Никто не остановил меня у дверей. Никто не остановил на лестнице. Меня просто спрашивали: «Привет, Анита, как жизнь?» Я не входила официально в РГРПС, но работала с ней так давно, что воспринималась здесь как местная принадлежность, нечто такое, что может и даже должно здесь быть.
И только детектив Джессика Арнет сказала мне первые слова, отличающиеся от «здрасьте».
— А где этот симпатюшка, который всегда за тобой хвостом ходит?
— Который из них?
Она засмеялась и чуть-чуть покраснела. И это привлекло мое внимание. Она всегда флиртовала с Натэниелом, но никогда я не обращала на это внимания, пока не увидела, как она краснеет.
— У тебя симпатюшек избыток, но я про того, что с фиалковыми глазами.
Я готова была прозакладывать месячное жалованье, что она его имя знает.
— Сегодня он остался дома.
Она положила на стол стопку папок — не на свой — и убрала волосы с лица. Там нечего было особенно убирать — жест остался от прежних времен, когда темные волосы были подлиннее. Короткая, чуть ниже уха, стрижка не льстила ей. Но лицо все равно оставалось хорошим, треугольным, с четко очерченными скулами, приятно обрамлявшими улыбку. Я раньше не замечала, но девушка была хорошенькая.
А хочет ли Натэниел вообще встречаться, просто с кем-то встречаться? Без цепей и хлыстов, а с ужином и кино. Когда-нибудь же я научусь укрощать ardeur, и pomme de sang мне тоже будет не нужен, и что тогда? Тогда Натэниел должен начать за кем-то ухаживать. Должен ведь? Раз я не буду его при себе держать.
У меня началась головная боль.
Детектив Арнет чуть не взяла меня за рукав, но остановилась.
— Что с тобой?
Я заставила себя улыбнуться:
— Да ничего. Ищу Зебровски.
Она мне сказала, в какой он комнате, потому что ее не предупредили этого не делать. Вообще-то я даже не была уверена, что ее надо было предупреждать. Теоретически все это проходило в рамках расследования, где Дольф обратился ко мне, так что я имела право здесь находиться при допросе подозреваемого. Мысленно произнесенная фраза звучала логично, но как-то безнадежно, будто я очень старалась сама себя в этом убедить.
На цыпочках я подошла к двери снаружи, чтобы заглянуть в окошко. Если судить по тому, что показывают по телевизору, то у допросных в полиции есть огромные, чуть ли не во всю стену двери, прозрачные в одну сторону. На самом деле на такое мало у каких участков хватает денег и помещений. В телевизоре так показывают, потому что получается зрелищней, а оператору легче работать. Мне лично кажется, что реальность достаточно драматична и без огромных окон, и в ней нет хороших ракурсов для камеры, а есть страдание. Может, я сегодня в мрачном настроении.
Я хотела быстренько заглянуть в допросную и убедиться на сто процентов, что попала туда.
Джейсон сидел за небольшим столиком, Зебровски напротив него, но отчего у меня ноги примерзли к полу — так это от вида Дольфа, прислонившегося к дальней стене. Зебровски сказал, что Дольф на две недели в отпуске. Соврал, что ли? Нет, как-то непохоже. Тогда что Дольф тут делает?
Я резко постучала в дверь и стала ждать, заставляя себя успокоиться, по крайней мере выглядеть спокойно. Зебровски приоткрыл щелочку, и глаза у него за очками полезли на лоб.
— Неудачное время, — сказал он и попытался показать глазами, что в комнате Дольф.
— Я знаю, что Дольф здесь, Зебровски. А я думала, что он на пару недель в отпуске.
Зебровски вздохнул, но глаза у него были сердитые. На меня, очевидно, за то, что я не исчезла и сделала только хуже. Делать только хуже — одна из моих профессий, и Зебровски пора бы уже это знать.
— Лейтенант Сторр находится здесь, поскольку он по-прежнему является главой Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий, и именно он привлек наше внимание к данному подозреваемому.
— Подозреваемому? Отчего это Джейсон попал под подозрение?
— Анита, не надо это обсуждать в коридоре.
— Тогда пусти меня в комнату, и поговорим как цивилизованные люди. В коридоре меня держишь ты.
Он облизал губы и чуть не обернулся посмотреть на Дольфа, но сдержался.
— Входи, — понизил он голос до шепота, — но держись на этой половине комнаты.
Я вошла вслед за ним, и он жестом пригласил меня встать так, чтобы он оказался между мной и Дольфом. Как будто Зебровски опасался с его стороны непредвиденных действий.
— Нечего ей здесь делать, — сказал Дольф.
Зебровски расправил плечи и повернулся к нему.
— Мы ее просили нам помочь на месте преступления, Дольф.
— Я не просил.
— На самом деле именно ты и просил, — сказала я.
Дольф открыл рот, потом закрыл и сжал губы в ниточку. Он так крепко вцепился в собственные руки, что это должно было быть больно — будто он не доверял им, если они не будут за что-то держаться. В его глазах бушевала ярость. Обычно у него глаза копа, да такие, что другим копам у него поучиться, — ничего не выражающие. Сегодня они выражали все, но я не понимала, откуда такая злость.
Джейсон сидел у края стола, стараясь казаться как можно более маленьким и безобидным. Так как рост у него немногим больше моего, то у него получалось.
Зебровски закрыл дверь и сел на своей стороне стола рядом с Дольфом, оставив мне дальний стул.
Я не села.
— За что вы загребли Джейсона?
— У него на теле раны, нанесенные жертвой при защите. И они соответствуют расследуемому преступлению.
— Ты ведь на самом деле не веришь, что Джейсон замешан в этом… — я поискала слово, — зверстве?
— Он — вервольф, и у него раны на руках, — сказал Дольф. — Если он не насиловал нашу жертву, то кого-то он изнасиловал.
— Вы здесь присутствуете для наблюдения, лейтенант, — сказал Зебровски. По его лицу видно было, что он бы сейчас рад был оказаться где угодно, только не здесь, где надо указывать Дольфу не лезть не в свое дело.
Дольф хотел было что-то сказать, но сумел остановить себя чистой силой воли.
— Хорошо, хорошо, сержант. Продолжайте.
В последнем слове было больше накала, чем в лесном пожаре.
— Погоди, — сказала я. — Ты говоришь — изнасиловал?
— На месте первого убийства найдена сперма, — сказал Зебровски.
— Это где распятие? — спросила я.
— Нет, — отрезал Дольф. — Там, где разорванная женщина.
— При таком преступлении сперма может не означать изнасилования. Может быть, у него просто случился оргазм. Это псих, но реального контакта могло не быть. Я видела тело — там мало что осталось, чтобы сказать, было ли изнасилование. — Тут у меня мелькнула ужасная мысль. — Только не говорите, что нашли на голове.
— Нет, — покачал головой Зебровски. — По всей комнате.
Почти облегчение. Почти.
— Так почему Дольф сказал, будто это изнасилование?
— От второй потерпевшей осталось чуть побольше, — сказал Зебровски.
Я повернулась к нему:
— Не помню, чтобы меня информировали о втором нападении.
— Тебя не полагалось информировать, — сказал Дольф. — Верно, я позвал тебя на первое, но дважды я одной ошибки не повторяю.
Стараясь не обращать внимания на Дольфа, я глядела на Зебровски. Он одними губами произнес: «Потом».
Ладно, значит, Зебровски мне расскажет, когда рядом не будет Дольфа. Просто отлично. Насчет взбесившегося оборотня, который мотается по городу, я сейчас ничего сделать не могла, зато могла заняться текущим несчастьем.
— А что сказал Джейсон, когда вы его спросили, откуда царапины?
— Сказал, что мужчины не болтают на такие темы, — ответил Зебровски. — Хотя мне этот ответ показался неубедительным.
Я посмотрела на Джейсона — он пожал плечами, будто говоря: а что я еще мог сказать? Достаточно хорошо меня зная, он понимал, что мне неприятно было бы выносить сор из избы. И в этом он был прав — я не хотела бы, чтобы знали Дольф и Зебровски. Но мое смущение не стоит ареста Джейсона.
Я вздохнула и произнесла правду:
— Эти раны не нанесены защищающейся жертвой.
— Он исцарапан, Анита, и мы это засняли, — сказал Зебровски. — Дольф на первом месте преступления увидел у него царапины. Теперь их нет, зато есть свежие.
— Это я его изукрасила, — произнесла я равнодушно, потому что очень старалась говорить равнодушно.
Дольф то ли фыркнул, то ли засмеялся. Не нужны были слова, чтобы понять, насколько он мне не верит. Зебровски произнес вслух:
— Расскажи кому-нибудь другому, Анита, мы тебя лучше знаем.
Я закатала рукава и показала собственные заживающие царапины:
— Когда я испугалась, что слишком его исполосую, то вцепилась в себя.
У Зебровски глаза полезли на лоб:
— Блейк, ты всегда такая страстная?
— Тебе, Зебровски, никогда этого не проверить.
— Если это значит «да», я удовлетворен. — Он поднес руку почти к самым моим царапинам, но остановился и почти дотронулся до царапин Джейсона. — Надеюсь, секс был хорош.
Джейсон уставился в столешницу и очень постарался принять смущенный вид. Но при этом был очень собой доволен. У него это одновременно получалось.
— Вот вам и ответ, — сказала я.
Джейсон блеснул улыбкой, и младенчески-синие глаза заискрились.
— Как скажете, госпожа.
Я бросила на него исключительно зловещий взгляд, который ни на миг не пригасил его веселья.
Дольф отвалился от стены, подошел и вперился в мою руку.
— Не вешай мне лапшу на уши, Анита. Ты это сама поцарапала по дороге сюда, чтобы сделать ему алиби.
— Царапины не такие свежие, Дольф.
Он попытался схватить меня за руку, но я шагнула назад.
— Спасибо, мне не хочется, чтобы меня опять хватали.
Он перегнулся ко мне через стол, и Джейсон подал свой стул чуть назад, будто не хотел оказаться между нами.
— Врешь, — произнес Дольф. — Оборотень залечивает любые раны, кроме серебра и ран, нанесенных другим монстром, и залечивает быстро. Ты этому меня учила, Анита. Если бы это ты его поцарапала, уже бы все зажило.
— Не говорит ли та же логика, что, если бы царапины нанесла жертва, они бы тоже уже зажили?
— Нет, если это была вторая жертва. — Эту новость Дольф обрушил на меня как удар, каким она и была.
Я посмотрела на Зебровски:
— Я не могу обсуждать скорость заживления ран, если не знаю, когда они нанесены. Мне нужно знать время.
Зебровски открыл рот, но ответил Дольф:
— Зачем? Чтобы алиби было непробиваемым?
— Зебровски, я не вижу, как ты обращаешься к Дольфу, но как-то ты умудряешься, потому что каждый раз, когда я задаю тебе вопрос, ответ я получаю от него.
Я уже тоже наклонилась над столом.
— У него царапины старше твоих, Анита, — сказал Дольф, почти рыча. — Они сильнее зажили. В суде ты не Докажешь, что они получены одновременно.
— Он оборотень, и у него заживает быстрее. Я тебе это говорила, если ты не забыл.
— Ты признаешь, что с ним трахалась?
Я слишком разозлилась, чтобы дергаться от выбора слов.
— Я предпочитаю термин «вступила в интимные отношения», но если тебе так понятнее, то да.
— Если бы это было правдой, следы бы у него уже полностью зажили. Если ты человек, как ты мне постоянно говоришь.
Боль посередине лба будто пыталась пробить дыру изнутри наружу. И не создавала настроения для подобных обсуждений.
— Кто я и что я — не твое собачье дело. Я сообщаю тебе, что поцарапала его в пылу страсти. Более того, это скорее всего произошло именно в тот момент, когда случилось второе убийство. Можем тебе назвать время, если хочешь.
— Это было бы неплохо, — ответил Зебровски.
Он отодвинулся со стулом чуть подальше вдоль стола, но не покинул свой пост. И остался в таком близком соседстве с этой клокочущей яростью — на такое мало кто бы решился.
Мне пришлось подумать, но я дала ему приблизительный отчет о времени за последние двое суток. На самом деле алиби на первое убийство я могла ему и не дать, но на второе очень постаралась.
Зебровски изо всех сил старался сохранить непроницаемое лицо копа, пока записывал мои слова. Вся беседа записывалась на пленку, но Зебровски, как и Дольф, любил заносить все на бумагу. Если подумать, эта привычка могла перейти к нему от Дольфа.
Дольф стоял возле стола, нависая над всеми нами, пока я рассказывала. Зебровски уточнял мелочи, стараясь как можно точнее определить время.
Джейсон сидел так тихо и неподвижно, как только мог. Руки он сцепил на столе, голову опустил вниз, время от времени кидая быстрые взгляды на нас всех, но не шевеля ни головой, ни телом. Как кролик в высокой траве надеется, что если сидеть очень тихо, то собаки его не найдут. Только эта аналогия должна была бы вызывать смех. Я в том смысле, что он — вервольф. Но не вызывала, потому что была точна. Быть вервольфом — это не защищает от людских законов, а обычно приносит вред. Иногда смертельный. Сейчас нам это не грозило, но обстоятельства могут и поменяться.
Оборотня, обвиненного в убийстве человека, ждал скорый суд и почти немедленная казнь. Если оборотень объявлялся одичавшим или вел охоту на людей, а полиция не могла его поймать, то суд выдавал ордер на ликвидацию — как на вампира. Все происходило почти аналогично. Вампир, подозреваемый в убийстве, но избегающий поимки и рассматриваемый как опасный для общества, удостоивался ордера на ликвидацию, выданного судьей. Подставить в эту формулу оборотня вместо вампира — и получается то же самое. Ни суда, ничего — только выследить и убить. У меня было несколько таких заданий. Не много, но было.
Несколько лет назад существовало движение, чтобы люди, пользующиеся магией, также становились объектами ордера на ликвидацию, но подняли вой слишком многие организации, занимающиеся правами человека. Я лично как человек, использующий магию, была довольна. Как исполнитель ордеров суда на ликвидацию я не знала, как бы я отнеслась к охоте на человека с последующим убийством. Мне случалось убивать людей, которые угрожали моей жизни или жизни дорогих мне людей. Но одно дело — самооборона, пусть даже превентивная, другое дело — исполнение приговора. Колдун или колдунья представали перед судом, если они люди, но в случае признания виновными в использовании магии для убийства смертный приговор выносился автоматически. Вердикт бывал обвинительным в девяноста девяти случаях из ста. Присяжным не нравилась сама мысль — отпускать человека, который может использовать магию для убийства. И одной из моих жизненных целей было никогда не попадать в суд.
Я знала, что Джейсон ничего плохого не сделал, но еще я достаточно знала о том, как работает система с теми, кто не до конца человек. Иногда невиновность мало что значит.
— Кто-нибудь может подтвердить указанное время? — спросил Зебровски.
— Несколько человек, — ответила я.
— Несколько, — повторил Дольф. Его передернуло от отвращения, и причин его я тоже не понимала. — Ты даже не знаешь, кто отец?
Я заморгала на него, как олень в свете фар.
— Не понимаю, о чем ты.
Он на меня посмотрел, будто я уже ему соврала.
— Детектив Рейнольдс нам сообщила свою маленькую тайну.
Я уставилась на него в упор. Он нагнулся над столом, а я стояла, и наши глаза были почти на одном уровне.
— И что с того?
Он то ли фыркнул, то ли закашлялся.
— Не только она упала в обморок на месте преступления, и не только ее стошнило.
Он говорил так, будто тыкал в какое-то больное место с хирургической точностью.
Я наморщила лоб, продолжая моргать.
— Извини, но о чем это ты? — Я действительно ничего не понимала.
— Не строй из себя скромницу, Анита, этого ты не умеешь.
— Я ничего из себя не строю, Дольф, я просто ни хрена не понимаю.
И тут мне стукнула в голову мысль, но это же не может быть? Не думает же Дольф… Я посмотрела на него и заподозрила, что именно это он и думает.
— Ты намекаешь, что я беременна?
— Нет, не намекаю.
Я чуть расслабилась. А не надо было.
— Я спрашиваю: ты знаешь, кто отец, или их было слишком много, чтобы угадать?
Зебровски встал. Он был так близко к Дольфу, что тому пришлось чуть подвинуться.
— Я думаю, тебе следует уйти, Анита, — сказал он.
Дольф продолжал сверлить меня взглядом. Я бы взбесилась, если бы не была так ошарашена.
— Мне случалось раньше блевать на осмотре места преступления.
Зебровски чуть подался от стола. У него был вид человека, который знает, что по рельсам летит поезд, и понимает, что никто не успеет вовремя убраться. А я все еще не думала, что дело так плохо.
— Раньше ты никогда не теряла сознание.
— Дольф, я была больна. Настолько больна, что не могла вести машину.
— А сейчас вроде бы оправилась, — сказал он голосом низким и рокочущим, наполненным гневом, который, кажется, у него сейчас все время держался под самой поверхностью.
Я пожала плечами:
— Наверное, вирус.
— И это никак не связано со следом клыка у тебя на шее?
Я потянулась к следу, но заставила себя опустить руку. Честно говоря, я о нем забыла.
— Я была больна, Дольф. Даже мне случается заболеть.
— А на синдром Влада ты еще не проверялась?
Я медленно вдохнула, медленно выдохнула и подумала про себя — хрен с ним. Дольф явно не собирался оставлять тему. Хочет поссориться? Я могу. Черт побери, простая, от всей души перебранка с криками меня сейчас очень манила.
— Я уже сказала, я не беременна. И мне плевать, веришь ты мне или нет, потому что ты мне не отец, не дядя, не брат и вообще никто. Ты был моим другом, но и это сейчас под вопросом.
— Ты либо одна из нас, либо одна из них, Анита.
— Из кого? — спросила я, вполне уверенная в ответе, но мне надо было услышать его вслух.
— Из монстров, — ответил он почти шепотом.
— Значит, ты называешь меня монстром? — Я не шептала, но голос у меня был тихий и выдержанный.
— Я говорю, что ты должна выбирать, с нами ты или с ними. — При слове «с ними» он показал на Джейсона.
— Ты вступил в «Люди против вампиров» или в другую правую группу, Дольф?
— Нет. Но начинаю с ними соглашаться.
— Хороший вампир — мертвый вампир?
— Они и так мертвые, Анита. — Он шагнул ближе, оттесняя Зебровски. — Они вонючие трупы, у которых не хватает соображения лежать в своих проклятых могилах.
— Согласно закону, они живые существа, имеющие права и защищаемые законом.
— Может, в этом закон не прав.
С одной стороны, мне хотелось спросить: «Ты знаешь, что весь разговор записывается?» С другой стороны, я была рада, что он высказался. Если он начнет выступать как свихнувшийся расист, это поможет уберечь Джейсона. А то, что это повредит карьере Дольфа, тоже меня волновало, но не настолько, чтобы принести Джейсона в жертву. Я хотела бы спасти всех своих друзей, но если кто-то настроился на самоуничтожение, то приходится делать лишь то, что можешь. Нельзя выкопать человека из дерьма, если он не согласен сам взять лопату и тебе помочь.
Дольф не помогал. Он наклонился, оперся ладонями на стол и приблизил лицо к Джейсону. Джейсон отодвинулся, насколько позволял стул. Зебровски поглядел на меня, и я сделала страшные глаза. Мы оба знали, что, если Дольф пальцем тронет подозреваемого, на его карьере можно поставить большой и жирный крест.
— Как оно похоже на человека! — сказал Дольф. — Но все равно не человек.
Мне не нравится местоимение «оно» в применении к моим друзьям.
— И ты действительно позволяешь, чтобы он до тебя дотрагивался?
Он. Даже когда ненависть к монстрам слепит глаза, трудно разобраться, где «оно», а где «он».
— Да, — ответила я.
Зебровски стал обходить Дольфа — наверное, чтобы встать между ним и Джейсоном.
Дольф обернулся ко мне, все еще нагнувшись, слишком еще близко к Джейсону, чтобы не вызывать тревоги.
— А укус на шее — это тот кровосос, с которым ты трахаешься?
— Нет, — сказала я, — это новый. Я теперь трахаюсь с двумя такими.
Он пошатнулся, почти как от удара, и тяжело оперся на стол. Секунду мне казалось, что он сейчас свалится на колени к Джейсону, но он с видимым усилием овладел собой. Зебровски взял его за рукав:
— Лейтенант, спокойнее.
Дольф позволил Зебровски посадить себя за стол. Никак не отреагировал, когда сержант пересадил Джейсона подальше от него. Дольф не смотрел на них. Глаза, полные страдания, смотрели на меня.
— Я знал, что ты труположка, но не знал, что ты еще и шлюха.
Я сама почувствовала, каким жестким и холодным стало у меня лицо. Может, не будь я так вымотана, так выжата, я бы не сказала того, что сказала. Оправдания этому нет, кроме того, что Дольф ударил меня и я хотела ответить ударом.
— А как там у тебя проблема с внуками, Дольф? По-прежнему у тебя намечается невестка-вампир? — Я ощутила, как передернулся Зебровски, и поняла, что знала только я. — Не надо выводить из себя людей, которым ты доверялся, Дольф.
Сказала и тут же пожалела, но было поздно. Слишком, блин, поздно.
У него руки были под столом. Когда он встал, то перевернул этот стол на пол с жутким треском. Мы брызнули в стороны. Зебровски встал перед Джейсоном у дальней стены, я — в углу возле двери.
Дольф крушил мебель — другого слова не подберешь. Стулья полетели в стены, за ними стол. Наконец Дольф выбрал один из стульев, будто тот его больше других достал, и стал колотить им в пол — снова и снова.
Дверь в комнату распахнулась. Полисмены заполнили проем, держа стволы наготове. Наверное, они были готовы увидеть беснующегося вервольфа, и от вида беснующегося Дольфа застыли в дверях. Вервольфа они бы, я думаю, пристрелили с радостью, но вряд ли хотели стрелять в Дольфа. Однако схватиться с ним врукопашную тоже, конечно, добровольцев не было.
Металлический стул сложился пополам, и Дольф рухнул на колени. Комнату заполнило его хриплое дыхание, будто тяжело дышали сами стены.
Я подошла к двери и выгнала всех, говоря что-то вроде: «Все в порядке» или, там, «Все путем, вы только идите отсюда». Я отнюдь не была уверена, что все будет в порядке или путем, но действительно хотела, чтобы они ушли. Не надо им видеть, как их лейтенант теряет над собой контроль. Это пошатнет их веру в него. Мою, черт побери, уже пошатнуло.
Я закрыла за ними дверь и посмотрела на Зебровски, Мы просто таращились друг на друга — никто из нас не знал, что сказать, а тем более — что сделать.
Голос Дольфа прозвучал откуда-то из глубины, будто его пришлось вытаскивать, перебирая руками по веревке, как из колодца.
— Мой сын станет вампиром. — Он смотрел на меня с таким выражением гнева и страдания, что я понятия не имела, что тут сказать или сделать. — Ты довольна?
На его лице высыхали слезы — он рыдал, пока разносил мебель. Но он уже не плакал, когда сказал:
— Моя невестка хочет его обратить, чтобы он всегда был двадцатипятилетним.
И он издал звук, средний между стоном и воплем. Сказать, что мне очень жаль, было бы явно недостаточно. А ничего, что было бы достаточно, я не могла придумать.
— Мне очень жаль, Дольф.
— А чего жалеть? Вампиры тоже люди.
У него снова потекли слезы — безмолвные. Никогда бы не заметить, что он плачет, если не смотреть прямо на него.
— Ну да, я встречаюсь с кровососом, и у некоторых моих друзей нет пульса, но я все равно не одобряю обращения людей.
Он смотрел на меня сквозь захлестывающие гнев и страдание. От них его взгляд стал тверже, и в то же время его легче было вынести.
— Почему? Почему?
Вряд ли он спрашивал моего мнения. Мое мнение о вампирах было такое, каким оно было, — скорее всего это был всеохватный вопрос: почему я? Почему мой сын, моя дочь, моя мать, моя страна, мой дом? Почему я? Почему вселенная несправедлива? Почему не бывает всегда счастливый конец?
На это у меня не было ответа. Видит Бог, как мне хотелось бы его иметь.
Я ответила на очевидное «почему», так как на другие вопросы ответить не могла.
— Я не знаю сама, но меня жуть берет каждый раз, когда я встречаю вампира, кого раньше знала человеком. — Я пожала плечами. — Это как-то нервирует.
Он тяжело, с икотой, всхлипнул.
— Нервирует…
Он то ли всхлипнул, то ли засмеялся, потом закрыл лицо руками и снова зарыдал.
Мы с Зебровски стояли как два истукана. Не знаю, кто из нас ощущал себя более беспомощным. Зебровски стал обходить комнату, ведя с собой Джейсона.
Дольф ощутил это движение и сказал:
— Он никуда не идет.
— Он не имеет к этому отношения, — возразила я.
Дольф сердито обтер лицо:
— Ты не предъявила его алиби на первое убийство.
— Ты ищешь серийного убийцу. Если с подозреваемого снято обвинение в одном, то во всех других он тоже обычно невиновен.
Дольф упрямо замотал головой:
— Мы его можем задержать на семьдесят два часа и задержим.
Я оглядела разгромленное помещение, переглянулась с Зебровски, и у меня создалось впечатление, что сейчас у Дольфа может не хватить авторитета на подобные заявления.
— Через несколько дней полнолуние, — напомнила я.
— Мы его поместим в укрепленное убежище, — сказал Дольф.
Эти укрепленные убежища находятся в распоряжении властей. Их создали, чтобы новые ликантропы могли туда обратиться с целью никому не нанести случайный вред. По идее, ты там остаешься, пока не научишься держать своего зверя в узде, а потом тебя выпускают продолжать жизнь. Так в теории. На практике, если ты подписался на помещение туда, добровольно или как-нибудь иначе, ты уже почти наверняка оттуда не выйдешь. Ассоциация борцов за гражданские права недавно начала судебные битвы, которые наверняка продлятся много лет, чтобы эти убежища объявили противозаконными или противоречащими конституции.
Я посмотрела на Зебровски. Он ответил мне взглядом, полным ужаса — и усталости. Не знаю, хватило ли бы у него духу спасти Джейсона от вечного заключения, если бы Дольф нажал. Значит, этого нельзя допустить. Я не могу этого допустить.
— Джейсон уже много лет вервольф, — обратилась я к Дольфу. — Он прекрасно владеет своим зверем. Зачем его посылать в убежище?
— Потому что там ему место, — огрызнулся Дольф, и ненависть оттеснила страдание.
— Ему не место под замком, и ты это знаешь.
— Он опасен, — буркнул Дольф.
— Чем?
— Он вервольф, Анита.
— Значит, его надо запереть, потому что он вервольф.
— Да.
У Зебровски стал совсем больной вид.
— Запереть, потому что он вервольф, — повторила я.
Мне хотелось, чтобы он услышал свои слова, не согласился, пришел в себя, но этого не случилось.
— Да.
И это он сказал под запись, под вещественное доказательство. Она может быть и, вероятно, будет использована против него. Я ничем не могла помочь Дольфу, но я твердо знала, что Джейсон в укрепленное убежище не попадет. Отчасти это было облегчение, а отчасти я так испугалась за Дольфа, что во рту появился металлический привкус.
Зебровски направился к двери, подталкивая перед собой Джейсона.
— Вы тут немножко побудьте пока, лейтенант.
И он кивнул мне, приглашая на выход.
Дольф не пытался нас остановить. Он стоял на коленях с опрокинутым лицом, будто услышал наконец свои слова, сообразил, что, быть может, сейчас натворил.
Мы вышли, и Зебровски плотно закрыл за нами дверь. Все сотрудники пялились на нас. Они старались этого не делать, но у каждого вдруг обнаружилось занятие, требующее присутствия в помещении. Никогда не видела столько детективов, так охотно возящихся с бумажками на своем или даже на чужом столе, если только стол был близок к коридору.
Зебровски посмотрел на стоящую вплотную людскую стену и сказал:
— Ребята, разойдитесь. Нечего тут толпиться.
Они переглянулись, будто спрашивая себя: так что, разойдемся? Послушаем его?
Если бы сказал Дольф, они бы разошлись без вопросов. Но в конце концов нам все же дали дорогу. Сотрудники по одному стали расходиться по своим углам и столам. Те, кто уже сидел за столами поблизости, вдруг вспомнили, что им надо кому-то позвонить.
Зебровски наклонился ко мне пониже и тихо сказал:
— Забирай мистера Шулайера и уезжай.
— А что скажет Дольф?
Он покачал головой:
— Не знаю. Но я знаю, что Шулайер не заслуживает запирания в каменном мешке.
— Спасибо, сержант, — сказал Джейсон и улыбнулся.
Зебровски улыбаться не стал, но ответил:
— Вы бываете занозой в заднице, Шулайер, и меховым шаром, но вы не монстр.
В такой момент две женщины наверняка бы обнялись, но ведь они — мужчины. Им не положено было даже обменяться рукопожатием.
— Спасибо, Зебровски.
Он вяло улыбнулся:
— Приятно знать, что сделал сегодня кому-то что-то хорошее.
Он повернулся ко мне.
— Что будет с Дольфом? — спросила я.
Он еще сильнее помрачнел. Учитывая, что вид у него был и без того траурный, это говорило о многом.
— Не знаю.
Дольф наговорил под запись достаточно, чтобы слететь с работы, если это выплывет наружу. Черт побери, раз глава РГРПС — настолько предубежденный тип, то это может привести к пересмотру всех дел с самого начала времен.
— Постарайся, Зебровски, чтобы он взял свой двухнедельный отпуск. Держи его подальше отсюда.
— Это я знаю, — ответил он. — Теперь знаю.
— Извини. Конечно, знаешь.
— А теперь, Анита, пожалуйста, уезжай. Пожалуйста.
Я тронула его за рукав:
— Ты туда не возвращайся один, ладно?
— Перри мне сказал, что тогда Дольф с тобой сделал. Не волнуйся, я буду осторожен. — Он оглянулся на закрытую дверь. — Анита, будь добра, смотайся, пока он не вышел.
Я хотела что-то сказать — утешительное или полезное, но ничего такого не было. Единственное, что я могла сделать полезное, — поскорее убраться.
Так мы и поступили.
Уход отдавал трусостью. Оставаться — глупостью. Если есть выбор между трусостью и глупостью, я почему-то каждый раз выбираю глупость. Сегодня же я выбрала лучшую часть доблести. Кроме того, я не знала, не вылетит ли Дольф из комнаты как разъяренный буйвол и не накинется ли на Джейсона или на меня. В допросной мы могли еще это все скрыть, но если он разнесет все помещение для сотрудников, его службе точно конец. Сейчас же он, быть может, только прострелил себе ногу — в карьерном смысле. Вполне вероятно. Но «может быть» и «вероятно» — совсем не то что «абсолютно точно». Я оставила Зебровски собирать осколки, потому что сама не знала, как это делать.
Мне куда лучше удается ломать, чем чинить.