Через два часа я сидела у себя на диване, разговаривая с Зебровски. У него был обычный для него вид — будто он одевался в спешке и в темноте, будто все вещи были от разных костюмов, а под конец он схватил галстук с масляным пятном вместо того, который надо было. Его жена Кэти была женщиной аккуратной и упорядоченной, и я не могла взять в толк, почему она разрешает Зебровски выходить из дому, одевшись как ходячее несчастье. Впрочем, может быть, тут не шло речи о разрешении; может быть, это была одна из тех битв, где после нескольких лет сдаешься и машешь рукой.
Калеб сидел на дальнем конце дивана, завернувшись в одеяло, снятое с кровати. Санитары, которые унесли Клодию, сказали, что она в шоке. Я готова была ручаться, что сегодня она в первый раз оказалась не с того конца ружья.
От Калеба виднелись из-под одеяла только курчавая макушка и прорезь карих глаз. Вид у него был как у десятилетнего мальчишки. Я бы попыталась его утешить, но Зебровски не позволил бы мне говорить ни с ним, ни вообще с кем-нибудь. Мерль стоял у стены в изголовье дивана, глядя на все непроницаемыми глазами. Копы косились на него мельком, проходя по комнате. Им было неуютно с ним по той же причине, что и мне: от него, как аромат дорогого одеколона, ощущался потенциал насилия.
Зебровски покрепче надвинул очки на нос, сунул руки в карманы штанов и посмотрел на меня сверху вниз. Я сидела, он стоял, так что смотреть сверху вниз было просто.
— Значит, выходит, что эти ребята просто ворвались сюда, и ты понятия не имеешь зачем.
— Именно так.
Он смотрел на меня. Я смотрела на него. Если Зебровски думал, что я сломаюсь под его стальным взглядом, то ошибся. И еще мне помогло, что я в самом деле малейшего понятия не имела, кто это был и зачем. Я сидела. Он стоял. Мы таращились друг на друга. Калеб дрожал на краю дивана. Мерль смотрел, как снуют туда-сюда люди.
А людей было много. Они ходили вокруг дома за спиной Зебровски, входили и выходили в кухню — огромные занятые муравьи. На месте преступления всегда слишком много народу толчется, не считая зевак. Всегда копов больше чем надо. Но никогда не знаешь, чья пара глаз найдет ключевую улику. Нет, честно. Я думаю, что больше улик было потеряно из-за суеты, чем найдено из-за дополнительной помощи, но это мое мнение. Я вообще не слишком общительна.
Мы так и стояли в персональном колодце тишины. За нашей спиной открылась дверь спальни. Я покосилась в ту сторону и увидела входящего Мику. Он был одет в мои тренировочные штаны. Поскольку они были все равно мужские, а рост у нас был одинаковый, они ему великолепно подошли. У меня никогда не было бойфренда, с которым можно было бы меняться шмотками. Очень трудно найти взрослого мужчину моего роста.
Полицейские не позволили ему принять душ, и потому длинные волосы высохли грязными космами и засохшая слизь начала отваливаться хлопьями. Шартрезовые глаза покосились на меня, но ничего не выразили. За ним следом вышел Дольф, нависая так же, как нависал надо мной. У него глаза были не безразличными, а сердитыми. Он сердился с того момента, как вошел. Нас всех он велел рассадить по разным комнатам. Натэниела допрашивала его подруга из полицейского участка, детектив Джессика Арнет, в комнате для гостей наверху. Детектив Перри допросил Калеба и до сих пор допрашивал Зейна. Дольф поработал с Мерлем и Микой. Зебровски меня не столько допрашивал, сколько стоял и следил, чтобы я ни с кем не говорила. Интуиция мне подсказывала, что Дольф собирается допросить меня сам.
У нас тут было пять трупов, и трое из них даже после смерти не вернулись к человеческому образу. Три змеи остались в змеином виде. Оборотни всегда после смерти возвращаются к прежнему образу. Всегда. Что вызывало вопрос: если это не оборотни, то что же, черт их побери?
— Анита, — сказал Дольф. И ничего не добавил, но я его поняла. Поднявшись, я пошла в спальню. Мика, когда я проходила мимо, чуть коснулся пальцами моей руки. Дольф прищурился, и я поняла, что он заметил.
Он придержал для меня дверь, и я вошла в свою спальню. Было противно, что меня допрашивают в моем собственном доме, в моей спальне, но так все же намного лучше, чем ехать в город. Так что я свое недовольство оставила при себе. Наличествовали мертвые тела, и я даже не отрицала, что убила их я. Нет, я могла бы отрицать, если бы полагала, что это сойдет, но об этом даже думать было нечего, поэтому я и не стала.
Дольф показал мне на кухонный стул, принесенный в спальню. Сам он остался стоять — все его шесть футов восемь дюймов.
— Рассказывай, — велел он.
Я ему рассказала в точности все, как было. Правду и всю правду. Впрочем, я слишком мало знала, чтобы надо было врать. Тело Игоря увезли, и все его татуировки играли, казались живее, чем все остальное. У нас был один убитый и один раненый. В моем доме.
Явный случай самозащиты. Единственным отличием от предыдущих двух случаев, когда я убивала ворвавшихся в мой дом, было число трупов, да еще то, что некоторые были настолько не людьми. Если не считать этого, мне приходилось бывать в куда более сомнительных ситуациях. Так почему же Дольф сейчас взялся за дело так рьяно? Я понятия не имела.
Дольф смотрел на меня в упор. Стальной взгляд у него получался на порядок лучше, чем у Зебровски, но я смотрела спокойными невинными глазами. Легко иметь невинный вид, когда ты действительно не виновата.
— И ты не знаешь, зачем ты им понадобилась?
На самом деле пара мыслей у меня была, но я не стала ими делиться — не могла. Они могли охотиться за мной, потому что я чуть не убила их вожака. Когда скрываешь сведения от полиции, одна из трудностей заключается в том, что потом тебе трудно бывает объяснить какие-то вещи, не сознавшись, что раньше ты что-то скрыла. Сейчас как раз был такой случай. Я не рассказала Дольфу, как полулюди-полузмеи захватили Натэниела и какая потом была драка. Можно было рассказать сейчас, но... но слишком много пришлось бы рассказывать, в частности, то, что я, быть может, стала леопардом-оборотнем. Дольф терпеть не мог монстров. И я не была готова делиться с ним такими откровениями.
Сделав глупые глаза, я ответила:
— Понятия не имею.
— Они очень хотели тебя захватить, Анита, если явились сюда с такой артиллерией.
— Похоже на то, — пожала плечами я.
Глаза его наполнились злобой, губы сжались в ниточку.
— Ты мне лжешь.
Я сделала большие глаза:
— Стала бы я?
Он развернулся и шваркнул ладонью по ночному столику, да так, что зеркало у стены задребезжало. Мне даже показалось на секунду, что сейчас оно разлетится. Этого не случилось, но открылась дверь и просунулась голова Зебровски.
— Тут все в порядке?
Дольф полыхнул на него грозным взглядом, но Зебровски не попятился.
— Может, я закончу допрос Аниты?
Дольф мотнул головой:
— Зебровски, исчезни.
Но малыш был не робкого десятка. Он посмотрел на меня:
— Анита, тебя это устраивает?
Я кивнула, но Дольф уже орал:
— Выметайся, кому сказано!
Зебровски глянул на каждого из нас и закрыл дверь со словами:
— Кричи, если что-нибудь будет нужно.
Дверь затворилась, и в наступившей тишине я слышала лишь тяжелое, трудное дыхание Дольфа. Я чуяла запах пота на его коже, странный — не то чтобы неприятный, но точный признак, что он очень не в духе. В чем дело?
— Дольф? — спросила я.
Он ответил не поворачиваясь:
— Мне за тебя сильно поджарят задницу, Анита.
— Не в этом случае, — ответила я. — Все, кого вынесли из этого дома, не люди. По закону оборотни — те же люди, но мы с тобой знаем, как это на практике. Кого трогает лишний убитый монстр?
Тут он повернулся, привалившись к трюмо, скрестив руки на груди.
— Я думал, оборотни после смерти снова принимают человеческий вид.
— Принимают.
— С этими змеями такого не случилось.
— Не случилось.
Мы переглянулись.
— Ты хочешь сказать, что они — не оборотни?
— Я хочу сказать, что я понятия не имею, кто они. Змеелюди есть в самых разных мифах — от индуистских до вуду. Может, эти вообще никогда не были людьми.
— То есть вроде того наги, которого ты вытащила из реки два года назад? — спросил он.
— Нага — истинно бессмертный. Эти твари, кем бы они ни были, не выдерживают серебряных пуль.
Он на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, я заметила, до чего он устал. Не физически, но сердцем, будто слишком долго лежит на нем какое-то эмоциональное бремя.
— Что с тобой, Дольф? Чего ты так... взбаламучен?
Он едва заметно улыбнулся.
— Взбаламучен, — повторил он. Помотал головой и отошел от трюмо, сел на край кровати, и я повернулась на стуле, сев на него верхом, чтобы смотреть на Дольфа. — Ты меня спрашивала, которая из женщин в моей жизни спит с нежитью.
— Я жалею, что спросила, Дольф. Я прошу прощения.
Он покачал головой:
— Нет, это я вел себя как сволочь. — Глаза его снова стали свирепыми. — Но я не понимаю, как ты можешь позволять этой... твари к тебе прикасаться.
Отвращение его было таким сильным, что почти ощущалось на ощупь.
— Мы это уже обсуждали, Дольф. Ты мне не отец.
— Но я отец Даррина.
Я вытаращила глаза:
— Даррина? Твоего старшего, адвоката?
Он кивнул.
Я всматривалась в его лицо, пытаясь что-нибудь понять, боясь что-нибудь сказать. Боясь, что я не поняла.
— А что такое с Даррином?
— Он помолвлен.
Лицо Дольфа было страшно серьезным.
— Что-то мне подсказывает, что поздравления неуместны?
— Она — вампир, Анита. Блядский вампир.
Я заморгала. У меня не было слов.
— Не знаю, что я могла бы сказать, Дольф. Даррин старше меня. Уже взрослый мальчик, имеет право быть с тем, с кем хочет.
— Она труп, Анита, ходячий труп!
— Это так, — кивнула я.
Он встал и заходил по комнате злыми широкими шагами.
— Она мертвец, Анита, проклятый мертвец, а мертвец тебе внуков не нарожает.
Я чуть не рассмеялась, но инстинкт самосохранения у меня все-таки сильнее чувства юмора. Наконец я сказала.
— Да, Дольф, к сожалению... действительно, женщины-вампиры не могут доносить ребенка до родов. Но ведь твой младший, Пол, который инженер — он женат?
Дольф мотнул головой:
— У них не может быть детей.
Я смотрела, как он ходит по комнате, туда-сюда.
— Я не знала, Дольф. Мне очень жаль.
Он снова сел на кровать, внезапно ссутулив плечи.
— Не будет у меня внуков, Анита.
Я снова не знала, что сказать. Никогда Дольф на моей памяти не говорил о своей личной жизни ни со мной, ни вообще с кем бы то ни было. Мне было и лестно, и почти страшно. Утешитель из меня не очень, и я просто не знала, что надо делать. Будь то Натэниел, или кто-то из леопардов, или даже из волков, я бы его обняла, погладила, но это был Дольф, и я не была уверена, что он из тех мужиков, которые любят, чтобы их гладили.
Он сидел, уставясь тупо в пол, большие руки свесились с колен. Такой у него был потерянный вид. Я встала и подошла к нему. Он не шевельнулся, и я тронула его за плечо.
— Дольф, мне очень жаль.
Он кивнул.
— Люсиль все глаза выплакала в ту ночь, когда Даррин нас обрадовал.
— Из-за того, что она вампир, или из-за внуков?
— Она говорит, что еще слишком молода быть бабушкой, но...
Он внезапно поднял глаза, и то, что я там увидела, было такой кровавой раной, что я чуть не отвернулась. Но я должна была заставить себя встретить этот взгляд, выдержать его. Дольф открылся мне сильнее, чем когда бы то ни было, и я обязана была на это ответить. Должна была смотреть и дать ему понять, что вижу все. Если бы он был моей подругой, я бы его обняла. Если бы он был даже кем-нибудь из моих друзей — за редким исключением, — я бы тоже обняла его. Но он был Дольф, и я просто не знала, стоит ли.
Он отвернулся, и лишь тогда, уже не видя этого страдания в его глазах, я попыталась его обнять, но он не дал мне. Он встал и отошел, но я попыталась, и это было все, на что я способна.
Когда он повернулся ко мне, глаза его были непроницаемы, лицо — лицом копа.
— Если ты от меня что-то утаиваешь, Анита, я тебе устрою скипидарную баню.
Я кивнула, и лицо у меня стало такой же пустой маской, как у него. Момент откровенности миновал, и Дольфу было за него неловко, так что мы вернулись на привычную почву. Меня устраивает. Я все равно не знала, что сказать. Но я запомнила, что он открылся мне. Я запомнила, хотя и не знаю, что хорошего в этом для каждого из нас.
— На меня в моем собственном доме напала группа оборотней или кто они там. Убили одного из моих гостей, ранили другого, а ты мнеобещаешь скипидар. За что?
Он мотнул головой.
— Ты что-то утаиваешь, Анита. Иногда мне кажется, что просто по привычке, иногда — чтобы быть гвоздем в сапоге, но ты мне перестала рассказывать все до конца.
Я снова пожала плечами:
— Я не говорю, что скрываю что-нибудь насчет сегодняшних событий, но я тебе рассказываю все, что могу, Дольф, и всегда, когда могу.
— А насчет твоего нового бойфренда с кошачьими глазами?
Я заморгала:
— Не понимаю, Дольф.
— Мика Каллахан. Я видел, как вы держались за ручки.
— Он на ходу пожал мне руку, Дольф.
— Он на ходу пожал руку, а у тебя на ходу морда расплылась радостью.
Пришел моей черед потупить глаза. И не поднимать их, пока я снова не натянула на себя маску пустого лица.
— Не знаю, могу ли я назвать Мику своим бойфрендом.
— А как ты можешь его назвать?
— Дольф, я ценю, что ты открыл мне свою личную жизнь. В самом деле ценю, Дольф. Но я не стану отвечать тем же.
Глаза его стали каменными.
— Что тебя связывает с монстрами, Анита? Мы, бедные людишки, для тебя недостаточно хороши?
— С кем я встречаюсь, Дольф, это совершенно не твое дело.
— Встречаться — встречайся, но мне противна мысль, что они к тебе прикасаются.
— Не твое дело, с кем я встречаюсь, Дольф, и уж совсем не твое собачье дело, с кем я сплю.
— Ты трахаешься с Микой Каллаханом? — спросил он.
Я взглянула в его сердитые глаза такими же своими:
— Да, да, трахаюсь!
Он стоял передо мной, дрожа от злости, опустив сжатые в кулаки руки, и я подумала на миг, что сейчас он может сделать что-то ужасное, грубое, о чем мы оба потом пожалеем. Потом он повернулся спиной.
— Выйди, Анита. Выйди.
Я протянула было руку — дотронуться до него, но уронила руку. Я хотела извиниться, но это лишь ухудшило бы дело. Мне до сих пор самой было неловко, что у нас с Микой был секс, и оттого я так резко отреагировала. Дольф заслуживал лучшего. Я попыталась сделать, что можно было.
— Сердце хочет, чего хочет, Дольф. Человек не планирует усложнить себе жизнь — это просто случается, и делаешь ты это не намеренно и не для того, чтобы уязвить людей, которые тебя любят. Просто так иногда получается.
Он кивнул, не поворачиваясь.
— Люсиль хочет как-нибудь тебя позвать и поговорить про вампиров — хочет их получше понять.
— Я буду рада ответить на любые ее вопросы.
Он снова кивнул, но так же стоял ко мне спиной:
— Я ей скажу, чтобы позвонила.
— Буду ждать.
Мы еще постояли. Он так и не повернулся. Молчание тянулось, и было оно не дружественным, а натянутым.
— У меня больше нет вопросов, Анита. Ты свободна.
Я остановилась возле двери, оглянулась. Он все так же стоял спиной, и я подумала, не плачет ли он. Можно было понюхать воздух, и мои новые леопардовые чувства дали бы ответ, но я не стала. Я открыла дверь и тихо закрыла ее за собой, оставив Дольфа наедине с его горем и гневом. Плачет Дольф или нет — это не мое дело.