечом о двери. Она ужасно устала, физические и душевные силы покидали ее, оставляя после себя слабость, нежелание бороться и внутреннюю пустоту. Этот разговор для нее был настоящей пыткой.
Весюткина понимала, что ей нужно будет убедить друзей не предпринимать никаких попыток для ее спасения. Не стоит им напрасно рисковать своими жизнями. Смысла в этом нет никакого.
А значит, она должна держаться. Она еще нужна умирающим. Не зря же она приготовила девять уколов с быстродействующим ядом и пять уколов с наркотиком, гарантирующим, пускай не быструю, но приятную смерть. Не всем, конечно, хватит, но хоть кто-то напоследок почувствует себя счастливым.
— Остановитесь и замрите! Если вы попытаетесь выломать дверь — я покончу с собой в считанные секунды.
— Что ты творишь, Инга! — закричал Магамединов. — Опомнись! Может еще не все потеряно, а ты уже бросаешься в такие крайности.
— Мне осталось три, максимум, четыре часа жизни. Скоро я начну превращаться в зверя. И я не хочу, чтобы вы меня запомнили с большим вздутым животом и неконтролируемыми звериными повадками. Прошу вас — ради меня, ради того, что я когда-то жила на земле, — примите верное решение и не дайте этой заразе атаковать вас. Во что бы то ни стало, остановите этот адский праздник смерти.
Николаев отвернулся от железной двери.
— Друзья, мне трудно это признавать, но она права: нечего нам там делать, — проговорил он. — Мы не имеем права подвергать себя риску. Мертвым и умирающим мы ничем уже не поможем, а вот живым еще понадобимся.
Магамединов отчаянным взглядом посмотрел на Николаева.
— Ты что такое говоришь? Мы оставляем ее в таком аду, что врагу не пожелаешь.
— Дурак ты, Магамединов! — громко сказал Павел Петрович. — Она не хочет твоей жалости и твоих соплей — она хочет, чтоб ее смерть была последней в этом чертовом списке смертей!
Магамединов от удивления раскрыл рот и несколько секунд молча смотрел на Николаева. Максим Викторович вспомнил свою первую встречу с девушкой в черном платье и с вороном на плече. Она тогда ему сказала: «Кто-то стер тебя из списка смертей. Видимо, у тебя появился сильный покровитель, определи его и наладь с ним связь».
— Я не понял! Повтори еще раз! — попросил Магамединов Николаева. — О каком списке ты говоришь?
Неожиданно на вопрос Максима Викторовича ответил пьяным и взволнованным голосом Погодин:
— Он говорит словами одного из героев книги «Вестница смерти».
Магамединов обернулся и увидел неизвестно куда пропавшего завхоза терапевтического отделения, который медленно спускался по ступенькам к ним на лестничную площадку.
Николаич и Игоревич совершили в определенном смысле подвиг. Вернувшись после неудачных поисков в пищеблок, они успели приготовить для всей больницы ужин. Работа оказалась нелегкой, но мужчины справились.
Время шло к ночи. Игоревич наводил порядок на кухне, а Николаич выкладывал из большой кастрюли в кастрюлю поменьше перловую кашу с тушенкой.
— Из терапии не пришли за едой, — сообщил Николаич, — и из ожогового отделения.
— Из терапии точно никто за едой не придет, — сказал Игоревич. — А вот из ожогового, я думаю, скоро подтянутся.
Николаич выгреб из кастрюли большой ложкой остатки каши, перевернул кастрюлю и застучал по ней ладонью.
— Надо нам с тобой, Игоревич, помощников на кухню искать. Одни мы тут не управимся.
— Может быть, не стоит добровольно на себя взваливать эту тяжелую работу?
— Я тебя здесь не держу, если хочешь — уходи!
— А Варвару свою ты собираешься дальше искать или же поискал и хватит?
— Я почти всех, кто сюда заходил, просил о том, что если они увидят где-нибудь Варвару, то пускай дадут мне об этом знать.
Игоревич осуждающе покачал головой.
— Нет! Так не пойдет. Нам с тобой самим хорошо бы обойти больницу, заглянуть в каждую палату и в каждый кабинет. Только тогда можно будет считать, что мы сделали все, как надо.
Николаич взглянул на Игоревича и подумал о том, какой же он все-таки странный человек.
— Тебе-то что до моей Варвары? Какая тебе разница, найду я ее или нет?
— О, как ты заговорил! — удивился Игоревич. — А раньше все меня за собой тянул. Пошли вместе искать.
Николаич в ответ устало махнул рукой.
— Это было раньше.
— Ну и как хочешь, — разозлился Игоревич. — А я пойду и найду ее. И женюсь на старости лет. Скажу ей, твой мужик на тебя плюнул, бросай его и выходи за меня.
— Иди-иди! — усмехнулся Николаич. — Ты даже не знаешь, как она выглядит.
— Ничего страшного, я ее по запаху узнаю, — ответил на это Игоревич. — От нее, скорее всего, борщом и жареными котлетами пахнет.
Николаич замахнулся пустой кастрюлей на Игоревича.
— Чего-чего ты сказал?! — заревел он, как медведь. — А ну, повтори!
Игоревич отступил на шаг назад.
— Спокойно! — закричал он. — Каждый сам выбирает, чем бы ему хотелось заняться.
— Умник, иди кастрюли мой! Помоешь, потом будем думать, что дальше делать.
Игоревич спиной уперся во входные двери.
— Хорошо, хорошо! Ты только кастрюльку на место поставь.
— Пойми, дурень, — ревел, не успокаиваясь Николаич, — нельзя кухню оставлять без присмотра. Кто-то здесь должен оставаться за старшего, иначе ее быстро разбазарят голодные засранцы. Растаскают все, что здесь лежит, — затем он немножко успокоился и добавил. — Вот такие пирожки, ёлки — палки!
Игоревич потер виски и спросил:
— Николаич, ты не чувствуешь, что дышать стало как-то тяжелее, словно кислорода здесь становится все меньше и меньше?
— Я сам об этом у тебя хотел спросить…
Николаев, Магамединов и Круглова уставились на Погодина, как на живого мертвеца. Он был похож на грязного, помятого двухметрового Кощея Бессмертного, по несчастному лицу которого было видно, что кто-то нашел его смерть в яйце и аккуратно приложился к ней ногой.
Магамединов хлопнул его по плечу.
— Погодин, черт побери, ты где пропадал все это время?!
— Это долгая и очень грустная история, — стал объяснять свое исчезновение завхоз. — Какая-то тварь уничтожила меня в одно мгновение. Она украла все мои распечатанные книги. И стерла все мои творения, сохраненные в ноутбуке.
— Ничего себе! — воскликнул Магамединов.
— Когда я обнаружил пропажу, то подумал, что это чья-то злая шутка. И бросился искать виновника. Я заходил в каждый кабинет — но так ничего и не нашел. Тогда я взвыл хуже волка, а потом нажрался спирта в пульмонологии до чертиков.
Погодин достал из кармана пачку сигарет, щелчком выбил из нее сигарету и закурил. Он удивился тому, что никто не засмеялся над ним и его бедой.
— А когда проспался и пришел в себя, — продолжил свой рассказ Павел Петрович, — понял, что от сильных переживаний мне снесло башню.
— Башню снесло не одному тебе, — успокоил его Николаев. — Поэтому можешь расслабиться.
Погодин сплюнул себе под ноги и замотал головой.
— Легко сказать — расслабься. Я еще вам не сказал самого главного. Все, что сейчас происходит в больнице, очень похоже на сюжеты двух моих романов. У меня волосы становятся дыбом, когда я слышу, как кто-нибудь дословно цитирует героев моих произведений.
— Каких, еще к черту, произведений?! — вскрикнула Круглова.
— «Молчание» и «Вестница смерти»… Моя фантазия каким-то образом ожила… И чтоб все прекратить, эту фантазию надо уничтожить. Найти все мои книги и сжечь их!!! А самое главное — сжечь романы «Молчание» и «Вестница смерти», остальное не так страшно…
Магамединов обвел всех взглядом и тихо произнес:
— Ну вот, она — первопричина, которую мы все так долго искали.
— Можешь убить меня, но никакой первопричины я здесь не вижу, — не согласился с ним Николаев. — Фантазии не имеют свойства самостоятельно оживать.
Магамединов развел руками и мрачно улыбнулся.
— Как видишь, — сказал он, — в правилах бывают исключения. Фантазия Погодина взяла и ожила.
— Какой смысл сейчас спорить? — вмешалась в разговор мужчин Круглова. — Давайте найдем эти проклятые книги и уничтожим их.
— Извините, но я этой ерундой заниматься не буду, — сказал Николаев. — Есть дела и поважнее. Кстати, главврач категорически запретил осуществлять план Весюткиной. Сказал, что этим планом мы поднимем неконтролируемую волну паники.
Раздался звук слабого удара по железной двери. Это не выдержала Весюткина и хлопнула кулаком по ней.
— Да что вы все до сих пор стоите у этой двери! — зашептала она. — Не дарите свое время неизвестно чему или кому. Крушите, переворачивайте все вверх дном, ищите причину происходящего или тех, кому все это нужно. Но ни в коем случае не стойте на одном месте.
Николаев тяжело вздохнул, его лицо перекосила душевная боль.
— Прощай, Весюткина! — громко произнес он. — Спасибо тебе за все твои советы. Мы обязательно ими воспользуемся.
Магамединов положил ладонь на дверь, по щеке побежала слеза.
— Прощай, Инга, и прости за то, что не заметил твою любовь. Я знаю, что эта любовь была бы самым великим моим счастьем…
— Мужики, я вас умоляю, давайте без этих трогательных прощаний. Я умирать собираюсь, конечно, но не сейчас! — прервала его Инга.
Круглова, чтобы не завыть при всехтихонечко взвыла, сорвалась с места и побежала вниз по лестнице.
— Вы как хотите, а я отправляюсь на поиски книг, — крикнула она срывающимся голосом.
Магамединов, долго не раздумывая, схватил за плечо завхоза и потянул его за собой.
— Постой, я и Погодин составим тебе компанию.
Весюткина грустно улыбнулась и произнесла на прощанье:
— С Богом друзья! Удачи каждому! Надеюсь, что вы еще не скоро заявитесь на небеса.
Вадиму было очень страшно. Он потерял зрение! Опустив голову на колени, он сидел на холодном бетоне возле стола Ольги и Сергея, Он усодном а холодном полутер руками пустые, молочного цвета глаза и, борясь с паникой, прислушивался к мрачным звукам темноты, среди которых были и человеческие голоса.
Вадим вздохнул. Он никак не хотел мириться с создавшимся положением. Сплошная темнота и голоса людей раздражали его, и он больше всего боялся психически сломаться, завыть от безнадеги.
— Я долго думал об этих странных подземных этажах, — заговорил Вадим. — И вот что мне не дает покоя. Мы с Жорой спускались вниз по лестнице и обнаружили первый вход в подземный этаж на уровне восьмого подземного этажа, если считать эти странные этажи сверху вниз. А вот на первых семь этажей входа не было.
— Значит, нет там этих семи первых этажей, — сказал Сергей.
— А я все думаю, что они есть, — возразил Вадим. — Просто эти этажи, в целях чей-то безопасности, скрыты от посторонних глаз.
— И чего тебе сдались эти скрытые этажи?
— Неужели ты не понимаешь, — удивился Вадим, — что я, скорее всего, подобрался к разгадке всего происходящего в этой больнице. Я думаю, что если мы попадем на эти этажи, то найдем много ответов на интересующие нас вопросы.
— Знаешь, я столько за последнее время наслушался всякого бреда по поводу происходящего, — ответил на это Сергей, — что мне даже улыбаться в ответ стало впадлу.
— А я, кажется, догадался, как можно попасть на скрытые этажи, — влез в разговор Жора.
— Тут только дурак не догадается, — буркнул Вадим.
Сергей скептически улыбнулся и сказал:
— Если я все правильно понимаю, то речь идет о странной шахте, которая очень похожа на лифтовую.
— А чего ты лыбишься? — вспыхнул Жора.
— Да то, что эта шахта у вас как таблетка от всех болезней. Все, что только можно, вы сваливаете на нее. А она может быть самой обыкновенной шахтой, которая никаких ответов на ваши вопросы в себе не прячет.
Погодин проснулся в шесть часов утра на жутко холодном полу в вестибюле первого этажа из-за собственного, выворачивающего наизнанку, кашля. Он потянулся рукой к бутылке коньяка, в которой осталось граммов двадцать живительной влаги.
Петр Алексеевич открыл рот, вылил в него остатки коньяка и только после этого взглянул на Магамединова, который лежал посередине вестибюля и громко храпел.
Погодин откинул бутылку в сторону, она загремела на полу и медленно покатилась. Максим Викторович вмиг перестал храпеть. Он повернулся на спину и открыл глаза.
— Господи, как раскалывается башка, — пожаловался Кощей Бессмертный.
— Погодин, мы что, опять с тобой, как в старые добрые времена, нажрались до свинячьего визга? — осторожно, все еще надеясь, что он ошибается, спросил Магамединов.
Погодин с грустью посмотрел на пустую коньячную бутылку.
— Получается, что так, — ответил он.
Максим Викторович поднялся и уже в положении сидя стал интенсивно тереть свои уши, а затем виски.
— Не напомнишь, что мы отмечали?
Погодин попытался вспомнить, но вспышка головной боли перекосила все его лицо. Петр Алексеевич покрутил головой по сторонам, тихонечко выругался матом и заметил остатки костра: черные угли и обломки стульев.
— Так мы ж, — вскрикнул Погодин, — провожали в последний путь мою фантазию. Кремировали ее, короче.
— И что ты хочешь сказать, что нам с тобой для того, чтобы нажраться, хватило одной бутылки коньяка на двоих? — спросил Магамединов, проводив взглядом «ногогрыза», который вылез из — под скамейки и вновь заполз под нее. — Нет, тут что-то не так…
— Можно, я тебя поправлю? — спросил Погодин.
Магамединов заторможено кивнул, не понимая, что хочет поправить Петр Алексеевич.
— Давай, валяй, — сказал он.
— Не на двоих, а на троих. С нами еще Круглова пила.
— Точно! — воскликнул Максим Викторович. — Интересно, куда же она подевалась?
Погодин икнул и неуверенно пожал плечами.
— Может, она побежала еще за одной… и-ик… чтоб догнаться.
Магамединов отчаянно вздохнул.
— Погодин, я тебя умоляю, — попросил он, — давай думать, как интеллигентные люди.
Во второй палате хирургического отделения утро начиналось намного хуже. На полу лежал какой-то человек, с первого взгляда трудно было определить, кто это. По его волосатой руке перемещались беловато-красные червячки, серые «жучки» и маленькие «ногогрызы». Все они озабоченно двигались в своих направлениях. Жизнь их шла своим чередом. Голова человека тоже кишела живностью, из-за которой не было видно его лица.
Неожиданно открылись глаза. Часть ползучих тварей разбежалась по сторонам. Зрачки осторожно покосились налево, затем направо…
Николаев чуть не закричал от ужаса, ползающего по нему. Сердце так сильно забарабанило внутри грудной клетки, что он сам почувствовал каждый его стук. Левая рука метнуласьодорваласорваласьстукышал и стряхнула с лица большую часть ползучих тварей. Павел Петрович осторожно приподнялся на локте и расширенными от ужаса глазами посмотрел на кровать, которая стояла рядом с ним.
На кровати лежал большой мужчина в возрасте сорока лет. Из его вздутого и треснутого живота выползали ползучие твари. Такими же тварями была усеяна вся кровать. Глаза несчастного испуганно бегали из стороны в сторону.
Николаев резко вскочил. Он начал бешено отряхиваться. За спиной Николаева раздался голос Маскутина — больного, который что-то ел и смачно чавкал:
— Я фигею от такого утра, Павел Петрович.
Николаев вздрогнул и медленно повернул голову. Маскутин сидел на своей кровати и ел… свою же руку. Пальцев на ней уже не было, из рваных ран текла алая кровь с примесью чего-то желтого.
Николаев заорал:
— Ты что творишь?!
— Я сам еще толком ничего не понимаю, — ответил больной. — Есть хотите? — спросил он и протянул Николаеву свою обглоданную руку, с которой капала кровь.
Павел Петрович почувствовал запах тухлого мяса, тут же согнулся пополам и содрогнулся от приступа рвоты.
Маскутин посмотрел на свою руку любопытным взглядом. Его зрачки расширились от ужаса — до его сознания начало доходить то, что он видел.
— О-ё! — прошептал он. — Что это с моей рукой?!
Затем осмотрелся по сторонам и заорал во всю глотку:
— А-а-а!!!
Николаев бросился к двери, нажал на ручку. Дверь не поддалась. Тогда он налег на нее плечом и с шумом вылетел в коридор, в котором летали огромные черные мухи, и ползало столько всякой гадости, что она образовывала живой писклявый ковер.
— Господи, объясни мне, — завыл Павел Петрович, — когда же мое отделение успело превратиться в ад?!
Николаев, шатаясь, побрел по коридору в сторону поста дежурной медсестры. На посту никого не было. Николаев зашел внутрь отгороженного дежурного поста и посмотрел усталым взглядом на пол.
На полу лежала Алена. Николаев наклонился и схватил ее за руку.
— Алена! Алена! — закричал он и стал трясти ее нежную ручку.
Дежурная медсестра открыла глаза и непонимающими глазами уставилась на Николаева.
— Что случилось? — спросила она. — Почему я на полу?
Игоревич и Николаич мелкими глотками прихлебывали чай. На кухне, кроме них, никого не было. Игоревич чувствовал себя хуже некуда. Его мучили и давление, и тошнота, и дикая слабость. Николаич же выглядел бодрячком. Он успел даже побриться.
— Со мной такое происходит второй раз, — сообщил начальник мастерских. — Я не могу вспомнить, как я ухитрился заснуть прямо за этим столом. Я даже не помню тот момент, когда меня потянуло на сон.
Игоревич кивнул и поставил свою кружку на стол. Руки его совершенно не слушались, они дрожали, как листья на ветру.
— Что-то мне совсем нехорошо, — пожаловался он. — Тошнит меня основательно. Все трясется, дергается, стены едут…
— Потерпи чуток, — сказал на это Николаич. — Должно пройти. Меня тоже сразу штормило, как только я проснулся.
Игоревич вытер ладонями свой лоб и мрачно улыбнулся.
— Ты, говоришь, не помнишь, как за столом заснул. А я не могу понять, как я ухитрился заснуть на грязной и мокрой плитке в моечной.
Николаич, допив чай, встал с пустой кружкой в руках.
— Да, тут есть о чем задуматься. Неспроста все это…
— Давай, Николаич, пока у нас есть время, пробежимся с тобой по больнице, — предложил Игоревич. — Попробуем поискать твою Варвару в хирургии и в других отделениях.
Открылись двери, и на кухню вошел главврач больницы с ежедневником в руках.
— Доброе утро, мужики! — поздоровался он, косо взглянув на Николаича, который мыл свою кружку.
Игоревич кивнул. Хмельницкий подошел к нему и пожал руку. Николаич домыл свою кружку и вернулся к столу, молча пожал руку Иван Сергеевича и сел на стул.
— Ну как ты, Николаич? — спросил Хмельницкий.
Николаич непонимающим и немножко встревоженным взглядом посмотрел на Хмельницкого.
— Нормально, а что?
Хмельницкий осторожно взглянул в глаза начальника мастерской и ничего не ответил. Николаич весь съежился и проглотил ком, подступивший к горлу.
Хмельницкий почесал затылок и отвел взгляд в сторону.
— Да, нет… ничего, — ответил он и заговорил о насущном. — Так, мужики, молодцы, что все здесь взяли в свои руки. Вот для чего я сюда пришел: считаю необходимым увеличить объем порций в два раза. Продуктов у нас для этого хватает, и мы можем себе это позволить.
Игоревич удивленно взглянул на Хмельницкого. Затем на Николаича. Он попытался понять по его лицу, что тот про это думает.
Но на лице Николаича не было видно никакой реакции, такое ощущение, что он слова Хмельницкого пропустил мимо ушей, думая о чем-то своем.
— А зачем в два раза больше? — поинтересовался Игоревич.
— Это психологический прием, — пояснил Хмельницкий. — Сейчас все люди в больнице находятся на грани отчаяния, и увеличением пайки мы поднимем их дух, вызовем хоть какие-то позитивные эмоции.
— Тогда нам нужны помощники, — заявил Николаич, а затем поинтересовался. — Кстати, Иван Сергеевич, вы не знаете, куда подевались все работники кухни?
— Куда все подевались, я не знаю, — ответил главврач как-то заторможено, было видно, что на этот вопрос ему не очень хочется отвечать.
Николаич взглянул прямо в глаза Хмельницкого.
— Ну, хоть, про кого-то что-нибудь знаете?
Хмельницкий нервно обвел языком сухие губы. В глазах Николаича сверкнули непрошенные слезы.
— Иван Сергеевич, ну не молчите! — взмолился он. — Я чувствую, что вы что-то знаете!
Хмельницкий с выражением страдания на лице кивнул.
— По правде говоря, я думал, что ты уже в курсе. И потому, как только сюда зашел, сразу у тебя спросил: «Как ты»?
Николаев вместе с Аленой совершали обход своего отделения. Из-под дверей палат выползали беловато-красноватые червячки, похожие на опарышей, и серые жучки, по форме похожие на божью коровку. Под ногами хрустели ползучие твари. Вокруг обуви растекалась желтая слизь.
Павел Петрович поднял ногу, чтобы сделать очередной шаг, и слизь соплями повисла на подошве. Он открыл дверь палаты и заглянул внутрь, затем подошел к следующей и сделал то же самое.
Николаев заглянул практически во все палаты.
— Я не понимаю, — сказал он Алене, — куда подевалось процентов двадцать моих больных? Неужели они просто взяли и ушли из отделения? Дверь же была закрыта на замок…
Сергей Ветров стоял напротив своего отряда и, держа на плече согнутую в виде кочерги арматуру, внимательно оглядывал каждого бойца.
Психоза не выдержал молчаливого осмотра и нетерпеливо топнул ногой.
— Серега, пошли уже ловить зверя этого. Время тикает как-никак…
Сергей бросил осуждающий взгляд на Психозу и заговорил:
— Я призываю всех вас быть предельно осторожными. Только вчера я обрадовался, что у нас нет никаких потерь и — на тебе! — тут же ослепли два наших бойца и Вадим, тот самый парень, что рассказал нам про «Зверя».
— Это судьба, — вставил свои две копейки Психоза. — С этим ничего не поделаешь.
— Если честно, мы совершенно не знаем, на что способен наш противник, — сказал Сергей.
Отряд в ответ на эту реплику зашумел.
— Но и наших способностей они недооценили, — закричал Макето.
— Это точно, — поддержал его Шурик.
Капрон, негодуя, зарычал. Он шагнул вперед и взглянул на расшумевшихся товарищей.
— Цыц, всем! — гаркнул он. — Сергей дело говорит!
Сергей благодарно кивнул.
— Спасибо, Капрон, — произнес он и продолжил свою речь. — С каждым днем в этой больнице становится все меньше и меньше живых людей, а это значит, что с каждой потерянной жизнью наши силы уменьшаются. Скоро может случиться так, что сил наших будет недостаточно, чтобы противостоять всему тому, что здесь творится.
Сергей замолчал на секунду. Все его бойцы, молча, с серьезными выражениями на лицах, смотрели на него.
— Короче, не расслабляемся и не теряем бдительность, — подвел итог он. — И еще, нужно, чтоб кто-то остался тут в мастерских и присмотрел за теми, кто ослеп. Их тоже оставлять одних неправильно как-то.
— Пускай остаются все девушки, — внес свое предложение Капрон. — Мы справимся без них.
Оля тут же выскочила вперед и кинула умоляющий взгляд на Сергея.
— Нет, я не останусь! — закричала она. — Я пойду со всеми!
Сергей улыбнулся ей.
— С теми, кто ослеп, останутся Тамара и Полина, — решил он. — Остальным нечего сидеть тут без дела.
Затем Сергей обратился к Жоре.
— Ну давай, друг, показывай нам дорогу.
Жора выпятил грудь и рассек воздух согнутой арматурой.
— Да! Без меня вы никто и звать вас никак, — заорал он, довольный тем, что все на него обратили внимание. — Я, может, последняя надежда человечества!
Хмельницкий опустил руку на плечо Николаича.
— Мне очень жаль, Николаич, Варвара твоя вчера умерла. Ее сожрали изнутри ползучие твари. Когда она пришла за помощью в отделение хирургии, было уже поздно что-либо предпринимать.
Игоревич, переживая за друга всем сердцем, вскочил из-за стола.
— Вы точно уверены, что это была Варвара? — спросил он.
Хмельницкий с презрением взглянул на Игоревича.
— Что я, Варвару не знаю? Какие-то вы очень глупые вопросы задаете.
Николаич зажал рукой рот и застонал. Он отчаянно замотал головой, мол, это неправда, такого не могло случиться.
Хмельницкий отвернулся от Николаича.
— Прости, Николаич, что я тебе так поздно об этом рассказал.
Раздавленный горем Николаич смотрел на спину Хмельницкого, шедшего к двери.
— Я хочу видеть ее тело, — закричал он.
Хмельницкий остановился и обернулся.
— Прости, Николаич, но это невозможно. Ее тело выбросили через окно, как и тела других людей, погибших от этой неизлечимой заразы.
Николаича всего передернуло, и он, вскочив со стула, сорвался на крик:
— Как же вы могли, гады! Она такого не заслужила!!
Игоревич схватил за руку Николаича.
— Сядь, друг… Знаешь, ей, может, вообще повезло. Отмучилась твоя Варвара и уже не видит всего этого ада.
Николаич яростными глазами взглянул на Игоревича.
— Заткнись!
Хмельницкий, воспользовавшись моментом, выскочил из кухни и тихо закрыл за собой дверь.
Николаич сел на стул, наклонился, спрятал лицо в ладони и громко зарыдал.
Николаев вышел из своего отделения на лестничную площадку. Он сел на ступеньки, опустил голову и задумался о чем-то очень грустном. Заскрипела железная дверь. Николаев бросил взгляд в ее сторону. В этот же момент в проеме дверей показалась Аллочка с большущим вздутым животом. Лицо у нее, наоборот, было совсем исхудавшее. Под глазами красовались черные круги.
— Ой, извините… Вы Погодина не видели?
Николаев растерялся:
— А?.. Нет, не видел…
— Извините, — простонала Аллочка. — Если вы его вдруг увидите, передайте, что мне надо рассказать ему кое-что очень важное.
— Хорошо, Алла, я передам. Как ты…
Аллочка скрылась за дверями. Николаев зарычал и ударил кулаком по стене.
— Ох! — завыл он. — Когда же все это прекратится?! За что мне это наказание? Кто придумал, что я должен смотреть на то, как умирают знакомые и близкие мне люди?
Где-то сверху хлопнула дверь, и раздались чьи-то быстрые шаги.
— Я умоляю тебя, Господи! — прошептал Николаев. — Пусть все это закончится здесь и сейчас. У меня нет больше сил…
Звуки шагов стали более громкими, и Николаев увидел Магамединова и Погодина, спускающихся к нему по ступенькам.
— Николаев, у нас беда! — завопил Магамединов.
— У нас уже давно беда, — сказал, не поднимая головы, Николаев.
— Николаев, ты слышишь меня?!
Павел Петрович равнодушно взглянул на Магамединова и Погодина.
— Не кричи, я все слышу!
— Круглова куда-то пропала! — закричал еще громче Максим Викторович. — Мы всю больницу обошли! Нигде ее нет!
Николаев мгновенно вскочил на ноги.
— Когда?!
Магамединов пожал плечами.
— Если б я знал.
— Мы как-то этот момент проспали, — объяснил Погодин.
— Значит, она пропала как раз в тот момент, Максим, когда мы все дружно погрузились в сон, — сделал вывод Николаев.
— Скорее всего, Паша.
Николаев кинул небрежный взгляд на Погодина.
— Ну, что, Погодин, скажешь, куда по сюжетам твоих книг могла пропасть одна из главных героинь?
— Я не знаю. У меня больница ни в одном, ни в другом романе не погружалась ни в какой всеобщий сон…
— Может быть, — пробормотал Павел Петрович, — вы наконец-то согласитесь со мной, что причина кроется не в фантазиях Погодина?
— Даже, если мы согласимся, что нам это даст? — удивился Магамединов.
— А то! — произнес Николаев и поднял глаза, пытаясь до конца осмыслить свои выводы, — Фантазия Погодина — это всего лишь визуальная ширма. На ее месте, возможно, могла бы быть и другая фантазия. И суть таится не в самой ширме, а в том, что происходит за ней!
— Павел Петрович, не могли бы вы думать более простыми словами, — возмутился Погодин. — Ваши предположения какие-то слишком запутанные и сложные.
— Я хочу, чтобы вы все вспомнили о странных рассказчиках, которые рассказывают какие-то непонятные истории.
— Что за рассказчики?! — вскрикнул Погодин. — Кто они такие вообще?! У меня в романах нет никаких рассказчиков!
— Тихо, Погодин, не вопи! — рыкнул на него Павел Петрович. — Я сам бы хотел понять, кто такие эти рассказчики, и почему все, что они рассказывают, сбывается в реальном времени…
— Слушайте, а давайте для начала заставим их замолчать? — предложил Магамединов. — Вдруг от этого что-то изменится в лучшую сторону. Должны же мы принимать какие-то контрмеры.
Николаич открыл дверку навесного шкафчика, в котором у него было спрятано десять бутылок водки. Он предпочитал хранить их на кухне, где работала его жена, зная, что она не позволит ему за один раз все выпить.
Николаич поднялся на цыпочки и потянулся к бутылке, стоящей на верхней полке. За его действиями наблюдал расстроенный Игоревич.
— Может, пока хватит? — сказал он. — У нас с тобой еще столько работы.
Начальник мастерских достал бутылку, закрыл шкафчик и повернулся к Игоревичу. Лицо у начальника было красное, глаза мутные, налитые кровью. Он шагнул к столу, на котором стояли две рюмки, пустая водочная бутылка и лежал порезанный хлеб.
— Да пошла она в жопу эта работа, — пробормотал пьяным голосом Николаич, сел на свой стул и открыл вторую за утро бутылку.
Игоревич забрал свою рюмку и спрятал в кармашке фартука.
— Извини, Николаич, но я пить больше не буду.
Николаич с презрением посмотрел на Игоревича.
— Как хочешь, тебя никто не заставляет, — сказал он, задрал голову, вставил бутылку себе в рот и стал хлестать из нее водку как воду.
На глазах Игоревича бутылка наполовину опустела. Он не выдержал и вырвал ее из рук потерявшего над собой контроль товарища.
— Хватит! Я не могу больше смотреть на то, что ты творишь. Поверь мне, друг, водкой душевную боль ты не заглушишь.
— Слышишь ты, умник! — заревел Николаич. — Не ты ли мне не так давно распинался, что жизнь закончилась?! Что все, что от нее осталось, не имеет никакого смысла?
Игоревич взглянул прямо в глаза Николаичу.
— Может быть и я! — тем же тоном ответил он. — В тот момент мое сердце разрушало отчаяние, и я был готов покончить жизнь самоубийством. Но Бог мне послал тебя — человека, который все время мне доказывал, что жизнь еще не закончилась — и я в какой — то момент понял, что еще хочу жить….
Отряд Сергея Ветрова спустился в подвал, повернул в левое крыло и двинулся по коридору. Группа смелых и отчаянных людей прошла мимо указателя «Морг — короткая дорога для медперсонала», под которым было подписано красным маркером: «Гостиница для людей, не собирающихся возвращаться домой живыми».
Впереди всех шли: Жора, Сергей, Оля и Капрон. За ними следовали: Шурик, Жуков, Мария и Рыбин. Отряд замыкали Психоза, Макето и Кристина.
Жора шагал чуть-чуть впереди всех, настроение у него было боевое. Он чувствовал себя героем. Слегка обернувшись, он сказал Сергею:
— Плохо, что мы не взяли с собой веревку. Нечем будет связать этого «зверя», когда мы его поймаем.
— У Капрона есть моток капроновых ниток, — ответил на это Ветров. — Лучше всякой веревки.
— Да мы ему и так дадим просраться, — влезла в разговор Оля, — он и без веревки у нас станет шелковым.
Жора подошел к узким дверям, осторожно открыл их и заглянул в узкий коридор. Коридор был пуст. В нем горел неприятный розовый свет, сильно режущий глаза, и стоял запах чего-то паленого, будто где-то перегорела проводка или оплавилась пластмасса. Жора прищурился от света, медленно повернул голову и посмотрел на столпившихся за его спиной бойцов.
— Нам сюда, — пояснил он и первым вошел в узкий коридор, за ним туда же заскочили Сергей, Оля и Капрон.
Отряд двинулся по узкому коридору.
— Да, какой-то уж очень узкий этот коридор, — заметил Капрон.
— Мрачновато здесь, — прошептал Рыбин.
Жора смело шагал впереди всех.
— Не бздите, все будет «у парадку», — заверил он.
Позади всех громко скрипнула узкая дверь. Бойцы оглянулись.
— Странно, — удивился Психоза, — я ведь закрыл ее.
Люди остановились и уставились на приоткрывшуюся дверь. Она вновь неприятно заскрипела и еще чуть-чуть открылась.
— Может, стоит посмотреть, — сказала Оля, — чего она вдруг открылась?
— Не мешало бы, — согласился с ней Сергей.
Психоза развернулся и пошел в сторону приоткрывшейся двери.
— Не дрейфите, господа, — крикнул он. — Психоза сейчас во всем разберется.
Психоза двигался очень быстро. Вдруг со стороны лестницы тоже раздался скрип. Жора, Сергей, Оля и Капрон мгновенно обернулись. Тишина, никого нет. В голове Сергея промелькнула нехорошая догадка, но он быстро прогнал ее прочь.
Капрон протиснулся между Олей и Сергеем.
— Ладно, чего тут стоять, — прорычал он и скомандовал. — Пошли все за мной.
Капрон обошел Жору и зашагал по коридору. Жора, схватив кочергу обеими руками, двинулся вслед за ним. Сергей и Оля после некоторых раздумий устремились вслед за Капроном и Жорой. Весь остальной отряд (кроме Психозы) продолжил свое движение.
— О, черт! — заорал Психоза. — Вы это видите?!
Бойцы вновь обернулись и увидели ворвавшуюся в узкий коридор волну «ногогрызов», их было так много — они лавиной неслись по коридору в сторону отряда Сергея.
— Психоза, давай быстрее сюда к нам, — закричал Макето.
Психоза бросил взгляд на Макето, затем на вжикающих «ногогрызов». Он стал медленно отступать. «Ногогрызы» надвигались все ближе и ближе, становилось понятно, что он от них вряд ли уже убежит.
Психоза отчаянно улыбнулся. В правой руке у него была «кочерга», в левой — топор. Он взмахнул кочергой и проверил, как она у него крутится и вертится в руке.
— Сейчас-сейчас, мужики, — ответил Психоза. — Я вас догоню.
Неожиданно для всех вскрикнул Капрон:
— Ничего себе номер!
Жора, Сергей и Оля взглянули в сторону Капрона. По коридору со стороны лестницы неслась громаднейшая орава «ногогрызов» — их там было не меньше, чем с другой стороны. Догадка Сергея подтвердилась.
Жора отчаянно заскулил:
— Ой — ёй — ёй…Что ж это будет? Действительно, номер.
Сергей тяжело вздохнул и стал смотреть то в одну сторону, то в другую.
— Это не номер, это грамотная засада, — заявил он. — Чую я, что добром все это не кончится.
Погодин прошел по длинному коридору хирургического отделения и постучал в пятнадцатую палату. Дверь ему открыла Алена.
— Тебе Аллу? — тихо спросила она.
Петр Алексеевич кивнул.
— Николаев сказал, что она меня искала.
Алена жестом пригласила Погодина войти.
— Заходи, она здесь…
Петр Алексеевич зашел в палату и громко вскрикнул:
— О боже, Алла!
В палате стояло четыре кровати, но только на одной из них лежал человек — это была Аллочка. В палате было более-менее чисто, правда, по самой последней от входа кровати ползали мелкие твари. Алена подошла к этой кровати и стала сметать прямо в ведро всю ползучую живность.
Аллочка лежала под одеялом, которое уже не могло прятать ее большущий вздутый живот. Бледная, с черными кругами под глазами, кинула она на Погодина свой измученный болезнью взгляд.
— Как видишь, и меня эта чума не обошла стороной. Заснула нормальной, а проснулась вот такой.
Погодин упал на колени перед кроватью.
— Скажи, любимая, что я могу сделать?
— Если еще любишь, то убей меня.
Петр Алексеевич схватил слабую руку Аллочки и покрыл ее поцелуями.
— Аллочка, прости меня… прости, милая, за то, что я оставил тебя одну…
Погодин заметил, как под кожей Аллочки зашевелились мелкие ползучие твари, и его глаза расширились от ужаса.
— Когда я это явление описывал в своей книге, мне казалось, что это так прикольно будет выглядеть…
Аллочка отдернула свою руку.
— Скажи, Погодин, каково это, когда твоя фантазия оживает в реальности? Что ты ощущаешь, как автор всего этого?
Погодин стряхнул с глаз выступившие слезы.
— Тебе этого лучше не знать.
Аллочка сжала зубы и прошипела сквозь них:
— Нет, ты мне все-таки ответь! Каково это, когда твои задумки становятся смертельным приговором для других людей? Для целого человечества! Кем ты себя ощущаешь — гением или жестоким убийцей и параноиком?
Погодин поднял несчастные глаза, и его возлюбленная увидела в них боль.
— Прости, меня Аллочка. Я даже не предполагал, что фантазия способна стать… ужасной реальностью.
Аллочка отвернулась от него и уставилась в потолок.
— Из-за тебя Погодин и я теперь перед Богом не чиста. Я совершила такой ужасный поступок, что не будет мне прощения. И всему виной твоя проклятая фантазия…
Психоза нанес два удара «кочергой» по приблизившейся к нему волне «ногогрызов» и отступил на шаг назад. «Вжи-жи-жить», — громко заревели проклятые твари. Психоза отбивался от них, как только мог: и «кочергой», и ногами. Часть «ногогрызов» улетела от его ударов, часть же прорвалась, они побежали, огибая его с двух сторон.
Макето несмело шагнул в сторону Психозы. Кристина же и вовсе осталась стоять на одном месте.
— Психоза, давай сюда к нам! — заорал во всю глотку Макето. — Ты чего там застрял?!
Психоза вскрикнул и сразу же как-то быстро осел. Ступни его ног оказались отрезаны возле щиколотки. Психоза увидел, как вокруг его отпиленных ног растекается кровь, и завопил диким голосом.
«Ногогрызы» на этом не остановились и стали дальше подпиливать ноги Психозы. Он становился все ниже и ниже, будто врастал в пол. Волосы на его голове поднялись дыбом.
Психоза, из-за того, что его ноги без остановки подпиливали «ногогрызы», оседал вниз и превращался в сплошной фарш. Через несколько секунд от него осталась одна голова, торчащая из того, что минуту назад было его телом.
Макето встал, как вкопанный.
— Т-твою мать! — выругался он дрожащим голосом, затем обернулся и сказал Кристине:
— Ну вот и все: отвоевал наш отряд.
— Бойцы, не тормозим! — закричал Сергей и указал «кочергой» в сторону Капрона. — Пробуем пробиваться вперед, вон к тем дверям.
Впереди Капрона собралось целое полчище «ногогрызов», оно растянулось метров на восемь в длину.
— Погибать, так с музыкой! — хохотнул Капрон, откинул лопату в сторону, покрепче сжал кочергу и с диким воплем бросился на «ногогрызов». От его сильных и резких взмахов вжикающие ползучие твари улетали по нескольку штук.
Сергей стал за спиной Капрона. Он наносил меткие удары по тем «ногогрызам», что ухитрялись проскочить мимо самодельного оружия Капрона.
— Твари! Получайте, суки!
За спиной Сергея раздался дикий женский вопль. Это заорала Кристина. Сергей обернулся и выругался:
— Твою мать, да помогите ей кто — нибудь!
— Поздно, они ее уже сожрали, — сообщила ему Оля.
Сергей вздрогнул о того, что увидел: с другой стороны по кровавому полу катились головы Психозы, Макето и Кристины.
Лавина «ногогрызов», пришедшая со стороны узкой двери, прорвалась к ногам отступающих Рыбина и Шурика. Рыбин и Шурик мгновенно осели и заорали благим матом, их ноги в считанные секунды превратились в кровавый фарш.
— Помогите, они жрут нас живыми! — закричала Мария.
Анна замолчала и ласково провела рукой по разрисованному морозом оконному стеклу:
— О, метнес рега ках! — произнесла она и затем добавила. — Кегер ро!
Тем временем больные двенадцатой палаты хирургического отделения — Ира, Света и Степановна, — уселись на самой дальней кровати, застеленной серым покрывалом. Взгляд у них был пустой, стеклянный — отрешенный от этого мира. Лица — неестественно застывшие, каменные.
— И тогда Андрей Кабен отчаялся, — продолжила свой рассказ Анна. — Он понял, что его попытки все исправить не принесут нужного результата, так как многое решало время, которое он безрезультатно растратил.
Внезапно в глазах Иры появился серебристый блеск, он раскалился внутри них и превратился в две яркие огненные точки. Лицо девушки ожило.
— Скажите, Анна, а почему мы не можем просто убивать? — спросила она. — Зачем нам такие сложные схемы?
Анна улыбнулась ласковой улыбкой и шагнула в сторону Иры.
— Любое убийство противоречит всем законам мироздания. Убийство без причины — это пошлость, это варварство. Пойми, в любом действии должно быть заложено максимум пользы. Примитивные поступки свойственны, как правило, примитивному разуму. Такому, например, как у человека.
— Но для Андрея Кабена целью является обыкновенное убийство, — заметила Ира и повысила голос. — Зачем, скажи мне, вся эта бестолковая прелюдия к простому акту убийства?
— Ты это поймешь, когда освоишь основы тактической логики, — сказала Анна.
— Ты не ответила на мой вопрос, — разозлилась Ира.
— Все очень просто, — стала объяснять рассказчица. — Открытым, не скрывающим свое намерение действием, вы бы раскрыли себя, как угрожающий фактор, тем самым, спровоцировав своего врага на ответные меры. И это еще самые маленькие проблемы, которые из таких открытых действий вытекают. Теперь тебе хоть чуть-чуть стало понятно?
Ира кивнула и улыбнулась, удовлетворенная ответом.
— Итак, Ира, смотри мне в глаза, — приказала Анна. — Взгляд свой не отводи. Почувствуй, что мы с тобой единое целое.
Ира послушно уставилась в глаза Анны. Взгляд у Иры при этом переменился на серьезный, сосредоточенный. Из ее носа вытекла бордовая струйка крови.
Анна тихонечко выругалась. Она подошла к Ире, сняла со спинки кровати белое полотенце с рыжими пятнами и вытерла кровь с лица девушки.
— И тогда произошло то, чего не ожидал сам Андрей Кабен, — зашептала Анна. — В убежище, в котором он прятался, зазвонил телефон, и какой-то седой мужчина протянул ему трубку и произнес: молодой человек, это, скорее всего, спрашивают вас. Ответьте, если вам не трудно.
Неожиданно, вырвав с мясом защелку, на которую была закрыта дверь, в палату ворвались Магамединов и Николаев.
— Анна, с этой минуты я запрещаю вам произносить что-либо! — рыкнул Павел Петрович. — Вы закрываете на замок свой милый ротик и следуете за нами.
На лице Анны появилось неподдельное удивление.
— Что случилось? — спросила она, выглядя при этом, как невинное дитя. — Чем я вас так разозлила?
Магамединов кинул взгляд на Иру, Свету и Степановну. Все трое сидели в одинаковых позах, положив руки на колени, и не шевелились, словно они были не людьми, а роботами, которых отключили на время. Магамединов, увидев все это, покраснел от гнева и заорал на Анну:
— Тебе же сказали: закрой рот и следуй за нами! Будешь сопротивляться, потащим силой.
Анна резко вытянула вперед свои руки. Магамединов и Николаев, не сговариваясь, сразу же схватились за них.
— А ну втные физические стали на колени, живо! — сквозь зубы прошипела женщина.
Магамединов и Николаев громко вскрикнули, и, сильно сжав челюсти, повалились на колени. Их лица перекосились от боли. Мышцы шеи вздулись буграми, словно они были надувные, и их кто-то перекачал насосом.
— А-а! — завопил Магамединов, чувствуя, как его глаза вылезают из глазниц.
— Ох! — застонал Николаев. — О-о-ох!
Анна сверху вниз посмотрела испепеляющим взглядом на Николаева и Магамединова:
— Неужели, вы, ничтожества, думаете, что можете мне что-то сделать?! Как вам вообще такая мысль могла прийти в головы?! Ползите отсюда, пока я вас не уничтожила.
Мужчины схватились за головы и дико заорали из-за невыносимой боли, возникшей в их черепных коробках. Максим Викторович прямо на коленях попытался добраться до выхода, но и двух метров не продвинулся, закатил глаза и рухнул на пол. Павел Петрович тоже повалился рядом. Он задергался как эпилептик, а затем замер. На его губах показалась густая желтая пена.
Анна, взглянув на поверженных мужчин, улыбнулась. Повернувшись к своим невольным слушателям, она спросила:
— На чем я остановилась?
И неприятно засмеялась, будто это фраза была какой-то очень смешной шуткой.