Дом был саманный и то ли выглядел старинным, то ли и вправду он такой, я в этом не очень-то смыслю, но дом оставлял впечатление старого. Мы выгрузили из "хаммера" мой багаж, а я все не сводила глаз с дома. Дом Эдуарда — никогда бы не подумала, что увижу, где он живет. Эдуард был как Бэтмен — влетал в город, спасал твою шкуру и улетал, а приглашения в Пещеру Бэтмена никто и не ожидает. И вот я у входа в эту пещеру. Класс!
Дом оказался не таким, каким мне представлялся. Я думала, что это современный кондоминиум в большом городе — может, в Лос-Анджелесе. Вросший в землю скромный глинобитный дом — это совсем не то, что я бы могла вообразить. Да, конечно, это его легенда прикрытия, Тедовость, так сказать, но ведь здесь живет Эдуард, и должны быть еще какие-то причины, кроме той, что Теду бы здесь понравилось. Я все больше убеждалась, что совсем не знаю Эдуарда.
У входной двери включился свет, и мне пришлось отвернуться, защищая свое ночное зрение. Я как раз пялилась на этот фонарь, когда он ожил. Мелькнули две мысли. Первая: кто зажег свет? Вторая: дверь синяя. Она была выкрашена сине-фиолетовой краской — сочный, богатый цвет. И еще я заметила ближайшее к двери окно — переплет был выкрашен в тот же яркий цвет.
Я уже видела этот цвет в аэропорту, хотя цвета там были разнообразнее и с примесью оттенка фуксии.
— Чего это дверь и окно синие? — спросила я.
— Может, мне так нравится, — ответил он.
— Я тут успела увидеть много домов с синими и бирюзовыми дверями. К чему бы это?
— Ты очень наблюдательна.
— Есть такой недостаток. А теперь объясни.
— Здесь считают, что ведьма не может войти в дверь, покрашенную синим или зеленым.
Я вытаращила глаза:
— И ты в это веришь?
— По-моему, большинство из тех, кто красит двери, в это сейчас не верят, но таков местный стиль. Рискну предположить, что сейчас мало кто помнит, откуда эта легенда возникла.
— Или, скажем, выставляют тыкву-череп на Хэллоуин, чтобы отпугнуть гоблинов, — сказала я.
— Верно.
— Раз уж я так наблюдательна, еще один вопрос: кто включил свет на крыльце?
— Или Бернардо, или Олаф.
— Твои помощники, — уточнила я.
— Да.
— Как мне невтерпеж с ними встретиться.
— Ради духа сотрудничества и прекращения сюрпризов сообщаю: Олаф не очень любит женщин.
— То есть он гей?
— Нет, и в ответ на подобное предположение он наверняка полезет в драку, так что не надо, пожалуйста. Если бы я знал, что позову тебя, то его бы вообще не пригласил. Вы двое в одном доме и работающие над одним делом, это будет… катастрофа это будет.
— Сурово, — сказала я. — Ты думаешь, мы не сможем сыграться?
— Я это почти гарантирую.
Дверь открылась, и наш разговор резко прервался. Я подумала, не это ли ужасный Олаф. Человек в дверях не походил ни на какого Олафа, но откуда мне знать, как Олафу положено выглядеть?
Этот был шести футов ростом, дюйм туда-сюда. Трудно было определить рост точно, потому что нижняя часть тела скрывалась под белой простыней, которую мужчина прижимал к себе рукой у талии. Ткань спадала к его ногам, как вечернее платье, но от талии вверх никаких признаков парадного костюма не наблюдалось. Мужик был худощавый, мускулистый и отлично сложенный. Ему шел прекрасный ровный коричневый загар, хотя частично это был и натуральный цвет, потому что перед нами стоял индеец, да еще какой. Волосы длиной до пояса падали через плечо и закрывали щеку, густые, черные, спутанные со сна, хотя еще рановато было для отбоя. Лицо сходилось вниз гладким и плавным треугольником, на подбородке ямочка, губы полные. У него черты лица были больше европейские, чем индейские — расизм ли это так думать или просто правда?
— Можешь уже закрыть рот, — сказал Эдуард мне на ухо.
Я закрыла рот.
— Извини, — промямлила я. И очень смутилась. Обычно я не обращаю на мужчин такого внимания, тем более на тех, с кем незнакома. Что сегодня со мной стряслось?
Мужчина на крыльце намотал простыню на руку, так что показались ноги, и смог сделать два шага, не запутавшись.
— Извините, я спал, а то бы я раньше вышел помогать.
Простыня его не смущала абсолютно, хотя пришлось приложить немалые усилия, чтобы намотать ее на руку и суметь второй рукой взять чемодан.
— Бернардо Конь-в-Яблоках, Анита Блейк.
Он держал простыню правой рукой и несколько смутился, когда выпустил чемодан и стал все это перекладывать в другую руку. Простыня соскользнула спереди, и мне пришлось отвернуться — и быстро.
Отвернулась я, потому что покраснела и надеялась, что в темноте это будет не видно. Я замахала рукой за спиной:
— Поздороваемся, когда оденешься.
— Смущаешь девушку, — раздался голос Эдуарда.
— Прошу прощения, — сказал Бернардо. — Я действительно не хотел.
— Мы сами заберем багаж, пойди оденься, — сказала я.
Кто-то подошел ко мне сзади, и не знаю, как я поняла, что это не Эдуард.
— Ты скромница. Я по описанию Эдуарда ожидал чего угодно, только не этого.
Я медленно обернулась. Он стоял очень близко, с чертовским натиском вторгаясь в мое личное пространство.
— А чего ты ждал? — Я вызверилась на него злыми глазами. — Блудницы Вавилонской?
Я смутилась и была не в своей тарелке, а от этого я всегда злюсь. И в голосе это было слышно.
Полуулыбка Бернардо несколько увяла.
— Я не хотел сказать ничего обидного.
С этими словами он поднял руку и тронул мои волосы.
Я отступила на шаг:
— А это что еще за ритуальные ощупывания?
— Я заметил, как ты смотрела на меня в дверях, Я почувствовала, как жар мне бросился в лицо, но на этот раз я не отвернулась.
— Если хочешь появляться на крыльце в виде центральной вкладки из "Плейгерл", это твое право, но не обижайся, что на тебя пялятся. Только не усмотри в этом то, чего нет. Ты лакомая конфетка с виду, но то, что ты на это так напираешь, никому из нас чести не делает. Либо ты блядь, либо меня считаешь блядью. Первому я готова поверить, второе не соответствует действительности. — Сейчас уже я шла на него, вторгаясь в его пространство. Краска смущения сменилась бледностью злости. — Так что осади назад.
Настал его черед глядеть неуверенно. Он отступил, замотался простыней насколько мог и поклонился. Это был старомодный придворный поклон, будто он его уже делал, и делал всерьез. Красивый жест, когда вокруг рассыпаются такие волосы, но я видала его в лучшем исполнении. Не последние полгода, но видала.
Он выпрямился, и лицо его было серьезным, а вид — вполне искренним.
— Есть два типа женщин, которые водятся с мужчинами вроде Эдуарда, вроде меня, зная, кто мы такие. Первые — это шлюхи, сколько бы они на себя ни навешали оружия; вторые — чисто деловые женщины. Я их называю Мадоннами, потому что они никогда ни с кем не спят. Они хотят быть своими парнями. — Улыбка снова заиграла на его губах. — Прошу прощения, если меня разочаровало, что ты — свой парень. Я здесь уже две недели, и мне становится одиноко.
Я покачала головой:
— Целых две недели! Бедный мальчик. — Протолкнувшись мимо него, я взяла свою сумку с вещами и посмотрела на Эдуарда. — В следующий раз предупреждай меня о чужих странностях.
Он поднял руку в бойскаутской клятве:
— Никогда не видел, чтобы Бернардо так себя вел при первой встрече. Клянусь.
Я прищурилась, но, глянув ему в глаза, поверила.
— И чем я заслужила такую честь? Он поднял мой чемодан и улыбнулся:
— Посмотрела бы ты на свою физиономию, когда он появился на крыльце в простыне. — Эдуард засмеялся очень по-мужски. — Никогда не видел, чтобы ты так смутилась.
Бернардо подошел к нам.
— Я честно, серьезно не собирался никого смущать. Просто я сплю без одежды и потому набросил простыню.
— А где Олаф? — спросил Эдуард.
— Сидит и дуется, что ты ее привез.
— Просто блеск, — сказала я. — Один из вас воображает себя Лотарио, а второй не хочет со мной разговаривать. Лучше не придумаешь.
Я повернулась и пошла к дому вслед за Эдуардом.
Бернардо окликнул меня:
— Только не надо заблуждаться насчет Олафа, Анита. Он любит женщин у себя в кровати и в отличие от меня не так разборчив в способах, как их туда затаскивать. Я бы больше опасался его, чем себя.
— Эдуард! — позвала я.
Он уже вошел в двери и обернулся на мой голос.
— Бернардо прав? Олаф для меня опасен?
— Я могу сказать ему о тебе то же, что сказал насчет Донны.
— Что именно?
Мы все еще стояли в дверях.
— Я ему сказал, что, если он ее тронет, я его убью.
— Если ты придешь мне на помощь, он вообще не станет со мной работать и уважать меня не будет ни на грош.
— Это правда, — кивнул Эдуард.
Я вздохнула:
— Ладно, сама справлюсь.
Бернардо пододвинулся ко мне сзади, ближе, чем мне бы хотелось. Якобы случайным движением сумки я его отодвинула.
— Олаф сидел в тюрьме за изнасилование, — сказал Бернардо.
Я поглядела на Эдуарда, не скрывая недоверия.
— Он серьезно?
Эдуард просто кивнул. На его лице было обычное спокойствие.
— Я тебе говорил в машине, что не позвал бы его, если бы знал, что приедешь ты.
— Но ты не говорил о сроке за изнасилование.
Он пожал плечами:
— Да, надо было сказать.
— Что еще надо мне знать о добром старине Олафе?
— Действительно. — Эдуард посмотрел на Бернардо, стоящего за мной. — Ты можешь вспомнить что-нибудь еще, что ей надо знать?
— Только то, что он хвастается тем изнасилованием и что он с ней сделал.
— Понятно, — сказала я. — Вы мне все объяснили. У меня только один вопрос.
Эдуард посмотрел на меня с ожиданием, Бернардо сказал:
— Валяй.
— Если я убью еще одного твоего помощника, я опять окажусь у тебя в долгу?
— Нет, если он это заслужит.
Я бросила сумку на порог.
— Блин, Эдуард, если ты меня все время будешь сводить с психами и мне придется защищаться, я тебе до могилы задолжаю.
— А ведь ты серьезно, — догадался Бернардо. — Ты убила его последнего помощника.
Я посмотрела на него:
— Да, я серьезно. И я хочу получить разрешение убрать Олафа, если он сорвется с нарезки, и не задолжать при этом Эдуарду очередной фунт мяса.
— А кого ты убила? — спросил Бернардо.
— Харли, — ответил ему Эдуард.
— Черт, правда?
Я подошла к Эдуарду, вторгаясь в его личное пространство, пытаясь прочесть что-то в пустых синих глазах.
— Я хочу получить разрешение убить Олафа, если он выйдет из-под контроля, и не быть у тебя в долгу.
— А если я такого разрешения не дам?
— Тогда отвези меня в гостиницу, потому что жить в доме с бахвалящимся насильником, которого мне нельзя убивать, я не буду.
Эдуард посмотрел на меня долгую минуту, потом едва заметно кивнул.
— Решено. Пока он в этом доме. За порогом играй мирно.
Я бы поспорила, но вряд ли добилась бы большего. Эдуард очень бережет своих помощников, и, поскольку я стала одним из них, я могла оценить такое отношение. Подняв сумку с пола, я сказала.
— Спасибо. А теперь — где моя комната?
— Черт, она отлично впишется, — сказал Бернардо, и что-то в его голосе заставило меня глянуть ему в лицо. Но оно стало чистым, пустым, и черные глаза были как два кострища. Будто он снял маску и дал мне заглянуть внутрь, потому что я проявила себя достаточно монстром, чтобы это выдержать. Может, так и было. Но я знала только одно: Олафу или Бернардо, любому из них, лучше не сниться.