Как только Зебровски ввел меня в комнату, я подумала: «На фоне стены летает человек». Он будто парил в воздухе. Я знала, что так не может быть, но на миг мой разум, мои глаза попытались увидеть именно это. Потом я заметила темные полосы засохшей крови. Как будто в него стреляли, и не раз, и потом шла кровь, но ведь не пули его пригвоздили к стене.
Странно, но голова не кружилась, не тошнило — вообще ничего. Была только легкость и отстраненность и какая-то твердость, которой несколько часов уже не было. Я продолжала идти к человеку на стене. Рука Зебровски соскользнула с моей, и я ровным шагом на высоких каблуках пошла по ковру.
Я уже оказалась почти под телом, когда глаза смогли разобраться в картине, и даже тогда мне бы надо было спросить у кого-нибудь, разбирающегося в строительных инструментах, права ли я.
Было так, будто кто-то взял дюбельный пистолет — промышленных размеров пистолет — и прибил этого человека к стене. Его плечи были примерно на высоте восьми футов от пола, так что либо убийцы взяли лестницу, либо были где-то семи футов ростом.
Темные пятна имелись на обеих ладонях, запястьях, сразу над локтями, на плечах, на ключицах, на икрах под коленями и над лодыжками, и на каждой ступне. Ноги расставлены, не сколоты вместе. Это не была попытка изобразить распятие. Если уж затратить столько трудов, почти что странно было бы не повторить столь давнюю трагедию. И сам этот факт показался мне странным.
Голова человека свесилась вперед. Бледнела невредимая шея. Темное пятно крови на почти белых волосах за ухом. Если гвозди были такого размера, как я думала, если эта кровь была пущена гвоздем, то его острие должно было бы вылезти из лица, но его не было. Я встала на цыпочки — мне надо было видеть лицо.
Белые волосы и лицо, обмякшее в смерти, сказали мне, что этот человек был старше, чем можно судить по остальному телу. Оно было ухожено — упражнения, возможно, поднятие тяжестей, бег трусцой, — и только лицо и седые волосы указывали на возраст за пятьдесят. Столько работы для поддержания здоровья и бодрости, и тут приходит какой-то псих и прибивает тебя к стене. Несправедливо.
Я слишком сильно наклонилась вперед и вынуждена была вытянуть руку, чтобы найти опору. Мои пальцы коснулись высохшей крови не стене, и только тут я сообразила, что не взяла с собой хирургических перчаток. Твою мать.
Зебровски оказался рядом и поддержал меня под локоть, не спрашивая, нужно мне это или нет.
— Как ты меня сюда пустил без перчаток? — спросила я.
— Я же не думал, что ты будешь трогать вещдоки, — ответил он и вытащил из кармана бутылочку с жидкостью для дезинфекции рук. — Кэти меня заставляет это носить с собой.
Он налил мне немного на пальцы, и я их оттерла. Не то чтобы я боялась что-нибудь подцепить от такого легкого прикосновения, но по привычке. С места преступления домой ничего не уносят, если можно этого избежать.
Гель испарился с кожи, оставив ощущение влажности, хотя я знала, что руки у меня сухие. Я оглядела место преступления, изучая обстановку.
На белых стенах рисунки цветным мелом. Пентаграммы разных размеров по обе стороны тела. Розовые, синие, красные, зеленые, почти как декорация. Любой дурак, решивший изобразить ритуальное убийство, знает, что надо рисовать пентаграммы. Но еще и скандинавские руны между этих леденцового цвета пентаграмм. Про их использование в магии знает уже не каждый псих.
Я слушала семестровый курс сравнительного религиоведения у преподавателя, который был влюблен в древнескандинавскую культуру. От него у меня осталось лучшее знание рун, чем у среднего христианина. Годы с тех пор прошли, но я все еще достаточно помнила, чтобы сейчас недоуменно наморщить лоб.
— В этом нет смысла, — сказала я.
— В чем? — спросил Зебровски.
Я показала на стену:
— Уже много времени прошло с тех пор, как я изучала руны в колледже, но здесь исполнители убийства их нарисовали просто в алфавитном порядке. Когда по-настоящему выполняется ритуал, есть определенная цель, и никто не будет использовать все скандинавские руны, потому что среди них есть друг другу противоречащие. Никто не станет использовать руну хаоса и руну порядка одновременно. Я не могу придумать настоящего ритуала, в котором будут использоваться все руны. Даже если ты выполняешь работу, в которой нужно вызвать противоположности — исцеление, порчу, хаос, порядок, бога, богиню, ты не станешь выписывать все. Есть среди них такие, которые нелегко включить в пары противоположностей. И здесь они приведены точно в том же порядке, как в учебнике.
Я отодвинулась, увлекая за собой Зебровски, потому что он все еще держал меня за локоть. Я показала на левую сторону тела:
— Начинается здесь с Феху и спускается вниз насквозь, заканчиваясь руной Дагаз на той стороне тела. Кто-то их просто срисовал.
— Я понимаю, что вопрос рутинный, но скажи: ты здесь какую-нибудь магию чувствуешь?
Я задумалась.
— Ты спрашиваешь, было ли это чарами?
— Ага, — кивнул он. — Ты ощущаешь чары?
— Нет, в этой комнате не было силы.
— Ты это можешь так уверенно сказать?
— Магия, сила любого типа метафизической природы, оставляет некоторый след. Иногда это просто покалывание в шее, мурашки по коже, иногда как пощечина или даже стена, на которую натыкаешься с ходу. Но эта комната мертва, Зебровски. Я недостаточно одарена метапсихически, чтобы воспринять эмоции от того, что здесь случилось, и этому я рада. Но если здесь и было какое-то серьезное заклинание, то от него ничего не осталось, и эта комната — просто место преступления, и не больше.
— А если не было чар, зачем эти символы?
— Ни малейшего понятия не имею. Судя по обстановке, ему выстрелили в голову за ухом и пригвоздили к стене. Расположение тела не связано с каким бы то ни было известным мне религиозным или мистическим символизмом. Потом набросали пентаграмм и срисовали руны из книги.
— Какой?
— Есть много — от учебников для колледжа и до оккультизма «Нью эйдж». Купить их можно в книжном магазине колледжа или в какой-нибудь лавке «Нью эйдж» или просто заказать в любом магазине.
— Значит, это не ритуальное убийство.
— С точки зрения убийцы это мог быть ритуал, но чтобы его выполнили с магической целью? Это — нет.
Он с облегчением вздохнул:
— Отлично. Именно так Рейнольдс ответила Дольфу.
— Детектив Тамми Рейнольдс? Ваша единственная колдунья в группе?
Он кивнул.
— И почему Дольф ей не поверил?
— Он сказал, что хочет получить подтверждение.
Я мотнула головой, и она снова закружилась. Только этого не хватало.
— Он ей не верит?
Зебровски пожал плечами:
— Дольф просто осторожен.
— Не гвозди, Зебровски! Он ей не верит, потому что она колдунья. Она, видит Бог, христианская колдунья, из Последователей Пути. Ничего более респектабельного в смысле оккультной экспертизы тебе не найти.
— Ладно, на меня-то не налетай! Не я же тебя вытащил из койки перепроверить ее работу.
— А ее бы он вытащил сюда, чтобы проверить мою работу, окажись я здесь раньше?
— Про это тебе надо спросить у Дольфа.
— Может, я так и сделаю.
Зебровски слегка побледнел:
— Анита, пожалуйста, не напускайся на Дольфа. Он в очень, очень плохом настроении.
— С чего это?
Он снова пожал плечами:
— Дольф мне не исповедуется.
— Это только сегодня или вообще последние дни?
— Последние дни с этим стало напряженнее, но два убийства в одну ночь ему вроде как дали причину собачиться, и он ее использует на все сто процентов.
— Лучше не придумаешь, — буркнула я.
Злость помогла мне дотопать до окон, занимавших почти всю ближнюю стену. Оттуда открывался потрясающий вид. Холмы, деревья и ничего больше — будто дом стоит в далекой нетронутой глуши.
— Отличный вид?
Это подошел Зебровски.
— Те, кто это сделал, провели разведку. — Я показала в окно. — Надо было узнать наверняка, что никто из соседей не сможет увидеть их работу. Пристрелить человека — это еще можно рискнуть, но прибить его к стене да еще изобразить все эти символы — нет, тут нужна была уверенность, что никто не увидит.
— Для маньяка слишком хорошая организация.
— Нет, если кто-то хочет навести тебя на мысль, что это маньяк.
— То есть?
— Не вешай мне лапшу, что вы с Дольфом об этом не подумали.
— О чем?
— Что это кто-то из родных и близких покойного, кто-то, кто все это унаследует. — Я оглядела гостиную, которая была размером с весь нижний этаж моего дома. — Мне слишком паршиво было, чтобы заметить это сразу, но если остальной дом не хуже, то здесь должны водиться деньги, которые стоят трудов.
— Ты ведь еще не видела бассейна?
— Бассейна?
— В доме. С джакузи, куда дюжина народу поместится.
Я вздохнула:
— Я ж тебе говорю — деньги. Проследите их, найдите, кто их наследует. Ритуал — это для отвода глаз, дымовая завеса, которой убийцы хотят сбить вас со следа.
Он стоял, любуясь видом, сложив руки за спиной, вроде как покачиваясь на каблуках.
— Ты права. Именно это подумал Дольф, когда Рейнольдс сказала, что магией здесь не пахнет.
— А на второе место преступления меня тоже зовут просто проверить ее работу? Если да, то я поехала домой. Мне не всегда нравится детектив Тамми, но свое дело она знает отлично.
— Она тебе только тогда не нравится, когда встречается с Ларри Киркландом, твоим стажером-аниматором.
— Да, мне не нравится, что они встречаются. Это для него первое по-настоящему серьезное чувство, так что извини, что я о нем беспокоюсь.
— Странно. А я вот о Рейнольдс не беспокоюсь совсем.
— Это потому что ты извращенец, Зебровски.
— Нет. Потому что я вижу, как они друг на друга смотрят. Они влюблены по уши, Анита. По уши.
— Может быть, — вздохнула я.
— Если ты не видишь этого, значит, не хочешь видеть.
— Может, я слишком занята, чтобы это заметить. Раз в жизни Зебровски промолчал.
— Ты не ответил на мой вопрос. На втором месте преступления мне тоже надо будет проверять ее работу?
Он перестал покачиваться. Лицо его стало серьезным.
— Не знаю. До некоторой степени, быть может.
— Тогда я еду домой.
Он тронул меня за руку:
— Поезжай посмотри, Анита. Не давай Дольфу повода беситься еще сильнее.
— Это не мои проблемы, Зебровски. Дольф сам себе осложняет жизнь.
— Знаю. Но пара сотрудников, которые были и здесь, и там, говорят, что там дело плохо. Скорее по твоей части, чем по ее.
— В каком смысле — по моей части?
— Зверство. По-настоящему зверское убийство. Дольф не интересуется, магия там или нет. Ему хочется знать, не работа ли это какого-нибудь монстра.
— Зебровски, Дольф помешан на том, чтобы не сообщать сотруднику никаких подробностей, пока тот своими глазами не увидит. Он будет кипятком писать на тебя, что ты мне сказал.
— Я боялся, что ты не поедешь, если… если я тебя малость не стимулирую.
— А какая мне разница, раз мы с Дольфом оказались на ножах?
— Наше дело — раскрывать преступления, Анита, а не воевать друг с другом. Я не знаю, что грызет Дольфа, но один из вас должен повести себя как взрослый. — Он улыбнулся. — Ага, я понимаю, что взрослому труднее, но никуда не денешься.
Я покачала головой и хлопнула его по руке:
— Ну и зануда же ты, Зебровски!
— Приятно, когда тебя ценят, — ответил он.
Злость у меня проходила, а с ней и прилив энергии. Я прислонилась головой к его плечу.
— Выведи меня на улицу, пока мне снова плохо не стало. Поеду на второе место преступления.
Он обнял меня рукой за плечи и чуть прижал.
— Узнаю моего маленького федерального маршала!
— Будешь прикалываться — могу и не поехать.
— Извини, не сдержался. Уж такая я зараза. Я вздохнула:
— Ага, именно такая. Ладно, продолжай издеваться, пока доведешь меня до Джейсона.
Он повел меня к двери, продолжая обнимать за плечи.
— Как ты докатилась до того, что водителем у тебя оказался стриптизер-вервольф?
— Ну что я могу сказать? Просто повезло.