У Рафаэля, царя крыс, был черный лимузин. Мне никогда не казалось, что он из тех, кто владеет лимузинами, и я высказала это вслух. Он ответил:
— Маркус и Райна любили устраивать шоу со своим участием. Мы, крысы, не желаем выставлять себя шутами, потому и лимузин.
— Слушай, я же накрасилась! — ужаснулась я. Он улыбнулся.
Мы ехали на заднем сиденье лимузина, один из крысолюдов вел машину. Мерль и Зейн сидели с ним впереди. Мерль, потому что не желал, чтобы мы ехали одни с теми, кого он не знает, и Зейн, потому что я еще не до конца доверяла Мерлю. Хотя у меня не было иллюзий на тему о том, кто из них победит в драке, если до нее дойдет. У Ричарда могла найтись пара вервольфов, на которых бы я поставила против Мерля, но было в телохранителе Мики что-то предостерегающее, пугающее — то самое «что-то», которого недоставало всем моим леопардам. Даже не беспощадность — просто крайняя прагматичность. Было сразу ясно, что Мерль сделает ровно то, что нужно сделать, без колебаний, без сочувствия — чисто деловые соображения. Если сама работаешь именно так, то начинаешь видеть это свойство у других, и тогда глаз с них не спускаешь.
Все предводители ехали на заднем сиденье лимузина, что, на мой взгляд, отдавало элитаризмом, но зато мы могли поговорить друг с другом, к тому же никого другого это не смущало. Не знаю, почему мне было неловко, но было.
Рафаэль был высокий, смуглый, красивый и очень мексиканского вида. Говорил он без малейших следов акцента, разве что миссурийского. Сидел он к нам лицом. Да, к нам — мы с Микой сидели напротив. За руки мы не держались. Долгих взглядов друг на друга не бросали. Как ни странно, когда других леопардов рядом не было, мне с ним было как-то неловко. Может быть, это мой всегдашний дискомфорт после близости. Но я не уверена — ощущение было иное. А может быть, чем ближе было свидание с Ричардом, тем сильнее я задумывалась, что же это я такое творю. Я действительно собираюсь сказать Ричарду, что взяла себе любовника, другого оборотня? Мы уже расходились и сходились снова, но если Ричард решит, что я взяла себе постоянного любовника, помимо Жан-Клода, все будет кончено. А я не хотела полного разрыва, хотя что-то мне подсказывало, что мой роман с Ричардом не полезен для нас обоих. Мы не слишком хороши друг для друга. В любви иногда такое бывает.
Отбросив серьезные мысли, я посмотрела на последнего члена нашего маленького отряда. Донован Риис был новым царем лебедей нашего города. Ростом он был около шести футов, хотя в сидячем положении это трудно определить. Цвет кожи у него был сливки с молоком, который обещают рекламисты кремов для лица, если год-другой беречься от загара, но у Донована он был натурален. Он был белее меня, бел, как Жан-Клод, но у Донована на щеках просматривался мазок розового, как отлично наложенные румяна. Казалось, видно, как кровь пульсирует под кожей, будто кожа прозрачна. Он не только выглядел живым, он был весьма живым и должен был быть горячим на ощупь.
Глаза у него были светлые, серо-голубые, и цвет их менялся в зависимости от его настроения, как летнее небо, которое никак не может решить, то ли остаться мирным, то ли покрыться мохнатыми тучами, то ли разразиться ливнем прямо тебе на голову. Красота его была четкой, напоминавшей студента из богатой семьи, будто место ему было где-нибудь в кампусе колледжа. Я прямо так и видела, как он дает клятву, вступая в братство, или осушает кружку пива одним духом. Вместо этого он сейчас ехал с нами на собрание вервольфов, где будет единственным не хищником. Мне это не казалось удачной мыслью.
— Вы спасли моих лебединок, миз Блейк. При этом сами чуть не погибли. Я не могу рисковать девушками, они не... — Он глянул на свои сложенные на коленях руки, потом поднял свои непостоянные глаза. — Они вроде вашего Натэниела — жертвы.
— Натэниел ведет мой джип, где все остальные наши люди.
Риис кивнул:
— Да, но форма его зверя — хищная. А у моих девушек — нет. Если они не совладают с собой и перекинутся на собрании, то станут мясом.
— Я согласна с вами, мистер Риис, но разве то же не относится и к вам?
— Я — царь лебедей, миз Блейк. Я не изменю формы до тех пор, пока сам не соизволю.
Сам не соизволю.Такой формулировки я никогда не слышала. Тяжелый случай самовлюбленности. Но я не собиралась его сейчас лечить. Рафаэль пытался его отговорить еще до моего приезда. Мика этого даже не предложил. Он очень здорово умел предоставить мне весь разговор. В мужчинах мне такая черта нравится.
— Вы умеете драться?
— Я не буду обузой, миз Блейк, не беспокойтесь.
Я беспокоилась, поскольку сама чуяла кровь под его кожей. Я почти видела, как она там течет. Он пах мясом, и кровью, и жаром. Едой. Мне как-то не приходило в голову, что хищника и не хищника можно отличить по запаху. По нежному аромату я сейчас точно знала, что зверь у Рииса слабый и такой, которого легко убить. Мне пришлось проглотить слюну, стараясь успокоить пульс, но он не успокаивался. Мне хотелось рухнуть перед ним на колени и обнюхать, потереться о него лицом, о его голые руки, до самых коротких рукавов. Из выреза рубашки выглядывала белая майка. Меня подмывало разорвать рубашку — пуговицы фонтаном, — вытащить наручный нож и надрезать майку, обнажить грудь и живот. Но не ardeur, не секс были у меня на уме. Я хотела видеть голый живот, ощутить под зубами мягкое тело, вонзить...
Прикрыв глаза рукой, я замотала головой. Что со мной такое?
— Что с тобой, Анита? — Мика осторожно тронул меня за руку.
Я опустила руки и посмотрела на него:
— Он пахнет... едой.
— Да, — кивнул Мика.
Я снова мотнула головой:
— Ты не понял. У меня такие мысли... страшные.
Сказать этого вслух я не могла. Я хотела его сожрать или хотя бы вонзить зубы. Наверное, я сумела бы удержаться и не жрать тело, но оставить следы на этой гладкой коже хотелось до безумия. Еще чуть-чуть — и я не знаю, удержалась бы я или нет.
— Когда ты мне сказала, почему оставила Натэниелу отметины, я знал, что это был голод. — Последнее слово Мика произнес как написанное большими буквами. — Обычно проходит несколько дней или недель, до первого твоего полнолуния, лишь тогда голод становится проблемой. А мысли и образы насчет пожирания — это ничего. Это нормально.
— Нормально! — Я скептически рассмеялась. — То, что я думаю, и близко к норме не лежало.
А вслух произнести я этого не могла.
— А что ты хочешь сделать с Риисом? — спросил Рафаэль.
Я обернулась к нему, открыла рот — и остановилась, взглянув на Рииса.
— Не могу. Это как рассказывать сексуальные фантазии в присутствии незнакомца, который в них фигурирует. Кажется настолько интимным.
— И действительно интимно, — согласился Рафаэль. Его темные глаза встретили мой взгляд. — Но если ты расскажешь мистеру Риису, что ты хочешь с ним сделать, тогда, он, быть может, полетит домой.
— Крыса — тоже дичь, — сказал Риис.
— Все, что меньше тебя, — дичь, — ответил Рафаэль, — но крысы всеядны. Они съедают все, что встает у них на дороге, в том числе и людей, если те не могут убежать. Крыса-оборотень — тварь не маленькая, мистер Риис, и мы можем быть хищниками, какими не удается быть нашим прообразам.
Риис посмотрел на нас всех, наморщив брови, сердито мотнул головой, наклонился и сунул мне запястье под нос.
— Понюхайте как следует, — сказал он. — Кажется, вам всем это нравится.
— Я бы на вашем месте этого не делал, — заметил Рафаэль.
— Вам бы стоило прислушаться, Риис, — поддержал Мика.
Я ничего не сказала, потому что близкий запах его тела опьянял. Как самые дорогие духи, разлитые по шелковым простыням, и с обертоном свежего хлеба и варенья на фоне запаха плоти. У меня нет слов, чтобы описать, но это был самый прелестный запах за всю мою жизнь.
Я схватила руку и прижала ее к губам раньше, чем сообразила, что делаю. Такой нежной была его кожа, и запах крови под этим тонким слоем... Меня тянуло не только обонять ее, но и попробовать, ощутить плоть между зубами, омочить рот теплым приливом крови...
Я отдернулась и полезла через Мику, через все сиденье в дальний угол как можно дальше от царя лебедей.
Что-то, наверное, было у меня на лице, в глазах, потому что он испугался. Глаза его расширились, полные губы приоткрылись.
— Боже мой, вы действительно плохо собой владеете!
— Прошу прощения, — сумела выговорить я.
— И вы действительно хотите оказаться там, где нас будут сотни? — спросил Рафаэль.
— Я не поддаюсь на блеф, — заявил Риис. — Вы меня не тронете. Судя по всему, что я слышал об Аните и о вас, Рафаэль, вы из хороших парней. — Он бросил косой взгляд на Мику. — Его я не знаю. Но я знаю, что лебеди никогда никому не подчинялись. Мы самостоятельны. Тот факт, что я поддерживаю Аниту и ее пард, должен что-то значить для волков. Мы слабы как союзники в бою, но то, что какое-то животное, кроме ее собственного, заключает союз с пардом, что-то должен Ульфрику сказать.
Я забилась в угол, обняв колени, в позе, которую не следует принимать, когда носишь кобуру. Но я в буквальном смысле брала себя в руки, заставляя слушаться тело и разум. Как, интересно, смогу я не сделать в эту ночь чего-то неприличного — или смертельного? И насколько еще ослабнет у меня самообладание?
— Ваш последний царь отвечал на зов их ныне покойной лупы, — сказал Рафаэль.
— Так мне говорили. Хотя, строго говоря, он был не царь, а лишь наследный принц. Я не знаю, что он был должен прежней лупе, но, думаю, это был какой-то шантаж, потому что мне попались снимки, от которых вы бы покраснели.
Мне пришлось дважды прочистить горло, чтобы я смогла заговорить.
— Каспар отказывался сниматься в порнофильмах Райны, но платил за это проверкой актеров для фильмов.
— В каком смысле — проверкой?
Я обняла себя покрепче и стала отвечать, но при этом преодолевая шум крови в ушах, пульсирующее желание.
— Каспар умел менять форму по желанию. Райна использовала его для отбора не оборотней, которые заводились, когда он перекидывался в процессе секса.
Реакцию Мики я ощутила даже на расстоянии. Риис был в ужасе.
— Вы это сами видели?
— Нет, но Райна с огромным удовольствием излагала мне все в деталях. Она хотела, чтобы я присутствовала на таком «прослушивании», но у меня нашлись более интересные дела.
— И он это делал добровольно? — спросил Риис.
— Нет. Совершенно определенно это не был его выбор. Он ненавидел эту работу.
— Свою способность изменять форму мы считаем величайшим даром. Мы — среди немногих оборотней, которые делают это с легкостью.
— Это потому, что ваш дар — либо проклятие, либо врожденный талант, но не заразная болезнь?
— Мы так полагаем.
— У Каспара было проклятие, — сказала я.
— Вы интересуетесь, что у меня?
На самом деле я смотрела, как прыгает у него кадык, и думала про себя, как оно было бы — сжать зубами горло, но об этом факте лучше было умолчать. Я продолжала говорить, но Рафаэль и Мика наверняка знали, на какой тонкой ниточке я держусь. Я продолжала говорить, потому что молчание заполнялось картинами и жуткими желаниями.
— Да, мне интересно.
— Я родился царем лебедей.
— То есть царем лебедей, а не лебедином. Это значит, что вы — самец? Слово «лебедин» используется только для женщин?
Он посмотрел на меня пристально:
— Я родился, чтобы быть их царем. Я — первый царь более чем за сто лет.
— Все остальные либо выбирают вожаков, либо сражаются за право им быть. А у вас выходит что-то вроде наследственной монархии.
— Так и есть. Хотя различие определяется не кровным родством, можете назвать это наследственной монархией. Но я не наследовал титула.
— Откуда же вы узнали?
Глаза его стали темными, темно-серыми, как грозовые тучи.
— Ответ будет слишком интимным.
— Прошу прощения, я не знала.
— Я дам вам этот ответ, если вы ответите на один мой достаточно деликатный вопрос.
Мы смотрели друг на друга, и у меня пульс восстановился почти до нормы. Я могла смотреть на него, не ощущая запаха крови под кожей. Говорить, слушать, делать что-то нормальное — это помогло. Я — человек, с членораздельной речью и высшей нервной деятельностью, а не животное. Я справлюсь. Справлюсь.
— Спросите, я вам отвечу.
— Это вы убили Каспара Гундерсона, последнего царя лебедей?
Я заморгала: этого я не ждала. Пульс у меня участился — просто от удивления.
— Нет, это не я.
— Вы знаете, кто это сделал?
Я снова заморгала и подумала, могу ли я соврать и не почует ли он ложь. Но решила придерживаться правды.
— Да.
— Кто?
Я покачала головой:
— На этот вопрос я не отвечу.
— А почему?
— Потому что я бы сама убила Каспара, если бы он не сбежал.
— Я знаю, что на его совести несколько смертей и что он пытался убить вас и некоторых ваших друзей, — сказал Риис.
— Это еще не самое противное, — ответила я. — Он брал деньги у охотников и поставлял им оборотней.
Риис кивнул:
— А своих подопечных лебединок он превращал в жертв. Это, наверное, было общим для него и прежней лупы — сексуальный садизм.
— Вот почему ваши девушки, как вы их называете, были в том клубе с Натэниелом.
— Да. Я в эти игры не играю, а они к ним привыкли.
— Сочувствую, — кивнула я.
— Вы правдиво ответили на мои вопросы, и я не могу сделать меньше. — Он расстегнул рубашку.
Я посмотрела на Мику — он пожал плечами. Я посмотрела на Рафаэля — он помотал головой. Приятно, что никто из нас не знал, зачем он раздевается.
Оставив рубашку заправленной в штаны, он стал вытаскивать майку. Кажется, он собирался обнажить мягкое подбрюшье, а я не была на сто процентов уверена в своем самоконтроле. У меня опять зачастил пульс, и я спросила:
— Зачем вы раздеваетесь?
— Показать вам символ моего монаршего предназначения.
— Простите? — переспросила я.
— Не волнуйтесь, миз Блейк, — нахмурился Риис. — Я не собираюсь вас смущать.
— Дело не в этом, Риис, я просто...
Но я не договорила, потому что он обнажил белую-белую кожу живота. В полутемном автомобиле я все равно видела пульс под пупком. Черт, я почти чувствовала его вкус у себя во рту, будто уже всадила зубы в нежную кожу, будто уже вгрызлась глубоко, в более жизненно важные органы.
Что-то странное было в волосках на его груди. Слишком тонкие, слишком белые, тонкой линией с груди вокруг пупка, потом вниз, в штаны.
Я оказалась на полу и поползла к нему, но не помню, как это случилось. Остановившись, я прижалась к ноге Мики.
— Я не помню, как спрыгнула с сиденья.
Провалы в памяти.
Мика положил руки мне на плечи:
— Так бывает, когда зверь берет над тобой верх. Поначалу. Первые несколько полнолуний — почти полный провал в памяти, и только потом они вспоминаются.
Риис прогнулся, наклонившись в сторону, и стал расстегивать ремень.
С такого расстояния я увидела — или решила, что вижу, — что неправильно в этих волосах на теле. И попыталась податься вперед, но Мика придержал меня, сжав руки на моих плечах. Я протянула руку и кончиками пальцев коснулась Рииса. От легкого прикосновения он перестал возиться с ремнем и взглянул на меня. Это вообще не были волосы.
— Перья, — тихо сказала я. — Как снизу у цыпленка, такие мягкие.
Я хотела погладить эту текстуру, прижаться телом к перышкам и жару кожи. Сердце в его груди заколотилось, и я, подняв глаза, встретила его взгляд. Пульс бился у него в горле, я ртом ощущала вкус его страха. Его испугало одно мое прикосновение, тихий голос, звучащий как в сонном забытьи.
Мика обнял меня рукой за плечи и прижал к себе, придерживая ногами. Наклонившись надо мной, он прижался ко мне лицом и сказал:
— Тс-с, Анита. Тс-с.
Но я услышала не только голос. Его зверь воззвал к моему, будто рука прошла по моему телу — огромная рука. От нее свело мышцы живота, появилась влага. У меня самой сердце забилось в горле.
— Что ты сделал? — спросила я беззвучно.
— Голод можно превратить в секс, — ответил он.
— Я не собиралась есть.
— У тебя кожа стала горячей. У нас температура подскакивает перед переменой, как у людей перед эпилептическим припадком.
Я повернулась у него в руках, зажатая в тисках его коленей.
— Ты думал, я собираюсь перекинуться?
— Обычно до первой перемены формы проходят недели, хотя бы до ближайшего полнолуния.
Но у тебя все развивается быстрее обычного. Если бы ты впервые перекинулась здесь, вряд ли мы даже вдвоем с Рафаэлем могли бы помешать тебе разорвать Рииса.
— Первая перемена проходит очень бурно, — сказал Рафаэль, — и даже в лимузине заднее сиденье не дает много места, чтобы убежать или спрятаться.
Риис поглядел на меня почти в упор, а Мика меня держал руками, телом, и я знала, что не из романтических побуждений, а на случай если секс не сработает как отвлекающий момент.
— Она уже больше года как Нимир-Ра, — сказал Риис.
— Но до сих пор оставалась человеком, — напомнил Рафаэль.
Риис посмотрел на меня еще секунду, потом сказал:
— Понятно. У меня есть родинка в форме лебедя. С моего рождения было известно, кем я должен стать.
— Я слыхал о таком, — произнес Мика задумчиво, — но всегда считал, что это легенды.
— Это чистая правда, — покачал головой Риис, заправляя рубашку.
— У Каспара были перья на голове вместо волос, — сказала я.
— Мне говорили, что, когда я достаточно долго проживу, у меня они тоже постепенно изменятся.
Что-то в его голосе говорило, что такую перспективу он не приветствует.
— Кажется, вам это не нравится, — сказала я.
Он посмотрел на меня хмуро, застегивая рубашку.
— Вы когда-то были человеком, миз Блейк, а я никогда. Я родился царем лебедей. Меня с пеленок воспитывали для трона. Вы себе представить не можете, как это было. Я настоял, чтобы меня отпустили в колледж, дали получить диплом, но у меня нет шансов им воспользоваться, потому что переезды в заботе о других лебедях отнимают все мое время.
Я оставалась в кольце тела Мики, но напряжение уходило.
— Первую душу в своей жизни я увидела, когда мне было десять, а первого призрака еще раньше, Риис. В тринадцать лет я случайно подняла свою околевшую собаку. Я никогда не была человеком, Риис, можете мне поверить.
— Вы говорите об этом с горечью.
— Еще бы, — кивнула я.
— Вы оба должны принять себя такими, как вы есть, или будете очень несчастны, — заметил Рафаэль. Мы оба посмотрели на него — вряд ли дружелюбно.
— Ты мне дай пару недель привыкнуть к тому, что я кошка.
— Я говорю не о том, что ты стала настоящей Нимир-Ра, Анита. С той минуты, как я тебя увидел, ты подспудно ненавидела себя за то, что ты такая, как ты есть. Как Ричард бежит от своего зверя, так и ты бежала от собственного дара.
— Мне не нужны уроки философии, Рафаэль.
— Мне кажется, очень нужны, но я не стану развивать тему, раз она для тебя так болезненна.
— А со мной даже и не пытайтесь, — сказал Риис. — Всю мою жизнь я слушаю проповеди на тему о том, что я благословен, а не проклят. Уж если все мои родственники меня не убедили, вряд ли у вас получится.
Рафаэль пожал плечами и снова повернулся ко мне.
— Давайте сменим тему, потому что до лупанария ехать всего несколько минут, а я видел, как зверь Мики — его энергия — прошла сквозь тебя, и ты откликнулась.
— Ты видел? — спросила я.
Он кивнул:
— У него энергия синяя-синяя, а у тебя багрово-красная, и они смешались.
— И что получилось? Пурпур?
Мика прижал меня чуть сильнее — предупреждение, что не стоит задираться, но Рафаэль высказался прямо:
— Не надо шуточек, Анита. Если я это видел, то увидит и Ричард.
— Он — мой Нимир-Радж, — напомнила я.
— Ты не понимаешь, Анита. Мика говорит, что думал, будто родинка в виде твоего зверя бывает только в легендах. Точно так же и я до сих пор считал, что разговоры о совершенных парах тоже легенда. Романтика, вроде суженого или суженой. — И без того серьезное лицо Рафаэля стало совсем мрачным. — Как говорят эти легенды, какая-то связь ощущается с первой встречи, но лишь после первого секса зверь одного может проходить сквозь тело другого. Только физическая близость создает такую степень метафизической.
Я отвела взгляд от этих твердых и вопрошающих глаз, но заставила себя снова в них посмотреть.
— Так что ты спрашиваешь, Рафаэль?
— Даже не спрашиваю, а сообщаю. Сообщаю, что знаю о том, что у вас был с Микой секс, и что Ричард, хотя и бросил тебя и публично объявил, что вы более не пара, будет от этого не в восторге.
Сильная недооценка. Я отодвинулась от Мики, и он отпустил меня, не попытавшись продлить прикосновение. Еще несколько очков в его пользу.
— Ричард бросил меня, Рафаэль, а не я его. У него нет права злиться на то, что я делаю.
— Если он ее бросил, — согласился Риис, — то она имеет право делать, что хочет. Ульфрик может винить только себя.
— Логически вы правы, но когда мужчина, увидев любовь своей жизни в чужих объятиях, руководствовался логикой?
Горечь в голосе Рафаэля заставила меня всмотреться в его лицо. Кажется, он судил по собственному опыту.
— Он Ульфрик, а я Нимир-Ра. Это не дает ему на меня прав.
— Сегодня и без того будет опасно, Анита. Не надо еще и сердить Ричарда.
— Я не хочу ухудшать положение вещей. Видит Бог, и без того оно не сладко.
— Ты злишься, что он тебя бросил, — сказал Рафаэль.
Я уже открыла рот, чтобы сказать «нет», но поняла, что он, быть может, и прав.
— Может быть.
— И ты хочешь сделать ему больно в ответ.
Я открыла рот, чтобы сказать «нет», но остановилась подумать — по-настоящему подумать, что же я чувствую. Это была злость и обида, что он попросту дал мне отставку. Ладно, пусть не так просто, но все же...
— Да, я уязвлена и отчасти, наверное, хочу наказать за это Ричарда, но не просто за то, что он меня выставил. Еще и за бардак, который он устроил в стае. Он подверг опасности тех, кто мне не безразличен, а сделал он это из-за своей бойскаутской дури, которая даже среди людей не работает, не говоря уже о шайке вервольфов. Я устала от всего этого, Рафаэль, и от него тоже.
— Звучит так, будто ты его бросила бы, если бы он тебя не опередил.
— Я вернулась, чтобы помочь. Чтобы посмотреть, не можем ли мы как-то во всем разобраться. Но ему надо бросить свой дурацкий моральный кодекс, от которого добра ни ему, ни окружающим.
— Бросить свой моральный кодекс для него значит отказаться от самого себя.
— Знаю, — кивнула я. Все это, сказанное вслух, выглядело еще хуже. — Он не может перемениться, а если останется таким, как есть, это приведет к его гибели.
— А с ним, быть может, твоей и Жан-Клода, — сказал Рафаэль.
— Это что, каждому известно?
— Стандартная ситуация. Если убить слугу-человека вампира, вампир может этого не пережить. А если убить вампира, его слуга либо умирает, либо сходит с ума. Логика подсказывает, что убийство одного из вас опасно для двух других.
Все равно мне не нравилось, что это всем известно. Что убить одного из нас может означать убить всех троих. Слишком это легко было бы для убийц.
— И что ты хочешь от меня услышать, Рафаэль? Что у нас с Ричардом фундаментальные философские расхождения почти по всем важным вопросам? Что есть достаточно причин, что мы с ним не женились и не стали жить-поживать да добра наживать? Что он, быть может, встанет перед выбором между своей моралью и выживанием? Что я боюсь, что он скорее умрет, чем пойдет на компромисс со своей совестью? Да, боюсь. Когда он увидит меня с Микой, это убьет частицу его души. Я бы его избавила от этого, но это не мой выбор.
— Здесь нет твоей вины, — сказал Рафаэль.
Я вздохнула:
— Если бы я полгода назад не сбежала, я могла бы отговорить его от демократизации стаи. Если бы я была здесь, многое могло бы пойти по-иному, но меня не было, и тут ничего не поделаешь. Я могу только попытаться склеить разбитое.
— И ты думаешь, что все это еще можно исправить? — спросил Рафаэль.
Я пожала плечами:
— Спроси меня, когда я посмотрю на Джейкоба и увижу, как Ричард исполняет роль Ульфрика с ними со всеми. Я должна ощутить динамику процесса, а потом судить, можно ли что-то исправить.
— И как будешь исправлять? — спросил Мика.
Я покосилась на него:
— Если проблема вся в Джейкобе и еще некоторых, то она разрешима.
— Убить тех, кто идет против Ричарда, не исправит положение, Анита, — возразил Рафаэль. — Эксперименту с демократией необходимо положить конец. Ричард должен стать суровее со своими противниками. Они должны его бояться, или будет еще один Джейкоб, и еще, и еще.
— Ты все правильно говоришь, Рафаэль.
— Раз ты не его подружка, не возлюбленная, то, боюсь, твое влияние на Ричарда окажется очень незначительным.
— Не уверена, что оно было сильным, когда мы еще встречались.
— Если ты не приведешь его в чувство, то в конце концов Ричард погибнет, и стаю возглавит кто-то другой, вероятно, Джейкоб. Первое, что делает грамотный узурпатор, это убивает тех, кто был ближе всего и лояльнее всех к прежнему вождю.
— Ты думаешь, Джейкоб настолько практичен?
— Да.
— И что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Я хочу, чтобы ты скрыла, что вы с Микой любовники.
Я оглянулась на Мику. Он пожал плечами, не изменившись в лице.
— Я тебе сказал, Анита, что хочу тебя на любых твоих условиях. Чем мне тебя убедить, что я говорил правду?
Я всмотрелась в его лицо, пытаясь обнаружить фальшь, но не смогла. Может быть, он настолько хорошо умеет лгать. Может быть, я слишком подозрительна.
— В присутствии леопардов, в присутствии только их, мне было с тобой вполне уютно. Такое было чувство, что так и надо... а почему теперь его нет?
Переглядывание затянулось так надолго, что мне пришлось его прервать:
— Кто-нибудь из вас, может, все-таки ответит?
Рафаэль наклонил голову в сторону Мики, будто говоря: давай ты.
— Ладно, — начал он, явно тщательно подбирая слова. Я почти могла ручаться, что тема ему не нравится. — Каждый пард, каждое сообщество оборотней, если оно здорово, обладает групповым разумом.
— То есть группа имеет идентичность? — уточнила я.
— Не совсем так. Это нечто большее... — Он наморщил лоб. — Это как ковен, члены которого некоторое время совместно колдуют. Они становятся частями некоего целого, когда дело касается колдовства или целительства. Целого, которое больше суммы частей.
— Хорошо, но какое это имеет отношение к тому, что мне было с тобой уютно, когда были одни только леопарды?
— Если у тебя особое чувство, когда вокруг тебя леопарды, значит, мы образуем групповой разум. Обычно для выработки такой связи нужны месяцы. Может быть, это всего лишь связь между тобой и твоими леопардами. Приближающаяся перемена могла ее активизировать.
— Но ты считаешь, что дело не только в этом? Так?
Он кивнул:
— Я думаю, что ты образуешь групповой разум с моим пардом, что фактически решение об объединении пардов уже принято.
— Я еще ничего не решила.
— Правда? — спросил он. Такой он был рассудительный, сидя со сцепленными перед собой руками, чуть ко мне подавшись. Такой серьезный.
— Послушай, секс — это было чудесно. Но я еще не готова выбирать свадебный сервиз, это понятно?
Под ложечкой у меня сосало чувство, близкое к паническому страху.
— Иногда за тебя выбирает твой зверь, — сказал Рафаэль.
Я посмотрела на него:
— То есть?
— Если ты уже вошла в групповой разум его парда, значит, твой зверь принял за тебя решение, Анита. Это интимнее любовной связи, потому что ты берешь на себя обязательства не только перед ним.
Я вытаращила глаза:
— Ты говоришь, что я буду ощущать ответственность за безопасность и благополучие всех его леопардов, как и своих?
— Вероятно, — кивнул Рафаэль.
Я оглянулась на Мику:
— А ты? Ты ощущаешь ответственность за моих леопардов?
Он вздохнул, и это был тяжелый вздох, а совсем не счастливый.
— Я не ожидал такого быстрого образования связи. Никогда не видел, чтобы это случалось так сразу.
— И?
Он пошевелил губами, почти улыбаясь.
— И если мы действительно образовали групповой разум, то да, я буду ощущать ответственность за твоих леопардов.
— Что-то у тебя не очень довольный вид.
— Не хочу никого обидеть, но твои леопарды — полное безобразие.
— Твои куда как здоровее, — огрызнулась я. — У Джины такой вид, будто ее слишком часто пинали.
Глаза Мики стали жестче, он всмотрелся мне в лицо:
— Тебе никто не мог сказать. Они бы не посмели.
— Никто и не настучал, Мика, но я это увидела, учуяла. Кто-то ее чуть не сломал совсем, и это было недавно или еще не кончилось. Неудачный бойфренд?
Лицо его закрылось. Ему не понравилось, что я вычислила ситуацию.
— Нечто в этом роде.
Но у него забился сильнее пульс, и я поняла, что он от меня что-то скрывает, что-то, чего боится.
— Чего ты мне не хочешь говорить, Мика?
Он глянул через мое плечо на Рафаэля:
— А дальше она с еще большей легкостью будет читать моих котов.
— Как и ты ее котов.
— Ее ребят и сейчас не трудно прочесть, — ответил он.
Я стала рассматривать его лицо. Он контролировал свое тело, держал его расслабленным, но я ощущала частоту его пульса — и страх, причем не маленький. Мысль, что я смогу читать его зверей, ужасала его почти до крайности.
Я положила ладонь на его сцепленные руки, и он обратил ко мне свои серьезные, настороженные глаза.
— Джине не понравится, что ты это знаешь.
— Ты, как ее Нимир-Радж, обязан ведь ее защищать от подобных мудаков?
— Я сделал все, что мог, — ответил он, но так, будто оправдывался.
— Набей морду этому типу и запрети ей с ним встречаться. Вопрос простой, нечего его усложнять. Или она его любит?
Он покачал головой, не поднимая глаз, так крепко сцепив пальцы, что кожа побелела. Голос его звучал нормально и ровно, но все же слышалось страшное напряжение.
— Нет, она его не любит.
— Так в чем же сложность?
— Сложность такая, что ты себе даже представить не можешь. — Он вскинул глаза, и в них теперь читался гнев.
Я протянула к нему руку — и опустила.
— Если мы действительно образуем один пард, если я действительно ее Нимир-Ра, то моих зверей никто не тронет.
— Волки забрали у тебя Грегори, — напомнил он.
Руки его чуть подрагивали от злости, пылавшей в его глазах.
— И мы едем его забрать.
— Я знаю, что ты вела трудную жизнь. Я слыхал кое-какие рассказы о тебе. Но говоришь ты как очень молодая и наивная. Иногда, как ни пытайся, всех не удается спасти.
Настала моя очередь опустить глаза.
— Я теряла своих. Я подводила своих, и их пытали, их убивали. — Я подняла взгляд. — Но те, кто пытали или убивали их, — они тоже мертвы. Может быть, я не могу спасти всех, но я чертовски тщательно умею мстить.
— Но вред все равно случается. Мертвые не встанут снова — зомби всего лишь трупы, Анита. Это не те, кого ты потеряла.
— Вот это я знаю лучше тебя, Мика.
Он кивнул. Страшное напряжение несколько спало, но в глазах его стояла старая боль еще не зажившей раны.
— Я сделал для Джины и остальных все, что мог, но этого все равно мало. И всегда всего будет мало.
Я тронула его за руки, и на этот раз он не убрал их.
— Может быть, вместе мы сможем сделать достаточно.
Он посмотрел на меня внимательно:
— Ты действительно собираешься сделать то, что говоришь?
— Анита редко говорит то, чего не собирается делать, — сказал Рафаэль. — Но я бы на ее месте сперва спросил, в чем проблемы, а потом бы уже обещал их решить.
Я не сдержала улыбки:
— Я как раз собиралась спросить: во что это такое страшное попала Джина?
Он крепко сжал мои ладони. Посмотрел мне в глаза. Не с любовью, даже не с вожделением, но очень серьезно.
— Давай сначала выручим твоего леопарда, потом ты меня спросишь, и я тебе все расскажу.
Машина притормозила и свернула, заскрипел гравий под шинами. Поворот к ферме на опушке леса, окружающего лупанарий.
— Расскажи часть сейчас, Мика. Мне это нужно.
Он вздохнул, поглядел на свои сцепленные руки, потом медленно поднял глаза на меня.
— Как-то мы попали под власть одного очень плохого типа. Он все еще хочет нами владеть, и я ищу достаточно прочное убежище.
— Так почему ты боялся мне сказать?
Он чуть шире раскрыл глаза:
— Почти любой пард предпочтет держаться подальше от такой беды.
— "Беда" — это мое второе имя. Между «Анита» и «Блейк». — Он недоуменно приподнял брови. Наверное, не видал никогда такой реакции. — Я не собираюсь отпихиваться от вас из-за какого-то ополоумевшего альфы. Вы мне дайте знать, откуда исходит опасность, и я с ней разберусь.
— Хотел бы я иметь твою уверенность.
Такая тяжелая скорбь была в его взгляде, такая горькая потеря. Я даже поежилась, и он выпустил мои руки, отодвинулся как раз перед тем, как Мерль открыл дверцу и предложил ему руку. Руки он не принял, но выскользнул в темноту.
Риис последовал за ним, глянув на Рафаэля, будто царь крыс попросил его выйти и дать нам поговорить. Я обернулась к Рафаэлю.
— Ты хочешь что-то сказать?
— Будь поосторожнее с ним, Анита. Никто из нас не знает ни его, ни его зверей.
— Забавно. У меня была та же мысль.
— Несмотря на то, что он может заставить твоего зверя клубиться в тебе?
Я посмотрела в темные, черные глаза:
— Быть может, как раз поэтому.
Рафаэль улыбнулся:
— Мне бы уже следовало знать, что ты не из тех, кто позволяет пристрастиям затмевать себе зрение.
— О нет, оно вполне затмевается, но ненадолго.
— Ты с тоской об этом говоришь.
— Да. Иногда я думаю, как оно было бы на самом деле — просто влюбиться, не взвешивая перед тем риск.
— Если это получается, то лучше ничего нет на свете. Если нет, это как если у тебя вырвут сердце и раскромсают на куски у тебя на глазах. Остается огромная пустота, которая никогда не зарастет.
Я посмотрела, не зная, что сказать, но все-таки заметила:
— Ты говоришь, будто по опыту.
— У меня есть бывшая жена и сын. Они живут в другом штате, настолько далеко, насколько она смогла его увезти.
— А что случилось, если это не слишком бестактный вопрос?
— Ей не хватило силы, чтобы принять, кто я есть. Я от нее ничего не скрывал. Она знала все еще до свадьбы. Не будь я так по уши влюблен, я бы заметил, что она слаба. В мои обязанности царя входит умение определять, кто силен, а кто нет. Но она обманула меня, потому что я хотел обмануться. Теперь я это знаю. Она такая, как она есть, и вины ее здесь нет. Я даже не сожалею, что она сразу забеременела. Я люблю сына.
— Ты с ним видишься?
Он мотнул головой:
— Летаю два раза в год встречаться с ним под присмотром. Она его научила меня бояться.
Я протянула руку, заколебалась, а потом подумала: а какого черта? И взяла его за руку. Он вздрогнул, потом улыбнулся.
— Я тебе сочувствую, Рафаэль, сильнее, чем могу выразить словами.
Он стиснул мою руку и отодвинулся.
— Я просто подумал, что тебе надо знать: влюбиться вслепую — это совсем не так, как бывает в стихах и песнях. Это чертовски больно.
— У меня так однажды было.
Он приподнял брови:
— Только не с тех пор, как я тебя знаю.
— Нет, еще в колледже. Мы были помолвлены, я думала, это и есть любовь.
— И что случилось?
— Его мамочка узнала, что у меня мать мексиканка, и не захотела, чтобы ее светловолосый и голубоглазый ребенок испортил родословное древо семьи.
— Вы были помолвлены еще до того, как они познакомились с твоей семьей?
— Они видели моего отца и его вторую жену, а те вполне арийцы, очень нордического типа. Моя мачеха не любила, чтобы в доме висели фотографии матери, и потому они все были у меня в комнате. Я их не прятала, но так это восприняла моя несостоявшаяся свекровь. Самое смешное, что ее сын знал. Я ему все рассказала. И это не имело значения, пока дорогая мамочка не пригрозила ему отлучением от денег семьи.
— Теперь я тебе сочувствую.
— Твоя история более жалостная.
— А мне от этого не лучше, — улыбнулся он.
Я улыбнулась в ответ, хотя никто из нас не был особо радостным.
— Великая вещь — любовь, правда?
— Ответ на свой вопрос ты получишь, когда увидишь в лупанарии Мику одновременно с Ричардом.
Я замотала головой:
— Мику я не люблю. То есть еще... то есть по-настоящему.
— Но, — сказал Рафаэль.
Я вздохнула:
— Но почти желаю, чтобы любила. Тогда не так больно было бы видеть Ричарда. Не знаю, как это будет сегодня — видеть его и знать, что он уже не мой.
— Наверное, так же, как для него — видеть тебя.
— От этих слов мне должно стать легче?
— Нет, просто это правда. Ты вспомни, что его заставили отрезать тебя от своей жизни. Он тебя любит, Анита, к добру или худу.
— Я его люблю, но я не дам ему убить Грегори. И не позволю, чтобы Сильвия заплатила жизнью за его глупость. Не дам разрушить стаю ради каких-то идеалистических правил, на которые только он обращает внимание.
— Если ты убьешь Джейкоба и его последователей без соизволения Ричарда, то он может оказаться вынужден бросить стаю против тебя и твоих леопардов. Если ты не ликои, не лупа, то он, оставив смерть своих волков безнаказанной, выкажет такую слабость, что с тем же успехом ты можешь дать Джейкобу его убить.
— Так какого черта мне делать?
— Не знаю.
Мерль засунул голову в машину:
— Там волки. Твои крысы их сдерживают, но волки нервничают. У них кончается терпение.
Я кивнула:
— И вообще глупо было бы не вылезать из машины.
Рафаэль сдвинулся на край, вышел, замялся, а потом протянул мне руку. В обычной ситуации я бы ее не взяла, но сегодня мы демонстрируем стиль и солидарность. И я вышла из машины, опираясь на руку царя крыс, как светская дама, только вот в наручных ножнах с двумя ножами. Почему-то мне кажется, что светские дамы предпочитают больше косметики и меньше железа. Но вообще-то я ни одной не видела и могу ошибиться. Может быть, они знают, как и я, что истинный путь к сердцу мужчины — шесть дюймов металла между ребрами. Иногда хватает четырех, но я люблю, чтобы их было шесть, для гарантии. Забавно, что фаллоподобные предметы тем полезнее, чем больше. Если кто-то скажет, что размер не имеет значения — значит, та, кто говорит, слишком много видела маленьких ножиков.