Донна и Эдуард попрощались нежно, но вполне пристойно. Питер закатил глаза под лоб и скривился, будто бы они не просто полуцеломудренно поцеловались, а Бог знает что устроили. Эх, видел бы он, как они сегодня в аэропорту тискались.
Бекки поцеловала Эдуарда в щеку, смеясь. Питер все это оставил без внимания и вылез побыстрее, будто боялся, как бы Тед и его не стал обнимать.
Эдуард махал рукой, пока машина не свернула на Ломос и не скрылась из глаз, потом повернулся ко мне. Он только посмотрел на меня, но мне хватило.
— Давай сядем в машину и включим кондиционер до того, как я начну у тебя огнем выпытывать, что тут творится, — сказала я.
Он отпер машину, и мы сели. Эдуард завел двигатель, и кондиционер заработал, но воздух остыл не сразу. Мы сидели в этом дорогостоящем шуме двигателя, обдуваемые горячим воздухом, и молчание заполняло салон.
— Ты считаешь до десяти? — спросил Эдуард.
— Скорее уж до тысячи.
— Спрашивай, я знаю, что тебе неймется.
— О'кей, пропустим тирады насчет того, что ты втянул Донну и детей в свои неприятности, и приступим к сути: что это еще за Райкер и зачем он послал громил тебя отпугивать?
— Во-первых, это неприятности Донны. Во-вторых, это она втянула меня в них.
Недоверие к его словам отразилось у меня на лице, и Эдуард добавил:
— Она со своими друзьями входит в общество археологов-любителей, которое пытается сохранить индейские стоянки в округе. Ты знаешь, как ведутся археологические раскопки?
— Немного. Знаю, что к найденным предметам привязывают этикетки, снимают, зарисовывают — вроде как с обнаруженным мертвым телом перед тем, как его убрать.
— Ты умеешь находить наилучшие аналогии, — улыбнулся он. — Я ездил на раскопки по выходным с Донной и детьми. Чтобы очистить грязь с находок, пользуются зубными щетками, тоненькими кисточками и зубочистками.
— Я догадываюсь, что ты к чему-то ведешь.
— Охотники за черепками находят место, где раскопки либо уже ведутся, либо еще не начинались, и приезжают с бульдозерами и экскаваторами, чтобы выкопать как можно больше и побыстрее.
Я уставилась на него с отвисшей челюстью:
— Но так же уничтожается больше, чем извлекается, и если увезти предмет с раскопок раньше, чем его запишут, он теряет большую часть своей исторической ценности. В том смысле, что земля, в которой его нашли, может помочь его датировать. То, что обнаружено рядом с предметом, о многом расскажет опытному глазу.
— Охотникам за черепками на историю наплевать. Они берут то, что могут взять, и продают частным коллекционерам или торговцам, которые не слишком интересуются, откуда взялся предмет. Там, где Донна добровольно ведет раскопки, тоже был налет.
— И она попросила тебя этим заняться.
— Ты ее недооцениваешь. Она и ее психованные друзья решили, что могут урезонить Райкера, поскольку были уверены, что за этим стоят именно его люди.
Я вздохнула:
— Нет, Эдуард, я далека от ее недооценки.
— Ни она, ни ее друзья не понимали, что за тип этот Райкер. Некоторые действительно крупные охотники за черепками нанимают телохранителей, громил, чтобы разбираться с энтузиастами, а иногда — и с местным законом. Райкер подозревается в причастности к гибели двух местных копов. Это одна из причин, почему в ресторане с нами все обошлось так гладко. Все местные копы знают, что Райкер подозревается в убийстве полицейских — не лично, но через наемников.
Я улыбнулась — не слишком приятной улыбкой.
— Интересно мне, сколько штрафов за нарушение правил дорожного движения содрали с него и с его людей после этого.
— Достаточно, чтобы его адвокат подал иск о злоупотреблении властью. Доказательств, что люди Райкера здесь замешаны, нет — только тот факт, что копов убили на раскопках, где погулял бульдозер, и очевидец заметил автомобиль и часть номера, судя по которому, это мог быть один из грузовиков Райкера.
— И этот очевидец до сих пор жив?
— Да, ты быстро схватываешь.
— Я так понимаю, что это значит "нет".
— Он пропал, — сказал Эдуард.
— Так чего они напустились на Донну и ее детей?
— Дети были с ней, когда она и ее группа стали в пикет перед раскопками, находящимися на частной земле, где Райкер имел разрешение на применение бульдозера. Она была парламентером.
— Глупо. Не надо было брать с собой детей.
— Я уже говорил, Донна не понимала, что за тип этот Райкер.
— И что было дальше?
— Ее группу разогнали, избили. Они разбежались. Донна получила фонарь под глазом.
— И как на все это отреагировал Тед?
Я глядела ему в лицо, сложив руки на животе. Видела я только его профиль, но этого хватило. Ему не понравилось, что Донну побили. Может, дело в том, что она принадлежит ему, мужская гордость, так сказать… а может, что-то еще.
— Донна попросила меня поговорить с этими людьми.
— Насколько я понимаю, это те самые люди, которых ты отправил в больницу. Кажется, ты спрашивал у Гарольда, в больнице ли эти двое.
— Ага, — кивнул Эдуард.
— Всего двое в больнице, и ни одного на кладбище. Совсем мышей не ловишь.
— Я не мог никого убить так, чтобы Донна не знала, поэтому для устрашения остальных я малость покалечил тех двоих.
— Дай-ка я угадаю. Один из них, наверное, тот, кто подбил глаз Донне.
— Том, — счастливо улыбнулся Эдуард.
— А второй?
— Этот толкнул Питера и пригрозил сломать ему руку.
Я покачала головой. В салоне стало прохладно, и мурашки поползли у меня по плечам. А может, и не от холода.
— У этого второго сейчас сломана рука?
— В числе прочего, — ответил Эдуард.
— Эдуард, посмотри на меня.
Он повернулся, глянул на меня холодным синим взглядом.
— Скажи правду: эта семья тебе дорога? Ты готов убить ради них?
— Анита, я готов убить для собственного удовольствия.
Я мотнула головой и придвинулась ближе, так, чтобы хорошо рассмотреть его лицо, попытаться заставить его выдать свои секреты.
— Без шуток, Эдуард, скажи мне правду. У тебя с Донной серьезно?
— Ты меня уже спрашивала, люблю ли я ее. Я ответил "нет".
Я снова тряхнула головой:
— Черт побери, перестань увиливать от ответа! Я не думаю, что ты ее любишь. Я не думаю, что ты на это способен, но что-то ты чувствуешь. Не знаю, что именно; что-то. Так вот, что ты испытываешь ко всей семье?
Лицо Эдуарда было непроницательным, и я ничего не могла на нем прочесть. Он просто смотрел на меня в упор. Мне хотелось влепить ему пощечину, заорать и лупить, пока эта маска не слетит и не обнажится правда. С Эдуардом мне всегда было все ясно, ясно, чего он хочет и что задумал, даже если бы он задумал меня убивать. Но сейчас я вдруг поняла, что ни в чем не уверена.
— Боже мой, они действительно тебе дороги.
Я обмякла и откинулась на спинку сиденья. Меня не так поразило бы, если бы у него вдруг выросла вторая голова. В этом ничего необычного не было бы.
— Иисус, Мария и Иосиф, Эдуард! Они тебе дороги, все они.
Он отвернулся. Эдуард, холодный стальной убийца, отвернулся. Он не мог или не хотел встретиться со мной взглядом. Включив передачу, он тронул машину с места, и я вынуждена была пристегнуть ремень.
Я дала ему молча выехать со стоянки, но когда мы затормозили у знака, пережидая поток машин по Ломос, я почувствовала, что должна что-то сказать.
— И что ты собираешься делать?
— Не знаю, — ответил он. — Я не люблю Донну.
— Но?
Он медленно выехал на главную улицу.
— Донна — это кошмар. Она верит в любую ересь "нью эйдж". Голова у нее варит в смысле бизнеса, но она готова поверить кому угодно. Там, где драка, от нее толку нет. Ты ее сегодня видела. — Он полностью сосредоточился на дороге, так вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели. — Бекки такая же, как она, — доверчивая, милая, но… жестче, я бы сказал. Дети оба пожестче Донны.
— Поневоле, — сказала я, не сумев скрыть в голосе неодобрения.
— Знаю, знаю. Я знаю Донну, знаю о ней все. Выслушал все подробности, от колыбели до наших дней.
— И тебе это было скучно слушать?
— Кое-что, — осторожно ответил он.
— Но не все.
— Нет, не все.
— Так ты хочешь сказать, что ты любишь Донну? — вынуждена была я спросить.
— Нет, этого я сказать не хочу.
Я так всматривалась в его лицо, что даже если бы мы ехали по обратной стороне луны, я бы этого не заметила. В эту секунду только лицо Эдуарда, только голос его что-то значили.
— А что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что если слишком долго играть роль, то можно в нее влипнуть, и она становится более реальной, чем было задумано.
Я увидела в его лице нечто такое, чего никогда раньше не замечала: страдание, неуверенность.
— Ты хочешь сказать, что собираешься жениться на Донне? Стать мужем и отцом? Родительские собрания, дворик девять ярдов и так далее?
— Нет, этого я тоже не говорю. Ты знаешь, что я не могу на ней жениться. Я не смогу жить с женой и двумя детьми и двадцать четыре часа в сутки скрывать, кто я такой. Не настолько я хороший актер.
— Так что же ты все-таки хочешь сказать?
— Хочу сказать… хочу сказать, что где-то, очень глубоко в душе, мне хотелось бы суметь пойти на такое.
Я разинула рот и вылупилась на Эдуарда. Эдуард, один из лучших, если не лучший из наемных убийц всех времен и народов, хотел бы не просто иметь семью, а именно эту вот семью.
Когда я наконец как-то собралась с мыслями, я спросила:
— И что ты собираешься делать?
— Не знаю.
Ничего толком не приходило мне в голову, так что я прибегла к юмору, моему щиту и последнему спасению.
— Только не говори мне, что у них собака и белый штакетник.
Он улыбнулся:
— Штакетника нет, но есть собака. Даже две.
— А что за собаки?
Он снова улыбнулся и повернулся ко мне, чтобы видеть мою реакцию.
— Мальтийские болонки. А зовут их Винни и Пух.
— Блин, Эдуард, ты шутишь!
— Донна хочет, чтобы собаки были на фотографиях помолвки.
Я таращилась на Эдуарда, и мое изумление явно было ему приятно. Он засмеялся.
— Я рад, что ты приехала, Анита, потому что никому во всем мире я не смог бы в этом признаться.
— А ты понимаешь, что твоя личная жизнь теперь стала сложнее, чем моя? — спросила я.
— Я теперь знаю, что я влип, — ответил он.
Мы завершили эту нашу беседу на легкой ноте, на шутке, потому что так было проще. Но Эдуард посвятил меня в свою личную проблему. По-своему он обратился ко мне за помощью. А я, такая как есть, попыталась ему помочь. Я подумала, что загадку убийств и увечий мы в конце концов решим: насилие и смерть — наша профессия. А насчет личных проблем у меня не было и капельки оптимизма.
Эдуарду нет места в мире, где живет женщина с парой игрушечных собак по кличке Винни и Пух. Никогда Эдуард не сможет быть таким претенциозным. А Донна и сейчас такая. Нет, не выйдет. Просто не может выйти. Но впервые я поняла, что если у Эдуарда нет сердца, которое можно потерять, то есть желание иметь его, чтобы отдать. Да, только мне вспомнилась сцена из "Волшебника Изумрудного города", когда Элли и Страшила стучат по груди Железного Дровосека и слышат раскаты эха. Жестянщик забыл вставить ему сердце. Эдуард свое вырезал много лет назад и куда-то забросил. Это я знала давно. Я только не знала, что Эдуард жалеет об этой потере. И еще я думаю, что до Донны Парнелл он сам об этом понятия не имел.