На самом деле Бахус не так уж и много знал. Нарцисс представил своего нового милого друга, Химеру, и, кажется, они вместе чудесно провели время. Если не истинная любовь, то они дали друг другу то, что каждый хотел. Потом Нарцисс вошел в один из номеров и не вышел. Сутки гиены думали, что дело просто в сексе, но потом перестали верить заверениям Химеры, что с Нарциссом ничего не случилось. Аякс сумел проникнуть внутрь, и тут-то все и началось.
— Аякс нам сказал, что Нарцисса пытают, сильно пытают.
— И почему вы его не спасли? — удивилась я.
— Химера прибыл со своими телохранителями. Они взяли... — Бахусу пришлось остановиться и с трудом перевести дыхание, будто у него внутри болело. — Ты не знаешь, что они сделали с нашими людьми. Ты не знаешь, чем они нам грозили, если мы не выполним их приказа.
— Расскажи, тогда будем знать.
— Ты знакома с Аяксом? — спросил он.
Я кивнула.
— Они отрезали ему руки и ноги и прижгли раны, чтобы он не мог их заживить. Химера сказал, что они его сунут в железный ящик и будут доставать для особых случаев.
Бахус задохнулся — не знаю, от ран или от ужаса.
Бобби Ли сказал:
— Он очень расстроен, и потому я не могу сказать, говорит он правду или врет, но, я думаю, он говорит правду.
Голос у него был чуть хриплый, будто он видел мысленным взором картины, которые я очень старалась не видеть. Последнее время я лучше научилась не давать воображению уводить меня туда, куда мне не хочется. Может быть, это как-то связано с социопатией. Если да, припишем это к социопатическому слабоумию. Я сидела в джипе и тщательно сохраняла пустоту разума, без визуальных изображений. У Бобби Ли был больной вид.
— Сколько было у Химеры телохранителей? — спросила я.
— Человек двадцать пять, пока вы не начали их убивать.
— Я думала, что вас, ребята, пять сотен. Как вас могли подавить двадцать пять человек?
Бахус посмотрел на меня пораженно:
— Если бы кто-то захватил вашего Ульфрика Ричарда и стал резать его на куски, калечить, разве вы не согласились бы на все, чтобы его спасти?
Я задумалась. Потом дала единственный правдивый ответ, который у меня был.
— Не знаю. Вопрос в том, что входит в это «все». Я тебя поняла, не поняла только, почему вы не навалились на них толпой?
Бахус оперся на борт джипа. Натэниел чуть быстрее, чем надо было, взял поворот, и Бахус попытался за что-нибудь ухватиться, чтобы не сползти. Я протянула ему руку, подхватила его, и он был одновременно и благодарен, и растерян. Держась за мою руку, он впервые по-настоящему посмотрел мне в глаза.
— У нас не было альфы. Следующие за Нарциссом — Аякс и Улисс, и когда они стали резать Аякса на куски, Улисс нам велел делать то, что они говорят. — Он сжал мне руку, но не слишком сильно. — А все остальные у нас не вожаки, Анита. Наши альфы велели нам помогать Химере. Мы ведомые, вот и все. Нам нужен альфа с планом.
У меня глаза раскрылись шире:
— Как ты сказал, Бахус?
Он чуть ближе подтянул меня и подтянулся ко мне.
— Осталось еще почти сто пятьдесят здоровых гиен. Бог один знает, что они сделают с пленниками за то, что мы не выполнили приказа.
— А зачем им миз Блейк? — спросил Бобби Ли.
— Химера хочет Аниту в подруги.
У меня приподнялись брови.
— Как ты говоришь?
— У него здорово стоит, как только речь о тебе. Почему — не знаю.
Я попыталась высвободить руку, но Бахус держал.
— Он пытался меня убить два раза. Не слишком дружелюбное поведение.
— Он хотел твоей смерти, а теперь не хочет. Не знаю почему. Химера сумасшедший, ему не нужна причина, чтобы передумать. — Он смотрел на меня, все еще держа за руку. — Помоги нам, прошу тебя.
— Ты можешь гарантировать, что остальные гиены пойдут за миз Блейк? — спросил Бобби Ли.
Бахус опустил глаза, пожатие его ослабело, потом он поднял глаза и оно снова окрепло.
— Я знаю, что, если бы у нас были альфы, стоящие за нас за всех, мы бы этих ребят уже повязали. Но Улисс любит Аякса, любит по-настоящему. Он не знал, что делать.
— А Нарцисс? Он ведь уже не в таком восторге от Химеры? — спросила я.
— Нет, наверное, но когда нам дали увидеть Нарцисса, у него был кляп во рту.
— У Нарцисса репутация крепкого орешка, — сказал Бобби Ли. — Вряд ли он под них подстелился.
Бахус пожал плечами, и я наконец освободила руку.
— Не знаю, — сказал гиенолак, — но он нам не мог приказать на них напасть. Насколько я знаю, Химера мог ему и язык вырезать. Это он сделал с Дионисом, моим... любовником. — Он опустил голову, обхватил себя руками. — Он мне поднес этот язык в коробочке, перевязанной лентой.
Мне когда-то приносили коробку с частями тела людей, которые мне были дороги. Тех, кто это сделал, я убила, убила всех. Но мои друзья были люди, они не могли отрастить утраченные части тела. Увечье было постоянным.
Бахус не открывал глаза, лицо его было неподвижно, будто он держал себя изо всех сил, боясь потерять самообладание. Перед лицом такого страдания я не знала, что сказать. И как это я от попытки его убить дошла до сочувствия? Может быть, чисто женское свойство, или меня в детстве излишне социализировали. Как бы там ни было, а я поняла, что хочу ему помочь, но рисковать своими людьми не хочу совершенно. Крис лежал мертвым на полу «Нарцисса в цепях». Я не была с ним долго знакома, его потеря была для меня не так уж велика. Но если я приду туда с оружием, ворвусь силой, то подвергну риску людей, чью потерю мне труднее будет пережить.
И все же...
— Ты можешь нарисовать план, расположение клуба, и пометить, где кого держат?
Он открыл глаза удивленно, и слезы полились, удерживаемые за веками — он о них забыл.
— Ты нам поможешь?
Я пожала плечами, испытывая неловкость от колоссального облегчения в его глазах.
— Еще не знаю, но неплохо было бы выяснить, против чего мы боремся.
Бахус снова взял мою руку и приложил к своей щеке. Я было подумала, что это какое-то гиенское приветствие, но он просто поцеловал ее и отпустил.
— Спасибо.
— Рано благодарить, Бахус, рано.
Я не стала говорить вслух, что клуб трудно будет взять, что это обойдется в слишком много жизней, что я не стану этого делать. Все это я придержала про себя, потому что он мог и соврать, выставить дело легче, чем оно есть. Человек, которого он любит, в плену и под пытками. Ради любимых люди могут сделать многое, и даже много глупостей.