Не прошло и часа, как мы с Жан-Клодом оказались в его комнате — одни. Дамиан был среди стражей у нашей двери. Вампиров мы распределили среди оборотней, чтобы плохие вампиры не могли — как мы надеялись — использовать ментальные фокусы против оборотней так, чтобы мы не знали. Мы сделали все, что могли, то есть на самом деле получилось отлично. Ardeur спрятался и не показывался. Я не ломала себе голову почему — просто этому радовалась.
Большая кровать Жан-Клода на четырех столбах была затянута лазоревым шелком и усыпана подушками не менее чем трех оттенков ярко-синего. Он заменил драпри и подушки так, чтобы они подходили под цвет простыней, и я могла не глядя сказать, что простыни тоже из синего шелка. Белых простыней Жан-Клод не признавал, из какого бы материала они ни были сделаны.
Он сидел в единственном в комнате кресле, сложив руки на животе. Я сидела на прикроватном коврике. На самом деле это был мех, густой и мягкий, и по прикосновению можно было судить, что когда-то это было что-то живое. Почему-то нам обоим не хотелось ложиться — быть может, оба мы боялись, что проснется ardeur, а мы не были к этому готовы.
— Я хочу проверить, правильно ли я поняла, — сказала я.
Жан-Клод повернулся ко мне — одними глазами.
— Завтра, если Ашер по-прежнему не будет никому принадлежать, будут ли они вправе просить его им выдать?
— Не так, как сегодня, — ты это сделала невозможным, разве что они возьмут его силой.
Я мотнула головой:
— Я достаточно давно имею дело с вампирской политикой и знаю, что, если им не дать сделать что-то одно, они сделают другое. И не потому что хотят, а потому что тебе это неприятно.
Он нахмурился недоуменно. Я вздохнула:
— Попробую сказать по-другому. Вопрос вот в чем: чего они имеют право у нас просить, пока они здесь?
— Права на охоту или добровольных доноров, любовников — удовлетворения основных потребностей.
— Секс — это основная потребность?
Он только посмотрел на меня.
— Ладно, извини. Я понимаю насчет добровольных доноров — им необходимо есть. Но любовники — что конкретно имеется в виду?
— Было бы declasse требовать любовников для прислуги, так что насчет горничной и дворецкого Мюзетт можно не волноваться. Двое детей с ней — это особый случай. Девочка физически слишком молода, она о таких вещах не думает. Мальчик — это проблема. Бартоломе развит не по годам, и потому Белль Морт послала Мюзетт его взять.
Я уставилась на него:
— Только не говори мне, что Мюзетт имела секс с этим ребенком!
Он с неожиданно усталым видом потер глаза.
— Ты хочешь правды или более приятной лжи?
— Думаю, что правды.
— Белль Морт умеет чуять сексуальный аппетит — это один из ее талантов. Бартоломе выглядит как ребенок, но мысли у него не детские, и такие они были, когда он был еще человеком, ребенком почти двенадцати лет. Он был наследником большого состояния, и Белль желала этим состоянием распоряжаться. И еще он был заметен даже в том веке, когда сыновьям знатных семейств дозволялась почти любая нескромность по отношению к женщинам неблагородной крови.
— Не поняла.
— Он выглядел ребенком, Анита, и этот невинный вид использовал, чтобы ставить женщин в компрометирующее положение. Когда они понимали, что их используют, было уже слишком поздно. Более того, он угрожал обвинить их в агрессии. В те времена не было понятия совращения малолетних, но все знали, что такое бывает. Детей женили в возрасте десяти-одиннадцати лет, и потому люди с подобными склонностями могли удовлетворяться в супружеской постели, пока их супруги не становились слишком стары на их вкус. Тогда они начинали искать наслаждения вне брака, а бывало, что к тому времени достаточно подрастали их собственные дети.
Я взглянула на него в упор:
— Вот этого последнего я уже не хотела бы знать. Это более чем мерзость.
— Oui, ma petite, но все равно это правда. Такое состояние, как было у Бартоломе, в обычной ситуации стало бы целью Белль. Она бы ни в чьи руки не упустила такие деньги, земли или титулы. Но она не любительница детей, какими бы взрослыми они ни были, и потому она выпустила Мюзетт. Которая, как ты уже знаешь, сделает все, что поручит ей наша госпожа.
— Да, у меня создалось такое впечатление.
— И вот она соблазнила мальчика — или позволила ему соблазнить себя. Белль помогла ей разжечь в Бартоломе ardeur — и он был пойман. Она не собиралась превращать его в детском возрасте, хотела дать ему подрасти, но Бартоломе сбросила лошадь. У него был пробит череп, и он умирал. Следующему за ним брату было всего пять, и над ним у Белль Морт власти не было. Ей нужен был Бартоломе, и она велела Мюзетт закончить с ним.
— И что он почувствовал, когда очнулся?
— Он был счастлив, что жив.
— Нет, что он почувствовал, когда узнал, что будет вечно мальчиком, хоть бы и преждевременно созревшим?
Жан-Клод вздохнул.
— Он был… удручен. По некоторым причинам обращение детей в вампиров запрещено. Мюзетт не обращала Валентину. Белль узнала, что один из ее мастеров — педофил и обращает детей в своих постоянных… спутников.
Последние слова он договорил очень тихо.
— Боже мой!
Мне стало нехорошо, голова закружилась. Я задышала глубоко и медленно.
— Он нарушил запрет на обращение детей, и когда Белль Морт узнала, зачем он это делает… она убила его. Убила его с единогласного разрешения Совета. Почти всех детей, которых он обратил, уничтожили. Это были вампиры, запертые в детских телах, и над ними издевались. У них не выдержал разум.
— Как же спаслась Валентина? — спросила я.
— Она была самой последней, и ее он еще не тронул. Она была ребенком и вампиром, но не была безумной. Белль взяла ее к себе и нашла людей для ухода за ней. Много лет у нее были человеческие няньки. Ее товарищи по играм были человеческими детьми. Я должен сказать, что Белль сделала для нее все, что могла. Очевидно, она винила себя в том, что не поняла сразу, каким чудовищем был Себастьян.
— И почему мне кажется, что эта идеальная картина недолго таковой оставалась?
— Потому что ты нас слишком хорошо знаешь, ma petite. Валентина попыталась обратить своих товарищей по играм в вампиров, чтобы не быть одной такой. Когда ее нянька это узнала, Валентина перегрызла ей горло. После этого не было ни нянек-людей, ни человеческих детей для игр.
— Вот почему у нее нянька-вампир.
Он кивнул.
— Ей не нужна нянька в традиционном смысле, но ей всегда будет восемь лет, и даже сегодня она не может сама остановить такси, поселиться в отеле без того, чтобы люди вокруг не глазели и не задумывались. Кто-нибудь из самых добрых побуждений позвонит в полицию и сообщит о несчастном брошенном ребенке у него в отеле.
— Ей это должно быть ненавистно.
— Что именно?
— Такое существование.
Он пожал плечами:
— Не знаю. Я не разговариваю с Валентиной.
— Ты ее боишься.
— Нет, ma petite, но я при ней нервничаю. Те немногие дети, что прожили века… извращенные создания. По-другому быть не может.
— Как она попала в свиту Мюзетт?
— Валентина была взята раньше, чем ее тело достаточно выросло для физического удовольствия. Свою энергию она обратила на другие… — он облизал губы, — сферы интереса.
Я вздохнула.
— Мюзетт — палач у Белль. Тогда Валентина у нее… ассистентка?
Он кивнул, откинул голову на подголовник кресла и закрыл глаза.
— Она оказалась очень способной ученицей.
— И тебя она пытала?
Он снова кивнул, не открывая глаз.
— Я тебе говорил: ценой за то, что Белль спасла Ашера, была моя свобода. Я на сто лет должен был стать у них слугой. Но Белль желала наказать меня за то, что я ее оставил и долгое время дарила мне боль вместо удовольствия.
Я пододвинулась к нему, огладив юбки автоматическим движением, хотя никто меня здесь не видел.
— Значит, Валентина не будет просить любовника.
— Non.
— Будет ли она просить… как сказать? Подчиненного?
— Oui.
— Можем мы просто отказать?
— Oui.
— И сможем ли мы держаться этого «нет»?
Он открыл глаза и посмотрел на меня:
— Я так думаю, но сказать, что абсолютно уверен, было бы слишком близко ко лжи.
Я покачала головой:
— Если Мюзетт сегодня уедет и вернется через месяц, не станет ли у нас меньше оснований себя отстаивать?
— Она не уедет, ma petite.
— Я не это имела в виду. Я хочу спросить: если бы она приехала через месяц, после окончания переговоров, сошло бы мне с рук то, что я сделала сегодня? Или на нас бы обрушился гнев Совета?
— Мы бы выбрали жертву для Мюзетт или любовника для нее, или и то, и другое, еще до ее прибытия. Все было бы устроено, и неожиданностей не случилось бы.
— Ты сам знаешь, что у людей не слишком принято требовать от хозяев обеспечить гостю сексуального партнера.
— Как и в большинстве линий, нисходящих от членов Совета. Но линия Белль вся построена на сексе, и обычай требует предложить секс любому гостю из линии Белль Морт. Предполагается, что все мы несем в себе частицу ее суккубы.
— Это же неправда.
— Да, но никто из ее линии никогда не пожелал разуверять других в этом заблуждении.
Я улыбнулась — могла бы и засмеяться, если бы не так устала.
— Вилли и Ханну мы можем защитить, потому что они заведуют двумя клубами. Мы уже обговорили, что работа наших заведений не может быть прервана визитом.
— Белль всегда четко понимала, откуда приходят деньги, так что действительно Вилли — менеджер в «Смеющемся трупе», а Ханна — временно в «Дане макабр», и двое слабейших из моего стада защищены.
— Дамиан — мой слуга-вампир, я — твой слуга-человек, ты — Мастер города, Джейсон — твой pomme de sang, Натэниел — мой pomme de sang, Мика — мой любовник и Нимир-Радж, Ричард — Ульфрик, а телохранители не могут хранить наши тела, если будут трахаться с другими.
— Мы защитили всех, насколько смогли, ma petite.
— Подозрительно отсутствие в списке одного имени, Жан-Клод.
— На самом деле трех, ma petite, даже четырех, если посчитать Гретхен.
— Жан-Клод, Гретхен сумасшедшая. Ты специально выговорил у Белль освобождение для нее, потому что она еще не пришла в себя. Так ведь?
Гретхен когда-то пыталась меня убить, а в наказание была на некоторое время заперта в гробу. Изоляция свела ее с ума еще сильнее.
— Oui, Гретхен во время визита Мюзетт будет у себя в комнате, но это не защитит Менг Дье или Фауста.
— Фауст любит мужчин, а в компании Мюзетт, мне кажется, нет ни одного гея?
— Oui, но это не всегда барьер.
— Мы в эту ночь установили закон, что никому не будет причинен вред. Заставить кого-то заниматься сексом с отвратительным для него партнером есть форма изнасилования и потому может считаться вредом.
Он посмотрел на меня с удивлением:
— Ma petite, ты становишься изощренной.
Я покачала головой:
— Нет, я всего лишь практична. Значит, Фауст вне опасности, потому что он любит только мужчин, а ни один из мужчин Мюзетт мужчин не любит. Пытка исключается — это уж точно вред.
— Менг Дье очень заинтересует Бартоломе.
— Но опять же Менг Дье не любит детей, и Бартоломе пришлось бы ее изнасиловать, чтобы заполучить, таким образом…
— Она свободна от его авансов. — Он подумал минуту. — Но ведь есть еще и Анхелито?
— А разве они с Мюзетт не пара? Не спят вместе?
— Когда хотят.
Я свела брови:
— Не слишком горячая пара?
— Истинная любовь Мюзетт не секс — потому они с Валентиной так тесно связаны столь долго.
— Это не наши трудности. Если у каждого есть кто-то, с кем можно трахаться, или если у нас нет способа найти для них партнеров помимо изнасилования — то «все включено». Или я что-то упустила?
Он молча подумал несколько минут.
— Non, ma petite. Твоя схема достойна самой Белль, если бы у нее было намерение охранять своих людей. — Тут он поднял на меня глаза. — Одна проблема остается. У Мюзетт в прошлом был с Ашером секс, так что здесь обвинение в изнасиловании не пройдет.
— Секс в прошлом не означает, что в настоящем не может быть изнасилования, — сказала я.
Он поднял руку, возражая:
— Я знаю, что таково твое мнение, ma petite. Я даже не стану против него возражать, но Мюзетт этот аргумент не убедит. Ашер любит и мужчин, и женщин, у него был с ней секс, и он тогда получал удовольствие. Ты поставила дело так, что она не может нанести ему физический вред, значит, будет только секс, чистый трах. Это ему не повредит.
Я приподняла брови:
— Ты серьезно так считаешь?
— Нет. И Мюзетт, честно говоря, тоже так не считает. Мюзетт знает, и Белль знает, что секс с Мюзетт после стольких лет будет для Ашера страданием. Это нанесет ему вред, но не таким образом, который Белль позволит нам учесть в переговорах. Для Белль Морт, если у мужчины был оргазм, значит, он получил наслаждение. Таков ход ее мыслей.
— Она действительно не понимает разницы между любовью и похотью?
— Non, ma petite. Tres non.
— Почему так получается, что защищать мы должны именно Ашера? Что именно его не можем спасти?
Он покачал головой:
— Я задают себе этот вопрос очень, очень давно, ma petite. И до сих пор еще не нашел ответа.
Я прижалась щекой к его колену:
— Самый долгий интервал, который мне удалось выдержать между двумя кормлениями. — Я глянула на часы. — Уже почти два.
— Рассвет через три, даже почти через четыре часа. Я должен отозвать тот контроль, который одолжил тебе над ardeur'oм. Ты должна его напитать.
— Но ведь дело не только в твоем контроле?
— Да, дело еще в страхе, усталости и слишком напряженном мыслительном процессе. И еще — в твоих растущих способностях. Через несколько месяцев ты сможешь дойти до одного кормления в день или в ночь. Ты сможешь сохранять результаты питания и оставаться без него дольше.
— Я лежу головой почти что у тебя на коленях, и ничего во мне совсем не шевелится.
Он погладил меня по волосам, и это было ласковое прикосновение. Мне больше, чем секса, хотелось поддержки. Чтобы он держал меня, пока я буду засыпать. Лучше для себя я ничего сейчас не могла придумать.
— Когда придет рассвет, моя связь с тобой ослабнет, и ты не сможешь удержать ardeur в узде. Мне очень жаль, ma petite, но мы должны сейчас его напитать.
— Ты же устал не меньше меня.
— Мне ничего сейчас так не хочется, как заползти под одеяло, переплестись с тобой и заснуть. Держать тебя, и чтобы ты меня держала. Секс — вещь чудесная, но сегодня мне больше хочется утешения, чем удовольствия. Я как ребенок в темноте, который знает, что чудища затаились под кроватью. Чтобы мне сказали, что все будет хорошо. Только я слишком стар, чтобы поверить в такую утешительную ложь.
Может быть, дело было в том, что я устала. Или в том, что Жан-Клод только что высказал вслух то, что я чувствовала. Я помнила другие ночи, когда была такой же усталой и перепуганной, не знала, что принесет нам следующий закат. Я помнила, как я, то есть мы — Жан-Клод держимся друг за друга с Ашером и Джулианной. Просто держимся, ощущаем обнаженную кожу и тепло друг друга, вроде как плюшевого мишку для взрослых. Держи меня, любила говорить Джулианна, и между двумя мужчинами оставалось не сказанным, как часто ее страхи позволяли им так же бояться и быть такими близкими друг другу.
Джулианна была мостом между ними двумя. Ни за что они не могли бы быть так близки друг другу без нее. Я помнила это, я знала, сколько раз ее голод сводил их вместе, ее любовь к каждому связывала их. Жан-Клод был мозгом, Ашер — обаянием, хотя оба были обаятельны и умны, но сердцем была Джулианна. Одним живым бьющимся сердцем для всех троих.
Мне никогда не стать Джулианной. У меня нет ее доброты, мягкости, ее терпения. Мы с ней не похожи ни в чем, но вот — через много столетий я с теми же двумя мужчинами.
Я испустила долгий вздох, набрала воздуха и сама слышала, какой получился прерывистый вдох.
— Что-нибудь не так, ma petite? Я имею в виду — из того, чего я не знаю?
Я приподняла голову.
— Если бы у Ашера был с нами menage a trois, Мюзетт должна была бы оставить его в покое?
Что-то быстро мелькнуло на его лице и тут же исчезло, спряталось за красивой вежливой маской, которую он надевал, когда не знал, какое выражение лица было бы на пользу, а какое может быть во вред.
— Если бы я мог ей правдиво сказать, что Ашер — в нашей постели, Мюзетт не могла бы просить выдать его ей. Это так.
— Если бы он сегодня был с нами, то завтра оказался бы вне опасности.
Я говорила обыденным голосом, будто предлагала прогуляться или пообедать.
Он подбирал интонацию еще даже тщательнее, чем я.
— Это было бы верно.
— Если бы я просто позволила вам с Ашером быть парой, когда меня нет рядом, то он тоже был бы в безопасности. Но я не могу. — Я покачала головой. — В теории у меня с этим нет проблем. Я люблю мужчин. Они мне кажутся привлекательными, и потому я понимаю тех, кому они нравятся. А практически я не могу себя заставить поделиться своим мужчиной с другим. Просто не могу. Если бы я узнала, что вы с Ашером это делаете за моей спиной, я бы тебе дала пинка под зад. Сама знаю, что это совсем нечестно. Я сплю с Микой, и чуть-чуть не сплю с Натэниелом, и еще недавно имела секс с Ричардом. А тебе приходится обходиться одной мною. Это чудовищно несправедливо, я сама знаю.
— Я не отчужден от твоей постели, когда с тобой другие, — кроме случая с Ричардом, который ни за что не стал бы тебя делить.
— Я знаю, тебе приходится брать кровь у мужчин, потому что я не даю ее тебе, но это не то же самое.
— Я никого, кроме тебя, не хочу, ma petite. Я это высказал достаточно ясно.
Я подняла на него глаза:
— Высказал ясно. Но я знаю, что ты все же хочешь кое-кого другого, кроме меня. Я ощущаю то, что ощущаешь ты, глядя на Ашера. Я вижу, как вы двое смотрите друг на друга. Иногда мне даже больно смотреть на вас, когда вы в одной комнате.
— Я прошу прощения, ma petite.
Я подобрала колени к груди и обняла их руками:
— Жан-Клод, позволь мне закончить мысль.
Он жестом попросил меня продолжать.
— Я не могу позволить тебе взять Ашера в свою постель и не могу позвать его в свою. Но я помню, как это было для вас троих. Помню, как это было уютно и надежно, — по ощущению. Бывают минуты, когда я забываю, что воспоминания не мои, и меня тянет к тому, что было у вас. Это чертовски более мирно, чем то, что делаем мы.
Я так сильно обняла ноги, что руки задрожали от усилия.
— Я не знаю, получится ли у меня, но я хотела бы попробовать.
— Что именно попробовать, ma petite? — спросил он тщательно сдержанным голосом.
— Я хочу спасти Ашера.
Жан-Клод застыл очень неподвижно:
— Я не понимаю, ma petite.
— Все ты понимаешь.
Он покачал головой:
— Non. Здесь не должно быть никаких недоразумений. Ты должна точно сказать, что имеешь в виду.
Я не могла смотреть ему в глаза, произнося эти слова:
— Позови сегодня Ашера к нам. Я не обещаю, но я хочу, чтобы он лежал рядом с нами теплый и голый. Я хочу изгнать это страдание из его глаз. Я хочу показать ему руками и телом, что вижу его прекрасным. — Я подняла глаза на Жан-Клода, но по лицу его ничего нельзя было прочесть. — Я не знаю, в какой момент я заору «нечестно!» и напущусь на вас обоих. Только знаю, что такой момент будет, всегда бывает, но если мы сегодня возьмем его в нашу постель, любым образом, завтра ему ничего не будет грозить. Я права?
— А что скажет твой Нимир-Радж?
— Он полагал, когда приехал в наш город, что мы близки с Ашером. Так многие думают.
— Ты ему сказала правду?
— Да.
— И не рассердит ли его перспектива делить тебя с еще одним мужчиной?
Я покачал головой:
— Мика еще практичнее меня, Жан-Клод. Не просто любовь или вожделение влечет меня к Ашеру. Сегодня дело в охранении нашей силы и власти. Если будет в безопасности Ашер, меньше будет угроза для нас всех. Его страдание может быть использовано против нас.
— Как это практично с твоей стороны, ma petite.
— У меня был лучший в мире учитель.
Он посмотрел на меня, приподняв бровь:
— Будь я истинно практичен в сердечных делах, у нас все произошло бы быстрее.
— Или да, или нет. Ты сам знаешь, что, если бы ты напирал сильнее, я могла бы либо сбежать, либо попытаться тебя убить.
Он по-своему грациозно пожал плечами.
— Быть может. Но я должен спросить, чтобы не осталось недопонимания: ты предлагаешь позвать Ашера в нашу постель лишь на эту ночь?
— Это важно?
— Для него — быть может.
Я попыталась охватить мыслью всю ситуацию, но не смогла.
— Не знаю. Знаю только, что не хочу отказываться от моментов наедине с тобой, и только с тобой. Знаю, что не всегда хочу иметь компанию.
— Джулианна и Ашер продолжали встречаться наедине, хотя мы и были союзом троих.
— Впервые за много времени у меня личная жизнь как-то близка к налаженной. Я не хочу это испортить.
— Я понимаю.
— Я думаю, что хочу спасти Ашера, хочу изгнать страдание из его глаз, но в реальном мире мы просто поднимем на флагштоке этот флаг. Если выйдет, то хорошо, если нет, то что? Ашеру придется уехать? Ты потеряешь своего заместителя? И тебе с Ашером станет больнее? И не будет ли…
— Тс-с, ma petite. — Он приложил пальцы к моим губам. — Я позвал Ашера. Он сейчас идет сюда.
Я почувствовала, как у меня глаза вылезают из орбит, как перехватывает дыхание, как бешено бьется пульс. Что же я такого сделала? Пока ничего. Вопрос на десять тысяч был такой: что я собираюсь сделать и как мне жить после этого?