Июнь пришел в обычной своей потной жаре, но сегодня всю ночь наползал какой-то холодный фронт, и радио в машине сыпало низкими температурами. Где-то около пятнадцати по Цельсию, не так чтобы мороз, но после нескольких недель под тридцать и за тридцать от таких цифр пробирала дрожь. Мы с моей лучшей подругой Ронни Симз сидели в моем джипе, опустив стекла, впуская в машину не по сезону прохладный ветерок. Сегодня Ронни исполнилось тридцать. Мы трепались насчет того, как оно — ощущать себя совсем взрослой, и просто чесали языки. Учитывая, что она — частный детектив, а я зарабатываю на жизнь, поднимая мертвых, разговор был более чем ординарный. Секс, мужчины, тридцать лет, вампиры, вервольфы. Обычные такие темы.
Можно было войти в дом, но в машине после темноты создаётся этакая интимная обстановка, располагающая к откровенности. А может, ее создавал свежий запах почти весеннего воздуха, напоминавший ласку полузабытого любовника.
— Ладно, так он вервольф. У каждого свои недостатки, — сказала Ронни. — Встречайся с ним, спи с ним, выходи за него замуж. Я голосую за Ричарда.
— Да знаю я, что Жан-Клода ты недолюбливаешь.
— Недолюбливаю!
Она вцепилась в ручку дверцы, сжала так, что даже плечи напряглись. Наверное, считала до десяти.
— Если бы я убивала так же легко, как ты, я бы этого сукина сына убила бы два года назад, и у тебя сейчас жизнь не была бы такой сложной.
Сложной — это еще слабо сказано. Но...
— Я не хочу, чтобы он умер, Ронни.
— Он же вампир, Анита. Он и так мертвый.
Она повернулась, глядя на меня в темноте салона. Светло-серые глаза и соломенные волосы казались серебряными и почти белыми в холодном свете звезд. Тени и отраженный свет резко разрисовали ее лицо, как картину художника-авангардиста. Но выражение этого лица почти пугало. Была в нем какая-то нехорошая целеустремленность.
Если бы такое лицо было у меня, я бы предостерегла себя, велев не делать глупостей — в частности, не убивать Жан-Клода. Но Ронни не из тех, кто любит стрелять. Ей дважды пришлось убить, и оба раза — спасая мою жизнь. Я у нее в долгу. Но Ронни не способна хладнокровно выслеживать и убивать добычу. Даже вампира. Это я знала точно, значит, предупреждать ее нет смысла.
— Я когда-то думала, что разбираюсь, кто мертв, а кто нет, Ронни, — покачала я головой. — Тут не такая уж четкая грань.
— Он тебя соблазнил, — не отступала она.
Отвернувшись от ее разгневанной физиономии, я уставилась на лебедя в фольге, который лежал у меня на коленях. «Дейрдфорд и Харт», где мы сейчас отмечали юбилей; они придумали этот последний писк моды — игрушки в фольге. С Ронни спорить я не могла, устала даже пытаться.
Наконец я сказала:
— Каждый любовник тебя соблазняет, Ронни. Такая уж это работа.
Она так ударила рукой по щитку, что я даже вздрогнула, а ей, наверное, стало больно.
— Анита, черт побери, это же совсем другое!
Я начинала злиться, а злиться мне не хотелось — на Ронни, во всяком случае. Я ее повезла ужинать, чтобы поднять ей настроение, а не ссориться. Луис Фейн, ее постоянный бойфренд, был где-то на конференции, а она по этому поводу переживала, да еще по поводу тридцатилетия. Но выходило так, что я хочу поднять ей настроение, а она стремится мне его опустить.
— Слушай, я уже ни с Жан-Клодом, ни с Ричардом полгода не вижусь. Не встречаюсь ни с кем из них, так что давай ты не будешь мне читать лекций по вампирской этике.
— Оксюморон.
— Что именно?
— Вампирская этика.
Тут уж я нахмурилась:
— Ронни, это несправедливо.
— Анита, ты истребительница вампиров. Это ты мне объяснила, что они — не просто люди, только с клыками. Они чудовища.
Все, с меня хватит. Распахнув дверцу, я вознамерилась вылезти. Ронни успела поймать меня за плечо.
— Анита, прости. Ради Бога, прости. Не сердись.
Я не обернулась, так и сидела, свесив ноги за дверь. В душную теплоту вечера пробирался холодный ветерок.
— Тогда перестань, Ронни. Я серьезно.
Она подвинулась ко мне, обняла за плечи.
— Прости, Анита. Я знаю, не мое дело, с кем ты спишь.
— Вот это верно.
Я решительно вылезла из машины. Каблуки туфель заскрипели по гравию. Ронни хотела, чтобы мы обе оделись нарядно, ведь сегодня ее день рождения, так что мы так и сделали. И только после ужина я поняла этот дьявольский план. Она заставила меня надеть высокие каблуки и симпатичный черный костюмчик. Верхняя часть напоминала топ-полосочку — или вечернее платье с полностью открытой спиной? При жуткой цене это была очень короткая юбочка и очень узкий топ. Ронни мне помогла выбрать наряд неделю назад — «слушай, давай обе приоденемся!» Тогда бы мне и раскусить эту военную хитрость. Были ведь и другие платья, более закрытые и юбки у них подлиннее, но ни одно из них не закрывало кобуру. Я ее даже в магазин с собой взяла — на всякий случай. Ронни пусть думает, что я параноик, но... Я. ПОСЛЕ. ТЕМНОТЫ. БЕЗ. ОРУЖИЯ. НЕ. ВЫХОЖУ. Это не обсуждается.
Юбка была достаточно просторной и темной, чтобы скрыть пояс и кобуру с девятимиллиметровым «файрстаром». И топ состоял из достаточно плотной материи (как бы мало ее ни было), чтобы рукояти не было под ней видно. Все, что надо было сделать — чуть приподнять край топа, и пожалуйста — можно вытаскивать пистолет. Наиболее удобный парадный наряд, который мне удавалось в жизни купить. И даже захотелось, чтобы его выпускали в разных цветах — тогда я могла бы купить себе еще один.
Ронни планировала на свой день рождения податься в клуб — танцевальный клуб. Нет уж, по клубам я не ходок. Я не танцую. Но пришлось с ней поехать. И она меня вытащила на паркет, главным образом потому, что иначе она слишком много привлекала ненужного мужского внимания. От нас двоих кандидаты в Казановы держались на почтительном расстоянии. Но нельзя сказать, что я именно танцевала. Я просто стояла и как-то качалась. Танцевала Ронни. И танцевала так, будто это ее последний вечер на Земле и надо использовать эту возможность на полную катушку. Потрясающее зрелище, но немного пугающее. Что-то в нем было отчаянное, будто Ронни все сильнее ощущала сжимающуюся ледяную длань Времени. Может, правда, это я на нее свое беспокойство проецирую. Мне в этом году уже стукнуло двадцать шесть, и, если учесть, как все идет, мне не придется волноваться насчет тридцати. Смерть вылечивает все болезни. Или почти все.
Был там, правда, один человек, который клеился ко мне, а не к Ронни — не понимаю почему. Она — длинноногая блондинка, и танцует так, будто отдается музыке, как мужчине. Но он предложил выпить мне. Я не пью. Он пригласил меня на медленный танец — я отказалась. В конце концов пришлось его отшивать грубо. Ронни посоветовала мне с ним потанцевать — он хотя бы человек. Я ей ответила, что лимит деньрожденных подарков на сегодня уже исчерпан.
Только этого мне не хватало — еще один мужчина! Я понятия не имела, что делать с теми двумя, которые уже есть. И то, что один из них — главный из всех вампиров города, а другой — Ульфрик, царь волков-оборотней, — только часть проблемы. Из чего ясно, какую глубокую яму я сама себе копаю... или уже выкопала? Да, пожалуй. Уже прокопала половину пути до Китая и активно зарываюсь дальше.
Полгода я живу целомудренно. Они, насколько мне известно, тоже. Все ждут, пока я что-то решу. Выберу, соображу, составлю мнение — как угодно.
Я эти полгода как камень, потому что держусь от них подальше. Не вижу никого из них, по крайней мере во плоти. Не перезваниваю. Сбегаю в горы при малейшем намеке на запах одеколона. Зачем такие суровые меры? Честно говоря, затем, что стоит мне увидеть любого из них, целомудрие норовит улететь к чертям. Мое либидо принадлежит им обоим, я только хочу понять, кто из них владеет моим сердцем. И пока не знаю. Единственное, что я решила, — пора перестать скрываться. Надо нам увидеться и решить, что мы все будем делать. Две недели тому назад я решила, что пора увидеться с ними. И в этот же день возобновила рецепт на противозачаточные пилюли и стала их снова принимать. Вот уж чего мне не надо — это неожиданной беременности.
Первое, что я сделала, вспомнив Ричарда и Жан-Клода — озаботилась контрацепцией. Это может дать вам представление о том, как они оба на меня действуют.
Чтобы не опасаться, или не опасаться в разумной степени, таблетки надо принимать хотя бы месяц до свидания. Пять недель, для пущей гарантии. И вот тогда я позвоню. Может быть.
Ронни побежала за мной, скрипя каблуками по гравию.
— Анита, Анита, подожди! Не злись на меня. Вся штука в том, что я на нее не злилась. Злилась я на себя. Злилась за то, что после этого полугода я все равно не могла выбрать одного из двоих.
Я остановилась, понуро сутулясь в своем костюмчике, с лебедем в руках. Стало достаточно холодно, чтобы пожалеть об отсутствии жакета. Когда Ронни догнала меня, я снова пошла вперед.
— Ронни, я не злюсь, просто устала. От тебя, от своих родственников, от Дольфа, Зебровски и всех, кто настолько лучше меня все знает. — Каблуки моих туфель резко щелкали по дорожке. Жан-Клод как-то сказал, что может понять, когда я злюсь, просто по стуку моих каблуков по полу. — Шагай аккуратнее. У тебя каблуки выше моих.
Ронни — девушка высокая, пять футов восемь дюймов, а на каблуках все шесть.
У меня каблуки были в два дюйма, и рост получался пять и пять. Когда мы с Ронни вместе бегаем, у меня нагрузка получается побольше.
Пока я возилась с ключами и обрывками фольги, в доме зазвонил телефон. Ронни взяла у меня обрывки, и я толкнула дверь плечом. Уже подбегая на каблуках к телефону, я вспомнила, что я в отпуске. Из чего следовало, что какова бы ни была причина звонка в два ноль пять ночи, это не моя проблема — по крайней мере еще две недели. Но старые привычки никуда не деваются, и я уже была возле телефона, не успев додумать эту мысль. Хотя я и дождалась, чтобы вызов принял автоответчик, но... но стояла рядом, чтобы схватить трубку — на всякий случай.
Грохочущая музыка — и мужской голос. Музыку я не узнала, но голос...
— Анита, это Грегори. Натэниел влип.
Грегори — один из леопардов-оборотней, которые достались мне по наследству, когда я убила их альфу, их вожака. Будучи человеком, я для этой должности не очень подходила, но пока нет замены, даже я лучше, чем ничего. Оборотни, лишенные доминанта, который их защищает, — добыча первого встречного, и если кто-нибудь кого-нибудь из них убьет, это будет моя вина. Поэтому я стала их защитником, но работа эта оказалась куда сложнее, чем мне могло присниться. Натэниел — ходячая проблема. Все остальные как-то устроили свою жизнь после смерти вожака, но не он. Жизнь у него была тяжелая: его обижали, насиловали, продавали и подавляли. Последнее значит, что он был рабом — рабом для секса и боли. Один из немногих истинных подчиненных, которых я знала — хотя, надо признать, в этой области у меня ограниченный круг знакомств.
Тихо ругнувшись, я сняла трубку.
— Это я, Грегори. Что на этот раз?
Даже я сама услышала, какой у меня усталый и раздраженный голос.
— Анита, если бы было, кому еще позвонить, я бы так и сделал, но ты у нас одна.
И у него голос усталый и раздраженный. Лучше не придумаешь.
— А где Элизабет? Сегодня ей полагалось его пасти.
В конце концов я дала согласие на то, чтобы Натэниел снова стал ходить в клубы доминантов и подчиненных, если его будет сопровождать Элизабет и хотя бы еще один леопард-оборотень. Сегодня на подхвате работал Грегори, но без Элизабет он не такой уж доминант, чтобы защитить Натэниела. Обычный подчиненный вполне может ничего не опасаться в таком клубе, если умеет сказать: «нет, спасибо, не надо». Но Натэниел практически не способен сказать «нет», и по некоторым штрихам можно судить, что понятия о сексе и боли у него экстремальные. Это значит, что он может сказать «да» на что-то такое, что для него будет очень, очень плохо. Оборотень может пережить страшные раны и выздороветь, но здесь тоже есть предел. Достаточно здоровый подчиненный может сказать «стоп», если почует что-то плохое, но у Натэниела на это здоровья в голове не хватит. И для того ему назначены стражи, чтобы ничего всерьез плохого с ним не случилось. И это еще не все: хороший доминант доверяет подчиненному, знает, что тот скажет «стоп», пока дело не зашло слишком далеко. У Натэниела нет этого предохранителя, а это значит, что доминант с самыми лучшими намерениями может нанести ему серьезный вред, пока поймет, что Натэниел себя спасать не станет.
Несколько раз сопровождала его я. В должностные обязанности Нимир-Ра вроде как входит интервью с будущими... временными владельцами. Я шла в этот клуб, готовая увидеть нижние круги ада... и была приятно удивлена. В обычном баре в субботний вечер куда больше хлопот с сексуальными предложениями. В этих клубах каждый очень старается не напирать и не быть назойливым. Круг этот достаточно тесен, и если заработаешь репутацию назойливого, то окажешься в черном списке и никто не будет с тобой играть. Постоянные посетители в таком заведении очень вежливы, и если дать им понять, что тебя эти игры не интересуют, к тебе никто не пристает, кроме туристов. Туда ходят такие, которые любят порисоваться, шляясь по таким местам. Они правил не знают и не хотят знать. Наверное, они думают, что если женщина сюда пришла, то она готова на все. Я внушала им обратное.
Но мне пришлось перестать ходить с Натэниелом. Леопарды сказали, что я излучаю такие флюиды доминанта, что ни один другой доминант даже не сунется к Натэниелу, если я рядом. Хотя нам и предлагали menage a trois в любых вариантах. Я мечтала заиметь кнопку, которая отвечала бы: «Нет, связываться с вами веревкой мне не хочется, но спасибо за предложение».
Элизабет считалась доминантом, но не настолько, чтобы подцепить Натэниела.
— Элизабет ушла, — ответил Грегори.
— Без Натэниела?
— Без.
— Ну, это уже другое дело.
— В каком смысле?
— Я на нее сержусь.
— Это уже лучше, — сказал он.
— И насколько лучше это может быть, Грегори? Все вы меня заверяли, что эти клубы безопасны. Немножко связывания, пара шлепков и щекотка. Вы меня уговорили, что я не смогу всю жизнь держать Натэниела подальше от них. Вы мне сказали, что там все под наблюдением, чтобы никому плохо не сделали. Это мне говорили и ты, и Зейн, и Черри. Черт побери, я сама это видела. Там повсюду камеры наблюдения, там безопаснее, чем бывало у меня на некоторых свиданиях. Так что там могло случиться?
— Это можно было предвидеть...
— Начни сразу с конца, Грегори, я уже устала от предыстории.
Молчание длилось дольше, чем следовало. Слышалась только излишне громкая музыка.
— Грегори, куда ты подевался?
— Грегори нездоров, — произнес мужской голос.
— Кто говорит?
— Меня зовут Марко, хотя вряд ли это вам что-нибудь скажет.
Культурный голос — произношение американское, но весьма рафинированное.
— Вы новый в городе? — спросила я.
— Нечто вроде этого.
— Добро пожаловать. Обязательно съездите к Арке, оттуда открывается чудесный вид. Но какое отношение имеет ваше прибытие ко мне и моим подопечным?
— Мы сначала не поняли, что нам попалась ваша зверушка. Он не тот, за кем мы охотились, но раз он к нам попал, мы его у себя оставим.
— Оставить не получится, — сказала я.
— Приезжайте и заберите его, если можете.
Странно-гладкая речь усиливала впечатление угрозы. В голосе не было злости, не было ничего личного. Очень по-деловому, а я понятия не имела, что все это может значить.
— Дайте трубку Грегори.
— Вряд ли это получится. Он прямо сейчас развлекается с одним моим другом.
— Откуда мне знать, что он еще жив?
У меня в голосе было не больше эмоций, чем у него. Пока что я еще ничего не чувствовала, слишком было все неожиданно. Как если включить фильм с середины.
— Пока что никто не умер, — ответил этот человек.
— Откуда мне знать?
Он секунду помолчал, потом ответил:
— Что же это за люди, с которыми вам приходится обычно иметь дело, если первый вопрос у вас — не убили ли мы его?
— Год выдался тяжелый. Теперь дайте трубку Грегори, потому что пока я не буду знать, что он жив, и он мне не скажет, что живы остальные, переговоры приостанавливаются.
— Почему вы решили, что это переговоры? — спросил Марко.
— Интуиция.
— Вы очень прямолинейны.
— Ты еще понятия не имеешь. Марко, насколько я прямолинейна. Дай трубку Грегори.
Снова молчание, заполненное музыкой, но без голосов.
— Грегори, ты здесь? Кто-нибудь есть? Вот блин!
— Боюсь, что ваш котенок не будет для нас мяукать. Полагаю, из гордости.
— Приложи трубку ему к уху, и я с ним поговорю.
— Как прикажете.
Снова громкая музыка. Я заговорила, будто точно знала, что Грегори слушает.
— Грегори, мне нужно знать, что ты жив. Нужно знать, что живы Натэниел и все остальные. Ответь мне, Грегори.
Голос его прозвучал как сквозь сжатые зубы:
— Д-да.
— Да — что? Да — они живы?
— Д-да.
— Что они с тобой делают?
Он завопил в телефон, и у меня волосы на затылке встали дыбом, по рукам побежали мурашки. Звук резко оборвался.
—Грегори! Грегори!
Я орала, перекрикивая грохочущий техно-бит, но никто не отвечал.
Марко снова взял трубку.
— Они все живы, если и не вполне благополучны. Тот, которого зовут Натэниел, великолепный юный красавец, эти каштановые волосы и необыкновенные фиолетовые глаза... Такой красавец, что стыдно было бы портить такую красоту. Да и второй тоже хорош, блондин с синими глазами. Мне говорили, что оба они — стриптизеры? Это правда?
Оцепенение у меня прошло. Мне было страшно, и я злилась, и по-прежнему понятия не имела, что происходит. Но голос у меня был почти ровный, почти спокойный.
— Да, правда. Ты новичок в этом городе, Марко, и потому ты меня не знаешь. Но поверь мне, ты делаешь большую ошибку.
— Вряд ли я. Может быть, мой альфа.
Чертова оборотневая политика. Терпеть ее не могу.
— А почему? Леопарды никому не угрожают.
— Не нам приказы обсуждать, нам выполнять иль погибать.
Начитанный, зараза.
— Чего вы хотите, Марко?
— Мой альфа хочет, чтобы ты приехала и спасла своих котов, если можешь.
— В каком вы клубе?
— "Нарцисс в цепях".
И он повесил трубку.