Когда понаехало еще волков из стаи Ричарда и начались вопли, я уехала. У него с полдюжины сиделок, и во мне он не нуждается. Черт побери, он даже меня не хочет.
Я уже не знала, что делать с Ричардом. Я могла бы помочь стае в целом, но помогать Ричарду — похоже, за пределами моих сил. Ему нужно исцеление, а я не знала, как его лечить. Если нужно кого-то убить, или запугать, или даже набить морду как следует — это пожалуйста, это ко мне. Мне приходилось защищаться, и убийство я признавала как средство ради доброго дела, но самоубийство — это не по моей части. Ричард довел себя до полного охлаждения, энергию из него высосали, и он не позвал на помощь. Это и есть самоубийство, пусть и пассивное, но все равно намеренное.
Вел машину Джейсон. Он напомнил, что у меня весь день странные психические реакции, и нехорошо будет, если со мной случится обморок прямо за рулем. Я ему ответила, что устранила причину обмороков, развесив в «Цирке» кресты. Он возразил, что не на сто процентов известно, была ли эта причина единственной. Не лучше ли проявить осторожность?
С этим я спорить не могла. Моя гордость не стоит разбитого джипа с тремя пассажирами. Если бы на кону стояла только моя шкура, я бы еще рискнула. Но о безопасности других людей я тревожусь больше, чем о своей.
Тот факт, что все трое — ликантропы и наверняка переживут катастрофу лучше меня, дела не менял. Если выбросить мохнатого через ветровое стекло, разве у него не пойдет кровь?
Мы были на хайвее-21 и сворачивали на 270-й, когда я учуяла запах роз.
— Чувствуете запах? — спросила я.
Джейсон обернулся ко мне с еще мокрыми после душа волосами, и белая футболка местами промокла от воды, будто он вытирался в спешке и небрежно.
— Что ты говоришь?
— Розы, я чую розы.
Он обернулся назад, на Натэниела и Калеба. Натэниела я позвала сама. Калеб чуть не плакал, когда я не захотела брать его с собой. Не знаю, что Мерль ему сказал, но впечатление произвел.
Я корнем языка ощущала эти сладкие, удушливые духи. Вот черт!
Голос Белль Морт шепнул у меня в голове:
— Ты серьезно думала, что можешь от меня уйти?
— Я и ушла.
— Что? — спросил Джейсон.
Я нетерпеливо тряхнула головой, сосредоточась на голосе у меня в голове и густеющем запахе роз.
— Ты не ушла, ты кормила меня и будешь кормить снова, и снова, и снова, пока я не насыщусь.
— Жан-Клод говорил, что ты не насыщаешься никогда.
Она засмеялась у меня в голове, и это было будто мне мехом погладили изнутри черепа, будто она своим голосом могла коснуться такого, чего не коснется руками никто. Этот мурлыкающий контральтовый смех прокатился по моему телу, вызвав озноб.
Передо мной мелькнул образ, воспоминание. Огромная кровать, путаница рук, ног, тел — все мужские. Вот один мужчина приподнялся на руках, и под ним мелькнула Белль. Он опустился, и она скрылась из виду. Будто смотришь на клубок змей — столько шевеления, прерывистого в свете канделябров, будто каждая конечность живет сама по себе. Рука Белль поднялась из массы тел, потом она всплыла сама на поверхность, отдирая мужчин от своей обнаженной плоти, и встала среди них, а они тянули к ней руки, молились ей. Она выпустила на них ardeur и питалась, питалась, питалась, пока не восстала из массы тел, сверкая силой, и глаза ее так светились темным огнем, что отбрасывали тени, когда она наполовину шагнула, наполовину поплыла с кровати. Чье-то мужское тело упало на пол и лежало там забытое. Он лежал неподвижно, а она шла, крадучись, голая, сверкая зрелыми выпуклостями, пылая силой. Она перешагнула через мужчину, который отдал все ради ее насыщения, а остальные тянули к ней руки, моля не прекращать. Они стали подниматься на колени или падали с кровати в попытках за ней последовать. И по крайней мере два тела лежали на кровати, затихнув навеки. Три мертвых, залюбленных до смерти, и все еще остальные просили, просили, пытались вставать и идти за ней.
Я знала, что это Жан-Клод сидел, привязанный к креслу, вынужденный наблюдать. Я знала, что это он, а не я, смотрит на нее испуганными и голодными глазами. Но когда она прошла мимо него, не повернув головы, я захлебнулась его отчаянием. Это входило в наказание за то, что он ее покинул.
— Анита, Анита! — звал далекий голос.
Кто-то тронул меня за плечо, я ахнула и очнулась, моргая, и дыхание жгло мне пересохшее горло. Я все еще сидела в джипе, пристегнутая ремнем. Мы ехали по шоссе-270, уже у поворота на дорогу-44. Я не была привязана к креслу, я не была в логове Белль, я была в безопасности. Но сладкий запах роз не оставлял меня.
Джейсон звал меня по имени, но рука на моем плече принадлежала Натэниелу.
— Что с тобой? — спросил Джейсон.
Я замотала головой.
— Белль лезет мне в голову.
Натэниел стиснул мое плечо. Я открыла рот, хотела сказать «может быть, не стоит меня сейчас трогать», и тут на меня с ревом накатил ardeur. Жар выступил на коже испариной, заставил бешено биться пульс, как спелый плод, закупорил мне горло, и остановил дыхание, и я целый миг тонула в пульсе собственного тела. Кровь шумела, как полая вода. Я ощущала каждый удар пульса, каждую каплю своей крови всем телом, до самых кончиков пальцев. Никогда не понимала, как много крови течет по моим жилам. Рукой я схватилась за руку Натэниела, еще лежащую у меня на плече. Кожа у него была теплой, почти горячей. Я повернулась к нему, глянула в эти сиреневые глаза, и одна только пристальность моего взгляда притянула его ближе — настолько, что его щека оказалась на подголовнике моего сиденья. У меня еще хватило способности мыслить, чтобы смутно сообразить, что он, наверное, расстегнул ремень безопасности, но слишком мало осталось от меня, чтобы об этом беспокоиться. Я только могла думать о том, что так он пододвинулся ко мне ближе, а этого я и хотела.
— Анита! — произнес голос Джейсона. — Анита, что это такое? У меня по коже что-то пляшет, и это похоже на ardeur, но не он.
Я не могла оторвать глаз от Натэниела. Голос Джейсона был как жужжащее насекомое — слышишь, но не слушаешь.
Я сняла руку Натэниела со своего плеча и притянула к губам. Она чашечкой взяла меня за лицо снизу, я ощутила тепло собственного дыхания, и с его жаром донесся запах Натэниела. Руки его пахли не только теплом и кровью, но и всем, до чего он сегодня дотрагивался. Едва уловимые следы, которые мыло не может полностью убрать. Руки его пахли жизнью, и я хотела ее.
— Анита, ответь! — позвал Джейсон.
— Что это такое? — спросил Калеб. — Отчего так трудно стало дышать в этой машине?
— Сила, — ответил Джейсон. — Я только не знаю пока, что за сила.
Я провела руку Натэниела мимо своего лица, и мои губы легли на его запястье, и там, под кожей, была иная теплота.
Я лизнула его языком, и он задрожал.
— Анита! — звал Джейсон.
Я его слышала, но это было абсолютно не важно. Единственное, что важно было, — это теплота кожи и едва уловимый пульс под ней. Я открыла рот пошире, оттянула губы назад, чтобы попробовать этот пульс на вкус.
Джип резко вильнул, отбросив Натэниела в сторону, оторвав от меня. Он приземлился на колени Калеба.
Тут я посмотрела на Джейсона — посмотрела по-настоящему. Умом я понимала, что это Джейсон, но видела сейчас только пульс у него на шее сбоку. Он бился под кожей пойманной птицей. Я знала, что могу освободить его, выпустить красным и теплым себе в рот.
И я отстегнула ремень безопасности. От этого я на секунду застыла, потому что насчет ремней я была фанатиком. Моя мать осталась бы жива, если бы пристегнулась. Я никогда не ездила в машине, не пристегнувшись. Никогда. И так глубоко коренился во мне этот страх, что он отбросил Белль, отбросил жажду крови, которую она возбудила во мне.
Я обрела голос — хриплый и сдавленный, но свой.
— Сначала я думала, что это был ardeur, но оказалось, что нет.
— Жажда крови, — сказал Джейсон.
Я кивнула, все еще держа руки на расстегнутом ремне.
— Жажда крови ощущается как голос Белль замурлыкал, но это не он. Иногда ты даже не знаешь, какая это жажда, пока не увидишь, тянется он к твоей шее или к паху.
Я заморгала.
— Как ты сказал?
Ответа, если он и был, я не услышала — Белль снова налетела на меня, и вдруг меня больше стал интересовать этот пульс у него на шее, чем то, что у него шевелятся губы. Ничего я не слышала, кроме рева моей собственной крови, моего сердца, моего пульсирующего тела.
Я скользнула к нему по сиденью и не помню, как двинулась, не помню, как хотела двинуться. Он снова крутанул баранку, отправив меня назад до самой дверцы. Когда я стукнулась спиной о дверь, тогда я смогла расслышать рассерженный рев клаксонов, когда джип резко вильнул в сторону через все полосы. Потом он выровнялся, снова пошел ровно. Джейсон глянул на меня дикими глазами:
— Я не могу вести машину, пока ты на мне кормишься. Я ответила хриплым голосом:
— А мне, кажется, плевать. — Я села, упираясь руками в сиденье, чтобы меня снова не повело к двери.
— Натэниел, Калеб, держите ее, пока я не найду, где остановиться.
Я уже неуклюже перелезала через ручку передач, когда рука Натэниела оказалась перед моим лицом. Он не пытался до меня дотронуться, но держал запястье настолько близко, что я ощущала запах его теплого тела. Потом он медленно отвел руку назад, и я полезла за ней, протискиваясь между сиденьями за манящей плотью, будто меня с ним связывала леска.
И пролезла на заднее сиденье. Натэниел сидел уже на своей стороне. Я встала перед ним на колени, оседлав его тело. Я ощущала, как он туго натянут в шортах, даже сквозь джинсы, но сегодня это не было и близко так важно, как гладкость кожи на горле. Он убрал волосы в косу, и шея осталась голая.
Джип снова вильнул, и я упала на пол, к ногам Калеба. Пока что нам везло не столкнуться с другими машинами или с разделительной бетонной стенкой. Но везение когда-нибудь кончится, хотя мне, кажется, было все равно.
— Если ты не можешь брать от Натэниела секс, то вряд ли можно от него брать кровь. Он еще слаб.
Голос Джейсона доносился будто очень издалека.
Я подняла глаза на того, кто сидел рядом со мной и задевал меня штанинами джинсов. Для секса Калеб не был желанным, а вот для крови… Я встала на колени между его ногами и полезла вверх по его телу, зарываясь пальцами в джинсы, ощущая под ними его плоть.
Мои руки скользнули под его незаправленную рубашку с пуговицами, разрисованную кричащими картинками из комиксов. Очень теплой была его кожа. Мои пальцы полезли вверх, тронули кольцо в пупке. Здесь я остановилась, трогая края металлического кольца, осторожно подергала, ощущая, как натягивается кожа, пока он не пискнул, протестуя. Я поглядела в его лицо, и то, что он увидел, заставило расшириться его глаза и раскрыться губы в немом удивлении.
Я провела пальцами по его животу, груди, руки мои потерялись под просторной рубашкой, и наконец ладони нашли его плечи. Тогда рубашка начала приподниматься, открывая живот. Вид голой кожи пробудил другой голод — по плоти, а не только по крови. Но Белль взревела на том метафизическом поводке, который она ко мне прицепила, и зверь отступил, не успев проснуться. Она хотела, чтобы я хотела того, чего хотелось ей, и в этот момент я поняла, что хоть у нее и есть подвластные животные, их зверь не живет в ней, она не разделяет их жажду плоти. Мысль была слишком рациональной, и потому поводок ослаб. Я смогла мыслить самостоятельно.
— Какая тебе разница, возьму я кровь или плоть, ведь ты же можешь питаться любой энергией? Ты целый день кормилась от Ричарда.
— Наверное, мне надоела плоть.
Передо мной мелькнул образ, будто я прочла ее мысли.
— Ты не смогла заставить Ричарда жрать. Он боролся с тобой целый день, дал тебе себя высосать досуха, но ты не заставила его напасть на кого-нибудь.
Ее гнев был как раскаленный металл, вонзающийся в тело. Мне выгнуло спину, из горла вырвался стон. Калеб поймал меня за руки, иначе бы я свалилась.
Голос Белль замурлыкал у меня в голове:
— Этот loup оказался на удивление силен. Но он — не мой подвластный зверь, и его не тянет к мертвым, а ты, ma petite, такова, да, именно такова. — Ее сила залила меня, но не жаром жажды крови, а холодом, холодом могилы. Как только ее энергия меня коснулась, вспыхнула моя собственная сила, та часть моей личности, что поднимает мертвых. Она разгоралась во мне, будто холодная энергия Белль оказалась каким-то горючим для моего холодного огня. — Ты моя, ma petite, моя в таких смыслах, которые этот loup даже представить себе не может. Его связь с мертвыми случайна, а твоя предопределена судьбой с момента твоего рождения.
Ее сила была силой могилы, силой самой смерти, но и моя была такова же. Она хотела подчеркнуть свои слова, но пробудила во мне некроманта, а сама она — всего лишь разновидность мертвеца. С мертвецами я управляться умею.
Я сделала вдох, черпая собственную магию, готовясь метнуть в нее. Я это уже делала. Но ее холод вдруг сменился жаром, не успела я еще закончить вдох. Жажда крови смыла мою магию, утопила в потоке голода.
И ее голос закапал мне на кожу как теплый мед, будто темная сила ее глаз разливалась по ней.
— Сила могилы подвластна тебе, но не сила желания. Желание, во всех его формах, подвластно мне.
Если бы я могла вдохнуть, я бы завопила, но воздуха не было, и зрение исчезло на миг полного головокружения. Я тонула в звуках, в крови, бьющейся в моем теле, сердце влажно колотилось, пульс как второе сердце бился в разных местах. Я слышала, я ощущала.
Я ощущала грудь Калеба у себя под пальцами, ощущала шероховатость волос на краях его сосков и, наконец, сами соски, набухшие и затвердевшие под моими пальцами. Металлические гантельки, пронзавшие их, отвлекали меня. Я хотела закрутить соски между пальцами, а металл не давал этого сделать. Как зубочистка, воткнутая в сандвич, они торчали на дороге. Был момент, когда Белль готова была их вырвать, и эта мысль была настолько не моей, что я смогла отползти обратно в собственное сознание, хоть немного.
Когда у меня в глазах прояснилось, Калеб смотрел перед собой, не видя, полуоткрыв губы. Это было так, будто сама Белль его коснулась, а ее прикосновение распространяет похоть, вожделение всякого рода.
Я вернулась в собственную голову и в собственную кожу, но желание Белль осталось во мне, и я не могла его вытолкнуть. Она была права: жажда крови — это не смерть.
Я рванула руки из-под рубашки Калеба. Пуговицы отлетели, обнажился торс. Когда я каналировала жажду крови Жан-Клода, она почти всегда была направлена к шее, запястью, сгибу руки, иногда внутренности паха, к самым нормальным большим артериям и венам, но Белль не смотрела ни высоко, ни низко. Она глазела на грудь Калеба, будто это был первоклассный бифштекс, зажаренный как раз как надо.
Моя собственная логика попыталась спорить. Есть другие места, где больше крови и ближе к поверхности. Само удивление от того, что Белль не обратилась к более обычным местам, помогло мне ее оттолкнуть.
Хрипло прозвучал голос Калеба:
— Почему ты остановилась?
— Я не думаю, что ей секса хочется, — прозвучал спокойный голос Натэниела.
Я повернулась на его голос. Если бы мной двигал ardeur, этого было бы достаточно, чтобы я поползла к нему. Но Натэниел был прав: дело было не в сексе, а в пище, а Натэниел пищей не был. Отсюда следует, что Калеб был? Не слишком приятная мысль.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Калеб.
Я глядела на его голую грудь, на юное, еще не созревшее лицо. Он явно недоумевал. Я сказала вслух, хотя не обращалась ни к кому из сидящих в машине:
— Он не понимает.
— Очень скоро поймет, — шепнула Белль.
— Кажется, твой выход на поле, — прозвучал голос Джейсона с переднего сиденья.
— Что? — спросил Калеб.
— Тебя пожуют малость, — объяснил Джейсон.
Сочетание моей моральной дилеммы и того, что Белль хотела взять кровь из необычного места, такого, которое мне казалось бессмысленным, помогло мне выплыть на поверхность. Я опустилась на колени, чуть отделившись от тела Калеба.
— Нет, — сказала я вслух, и никто из ребят мне не ответил — будто до них дошло, что я не обращаюсь ни к кому из них.
Голос Белль у меня в голове:
— Я пока что обращалась с тобой нежно, ma petite.
— Я не твоя ma petite, и перестань на фиг меня так называть.
— Если ты не принимаешь моей доброты, я перестану тебе ее предлагать.
— Если это у тебя доброта, то не хотелось бы мне видеть…
Я не закончила фразу, потому что Белль показала мне, что действительно была до сих пор добра.
Она не подчинила меня, она врезалась в меня оглушительным, перехватывающим дыхание ударом силы. На миг — или на вечность — я повисла в пустоте. Не стало ни джипа, ни Калеба, я ничего не видела, не ощущала, меня не было. Не было ни света, ни тьмы, ни верха, ни низа. Я испытывала близкую смерть, мне случалось терять сознание, отключаться, но в тот момент, когда Белль меня пронзила, я была ближе всего к ничто за всю свою жизнь.
В это ничто, в эту пустоту упал голос Белль:
— Жан-Клод начал танец, но оставил его неоконченным между тобой, собой и волком. Он позволил сантиментам повлиять на его решение. Я не могу не спросить себя, так ли я хорошо его выучила.
Я хотела ответить, но не помнила, где у меня рот или как надо вдохнуть. Я не могла вспомнить, как отвечают.
— Я это обнаружила у волка, но не смогла исправить, потому что он не мой подвластный зверь. Я не понимаю собак, а волк очень похож на собаку.
Ее голос шептал во мне все ниже и ниже, дрожал в теле, но, чтобы ее голос танцевал в моем теле, мне надо было иметь тело. Я снова оказалась в нем, будто упав с огромной высоты. Я лежала, тяжело дыша, на полу, глядя на пораженное лицо Калеба и встревоженное лицо Натэниела.
Голос Белль скользил по моему телу как умелая рука. До меня вдруг дошло, кто обучил Жан-Клода использовать голос как средство соблазна.
— Но тебя, ma petite, тебя я понимаю.
Я глубоко и прерывисто вдохнула, и больно стало во всей груди, будто я долго-долго обходилась без дыхания. Голос оказался хриплым:
— О чем ты лопочешь?
— Четвертая метка, ma petite. Без четвертой метки ты не принадлежишь Жан-Клоду по-настоящему. Это как различие между помолвкой и браком. Одно навсегда, другое — не обязательно.
Я поняла, о чем она говорит, за секунду до того, как увидела два танцующих медового цвета огня перед собой. Я знала, что это вторая метка, потому что уже до этого трижды ее получала: дважды от Жан-Клода и один раз от вампира, которого я убила. Никогда раньше я не могла от этого защититься. Я знала по опыту, что никакое физическое действие меня не спасет. Это не то, что можно ударить или застрелить. А я терпеть не могу ничего такого, что не ударишь и не подстрелишь. Зато у меня есть другие умения, не совсем физические.
Я потянулась по метафизическому шнуру к Жан-Клоду. Голос Белль парил надо мной, она оттягивала момент, наслаждаясь моим страхом.
— Жан-Клод еще мертв, он тебе не поможет.
Темные огни глаз начали снижаться, будто ангел зла спускался пожрать мою душу. Я сделала тогда единственное, что пришло мне в голову, — потянулась по другой стороне нашего метафизического шнура. Туда, где мне уже много месяцев не было помощи. К Ричарду.
Мне явился образ Ричарда в горячей ванне, на руках у Джемиля. Ричард поднял глаза, будто увидел меня. Он шепнул мое имя, но либо был слишком слаб, чтобы оттолкнуть меня, либо не пытался это сделать. На миг было так, как я и хотела, но меня тут же дернули назад, и я оказалась в собственной голове, в собственном теле. На этот раз Ричард не отбросил меня. Темные медовые огни горели у меня перед лицом, и неясно угадывалось очертание черных длинных волос, туман лица.
— Что это с нами в машине? — вопил Калеб. — Я ничего не вижу, но я чувствую! Что это за хреновина?
Приглушенный голос Натэниела прозвучал как-то громко:
— Белль Морт.
У меня не было времени поднимать глаза, смотреть на спутников, потому что заговорили губы фантома.
— Я не дам тебе получать силу от твоего волка. Я тебе поставила первую метку, и ты даже не знала этого. Я тебе дам вторую метку здесь и сейчас, и сегодня Мюзетт как мой представитель даст тебе третью. Когда мы с Жан-Клодом будем в тебе равны, три на три, тогда ты придешь ко мне, ma petite. Ты поедешь туда, куда я скажу тебе, сделаешь то, о чем я попрошу, лишь чтобы попробовать моей сладкой крови.
Фантомные губы опустились к моим. Я знала, что, если она запечатлеет на мне свой призрачный поцелуй, я окажусь в ее власти. И я сделала то, что всегда делаю, — попыталась ударить в это лицо, но его не было. Я вскрикнула без слов и испустила метафизический вопль:
— Помогите!
И вдруг я ощутила запах леса, свежевскопанной земли, мокрой листвы под ногами и сладковато-мускусный запах волка.
Белль могла не дать мне потянуться к Ричарду, но не могла не дать ему тянуться ко мне.
Сила Ричарда встала надо мной сладковато пахнущим облаком, отталкивая прочь эти горящие глаза, призрачный рот.
Она засмеялась, и смех скользнул по моему телу, заставил задрожать, задержал дыхание в горле. Это было так хорошо, так прекрасно, хоть моя голова вопила, что это плохо.
— Вы слышали? Кто-то смеялся? — спросил Калеб.
Джейсон сказал «нет», Натэниел сказал «да».
Белль шептала вдоль моей кожи, и даже дышащая на меня сила Ричарда не могла заглушить ее голос.
— Прикосновением своего волка во плоти ты могла бы удержать меня, но не на расстоянии. Чем ближе плоть, тем теснее связь и тем она мощнее. Ты уже моя, ma petite, ты не сможешь от меня освободиться.
Глаза начали снова снижаться. Сила Ричарда взлетела надо мной мягким щитом. Сила Белль плавала по поверхности этой энергии как лист на озере, и она начала проталкиваться в нее, сквозь нее.
— Помогите! — вскрикнула я вслух — всем и никому. Я ощутила руку Натэниела на своей, и фантомный поцелуй застыл в воздухе, повернулся к Натэниелу. Я ощутила, как она зовет его, и зов отдался рокотом у меня в костях. Леопард был ее первым подвластным зверем. Если она будет владеть мною, она овладеет и моим пардом.
Натэниел протянул свободную руку, будто видел ее.
— Нет!
Я выдернула руку, и когда я прервала физический контакт, Натэниел будто стал для нее менее реальным. Темно-медовые глаза повернулись ко мне.
— Я получу их всех, ma petite, рано или поздно.
— Нет, — сказала я тихо, потому что думала, что она права.
— Ты мне их отдашь, отдашь всех.
Меня пронзило страхом, будто я окунулась в ледяную воду, при мысли, что сделает Белль с моим пардом, моими друзьями. Нет, этого я допустить не могу.
— Так тебя и этак, Белль, и мать твою так же.
Мой гнев, моя злость и страх будто подпитали силу Ричарда. Сладкий щекочущий запах волка стал так густ, будто я завернулась в невидимый мех.
Джип вильнул в сторону. Тут же раздались сердитые вопли клаксонов и скрежет тормозов. Джейсон бросил искать безопасное место и тормознул прямо возле разделительной стенки. Натэниела и Калеба отбросило к правой дверце. У меня не было времени волноваться, что оба они, кажется, не пристегнуты.
Глаза Белль проталкивались через силу Ричарда. Не без усилий. Он заставлял ее отвоевывать каждый дюйм, но эти горящие глаза, эти призрачные контуры приближались, надвигались… пока я не задержала дыхание — будто из страха, что вдох приблизит ее к моему рту.
Краем глаза я уловила движение. Джейсон протискивался между сиденьями. Он остановил джип и отстегнулся. Просунув руку через призрачное создание надо мной, будто видел его, он схватил меня за плечо, и в ту же секунду во мне взмыл зверь Ричарда. Я всегда думала, что это мой зверь движется во мне, но это, что бы оно ни было, было Ричардом, а не мной.
Его волк пролился в меня как обжигающая вода в чашку, заполнил меня до краев, вытеснил леопарда или смерть, пока спина у меня не выгнулась дугой, руки не забились в воздухе, рот не открылся в беззвучном крике. Я ощущала трение меха внутри себя, крепкие когти, ищущие опоры. Волк рвался на волю.
Белль зашипела, как огромная призрачная кошка. Глаза отодвинулись, паря в воздухе на уровне крыши машины, а Джейсон перетащил меня на переднее сиденье и взял почти на руки. Его близость будто успокоила волка, будто я ощутила, как он сел, тяжело дыша, глядя хищными глазами на то, что парило под крышей, глядя голодно и надменно. Глаза Джейсона были глазами его волка, и сегодня они точно соответствовали его лицу. Но это сила Ричарда, сила Скалы Трона, окружала нас обоих. Никогда я не ощущала в себе зверя Ричарда так плотно. Как будто я сумка, мешок, содержащий его зверя, ощущающий его движения, будто я клетка, из которой ему не вырваться.
Голос Белль снова парил над нами, и теперь он жалил, раскаленный ее гневом.
— Можешь целый день ехать в объятиях своего волка, но ночью все равно будет пир. Мюзетт там будет, и через ее посредство, ma petite, там буду и я.
Мой голос прозвучал на грани рычания.
— Я не твоя ma petite.
— Будешь ею.
И ее глаза медленно растаяли, пока лишь запах роз не остался напоминанием, что этот раунд мы выиграли, но будут еще другие. Воспоминания Жан-Клода слишком хорошо знали Белль, чтобы думать иначе. Она никогда не оставляет задуманного, если решает овладеть кем-то или чем-то. Белль Морт решила, что я буду принадлежать ей. Жан-Клод не мог вспомнить, чтобы она хоть раз в подобном случае передумала. Это нечестно: разве не прерогатива леди — передумывать? Хотя, конечно, Белль не совсем леди.
Она — двухтысячелетний вампир, а за ними не водится склонности менять намерения, привычки или цели. В прошлый раз, когда один мастер вампиров прибыл в город и хотел отнять меня у Жан-Клода, для меня это кончилось недельной комой, Ричарду порвали горло, а Жан-Клод чуть не погиб по-настоящему. Все время вампиры стараются либо убить меня, либо завладеть мной. Видит Бог, не нужна мне такая популярность.