Как только он ушел, в дверях появился Эдуард, одетый в черную рубашку с короткими рукавами и кармашками. Будь она коричневой, я бы сказала, что он собрался на сафари. Черными были и свежеотглаженные джинсы, пояс, охватывающий узкую талию, и даже пряжка, покрытая чем-то черным, чтобы не блестела на солнце и не выдавала владельца, — под цвет наплечной кобуре и пистолету, выпиравшему на груди. Полоска белой нижней рубашки виднелась у открытого ворота, но все остальное — сплошной темный тон, от которого глаза и волосы Эдуарда казались еще светлее. Впервые с момента прибытия я увидела его без ковбойской шляпы.
— Если ты оделся на мои похороны, то слишком неформально. А если ты всегда так на улицу одеваешься, то туристов распугаешь.
— Ты жива. Отлично, — сказал он.
— Очень смешно.
— Я не шутил.
Мы переглянулись.
— Эдуард, чего ты такой мрачный? Я спросила дока, он мне сказал, что убийств больше не было.
Эдуард покачал головой и встал в изножье кровати рядом с импровизированным алтарем. И мне неудобно было смотреть на него с такого расстояния — приходилось поднимать голову. Тогда я правой рукой нащупала кнопки и приподняла изголовье. Достаточно часто я бывала на больничной койке, чтобы помнить ее устройство.
— Да, убийств больше не было, — согласился он.
— Тогда чего у тебя такая постная рожа?
Пока койка приподнималась, я прислушивалась к своим ощущениям, ожидая боли. Тело ныло, как и должно быть после ударов об стены. Грудь болела, и не только от ожогов. Когда Эдуарда можно было видеть уже не напрягаясь, я остановила подъем.
Он улыбнулся едва заметно:
— Ты чуть не умерла и спрашиваешь меня, в чем дело?
Я приподняла брови:
— Вот уж не знала, что тебя это волнует.
— Больше, чем надо бы.
Я не знала, что на это сказать, но попыталась:
— Значит ли это, что ты не будешь убивать меня из спортивного интереса?
Он моргнул, и эмоции смыло с его лица. Эдуард разглядывал меня со своей обычной чуть веселой непроницаемостью.
— Ты же знаешь, я убиваю только за деньги.
— Чушь. Я видела, как ты убивал совершенно бесплатно.
— Это только когда работал с тобой.
Я пыталась вести себя как свой крутой парень — Эдуард не поддержал такой тон. Тогда я попробовала честный разговор.
— Эдуард, у тебя усталый вид.
— Я действительно устал, — кивнул он.
— Раз больше убийств не было, где ты так вымотался?
— Бернардо вышел из больницы только вчера.
Я подняла взгляд:
— Он сильно пострадал?
— Сломанная рука, сотрясение. Поправится.
— Это хорошо.
Какая-то в нем ощущалась отстраненность, больше, чем обычно, будто у него было что еще сказать, а он отмалчивался.
— Эдуард, не юли.
Он прищурился:
— Ты о чем?
— Расскажи, что вас тут всех волнует.
— Я пытался увидеться с Ники Бако без тебя и Бернардо.
— Бернардо тебе сказал о встрече? — спросила я.
— Нет, твой друг детектив Рамирес.
Этого я не ожидала.
— Последний раз, когда я с ним виделась, он рвался пойти к Бако вместе со мной.
— Он продолжал рваться, но Бако никого из нас видеть не захотел. Он требовал тебя и Бернардо или хотя бы тебя.
— И ты расстроился, что Ники отверг твое приглашение на танец? — спросила я. — В этом дело?
— Тебе в самом деле нужен Бако, Анита?
— А что?
— Ответь на вопрос.
Я достаточно знала Эдуарда. Если я не отвечу на его вопрос, он не ответит на мой.
— Да, нужен. Он некромант, Эдуард, а эта тварь, чем бы она ни была, — это какая-то форма некромантии.
— Но ты лучший некромант, чем он, ты сильнее.
— Может быть, но я ничего не знаю о ритуальной некромантии. То, что я делаю, ближе к вудуизму, чем к традиционной некромантии.
Он вяло улыбнулся, качая головой:
— А что именно называется традиционной некромантией и почему ты так уверена, что Бако ею занимается?
— Если бы он был аниматором, я бы о нем слышала. Нас не слишком много. Значит, он не поднимает зомби. Но и ты, и все, кто имеет отношение к метафизике в Санта-Фе и его окрестностях, говорят, что Бако работает с мертвецами.
— Я только знаю, какая у него репутация, Анита, с работой его я не знаком.
— Да, но я его видела. Он не занимается вудуизмом. Я достаточно с ним пообщалась, чтобы это почувствовать. Значит, он не аниматор и не вудуистский жрец, а его все равно называют некромантом. Тогда это может быть только ритуальная некромантия.
— То есть? — спросил Эдуард.
— Насколько я знаю, это значит вызывать духи мертвых для чего-нибудь вроде гадания или ответов на вопросы.
Эдуард покачал головой:
— Что бы ни делал Бако, это что-то похуже, чем вызов призраков. Люди его боятся.
— Очень мило с твоей стороны предупредить об этом уже после того, как я у него побывала.
Эдуард сделал глубокий вдох, держа руки на бедрах и не глядя на меня.
— Я допустил оплошность.
Я посмотрела на него:
— В тебе много разных свойств, Эдуард, но оплошность к их числу не относится.
Он кивнул и поднял на меня глаза:
— А тяга к соперничеству?
Я нахмурилась, но ответила:
— К соперничеству? Это я готова за тобой признать. Но при чем здесь Бако?
— Я знал, что в его баре сшивается шайка местных вервольфов.
Я вытаращилась на него, и когда моя отвисшая челюсть приняла исходное положение, я сказала:
— Засранец ты завистливый. Из-за тебя мы с Бернардо вошли туда неподготовленными. Нас обоих могли из-за тебя убить.
— Я сейчас объясню, зачем это сделал, дай мне шанс.
— Хочешь, угадаю навскидку? Ты хотел видеть, как я или Бернардо справимся с ситуацией или справимся мы оба.
Он кивнул.
— Какого хрена, Эдуард? Это же не игра!
— Я знаю.
— Нет, не знаешь. Ты все время что-то от меня скрываешь, с момента моего приезда. Испытываешь мою храбрость и самообладание, сравниваешь со своими. Это так по-школьнически, так… — Я поискала нужное слово и нашла: — Так по-мужски!
— Прошу прощения, — сказал он тихо.
Извинение меня остановило, слегка охладило праведное негодование.
— Я никогда не слышала, Эдуард, чтобы ты за что-нибудь извинился перед кем бы то ни было.
— Я уже очень давно этого не делал.
— Значит ли это, что с играми покончено и ты перестаешь выяснять, кто из нас круче?
Он кивнул:
— Именно так.
Я выпрямилась на кровати и посмотрела на него.
— Это общение с Донной или что-то другое так тебя преобразило?
— То есть?
— Если ты не прекратишь всю эту сентиментальную тягомотину, я начну считать, что ты такой же простой смертный, как все мы.
— Кстати, о бессмертных, — улыбнулся он.
— Но мы же не о них говорили?
— А это я меняю тему.
— Ладно.
— Так вот, если этот монстр действительно какое-то страшилище ацтекских легенд, тогда чертовски странное совпадение, что Принц города, совершенно случайно — ацтекской крови, ничего о нем не знает.
— Мы с ней говорили, Эдуард.
— Как ты думаешь, вампир, пусть даже Мастер, способен натворить все то, что мы видели?
Я задумалась, потом ответила:
— С помощью только вампирской силы — нет, но если она при жизни была ацтекской чародейкой, то могла сохранить свое умение и после смерти. Я слишком мало знаю об ацтекской магии. О ней вообще мало что известно. Эта тетка отличается от всех известных мне вампиров, а это значит, что при жизни она могла быть чародейкой.
— Я думаю, тебе надо бы снова с ней повидаться.
— И что? Спросить ее, не замешана ли она в убийстве, расчленении и обдирании двадцати с лишним человек?
— Что-то вроде, — осклабился он.
Я кивнула:
— О'кей. Когда выйду из больницы, первым делом наведаюсь в штаб вампиров.
Лицо у него стало совершенно пустым.
— Эдуард, в чем дело?
— Тебе действительно нужен Бако?
— Я эту тварь почуяла в первый же день — или ночь — приезда. И она меня ощутила и закрылась. С тех пор я так сильно ее не воспринимала, а мы проезжали мимо того места, где это было. Бако тоже умеет ее ощущать, и он ее боится. Так что да, я бы хотела с ним поговорить.
— Ты не думаешь, что за этим стоит он?
— Я ощущала силу этой твари. Бако силен, но не настолько. Чем бы эта штука ни была, но это не человек.
Он вздохнул:
— Ладно. — И сказал, будто принял решение: — Бако говорит, что ты должна с ним встретиться сегодня до десяти утра, иначе можешь вообще не приходить.
Я поискала взглядом по палате и нашла часы. Было восемь.
— Черт! — сказала я.
— Док говорит, что тебе нужно пробыть здесь еще не меньше суток. Леонора считает, что, если монстр опять на тебя нападет, ты не выдержишь.
— Ты еще что-то хочешь сказать.
— Что мне очень не хотелось тебе это говорить.
Я начинала злиться.
— Меня не надо беречь, Эдуард. Я думала, что уж кто-кто, а ты это понимаешь.
— И ты уверена, что готова это сделать?
Я чуть не сказала "да", но я была очень вымотана. Такая усталость не имеет отношения к недосыпанию. У меня все болело, и не только ушибы и порезы.
— Нет.
Он даже моргнул:
— Тебе должно быть очень хреново, раз ты так говоришь.
— Я бы подождала, но что-то напугало Бако. Если он сказал, что встретиться надо до десяти, то так тому и быть. Может, эта страшная штука собирается съесть его в одиннадцать. Мы же не можем такого пропустить?
— Я принес тебе одежду, она там, в холле. В приемном покое с тебя срезали наплечную кобуру и наспинные ножны.
— Блин! — сказала я. — Ножны ведь были сделаны на заказ!
Он пожал плечами:
— Можешь заказать новые.
Он подошел к двери, высунулся и вернулся с сумкой в руках. Обошел кровать с той стороны, где стоял стул Леоноры. С другой стороны было слишком много всякой аппаратуры, чтобы там мог встать посетитель.
Открыв сумку, Эдуард стал вынимать оттуда вещи. Застегнутая донизу черная рубашка не прилегала к ребрам плотно. Он выложил одежду аккуратными стопками: черные джинсы, черная тенниска, черные носки, даже белье в той же гамме.
— Зачем такой похоронный цвет?
— Темно-синие джинсы и тенниска изорваны в клочья. У тебя осталось только черное, красное и лиловое. Сегодня нам нужно что-то темное, внушительное.
— Поэтому ты тоже в черном? — спросила я, глядя, как шевелится рубашка, когда он движется. Это не пистолет. И вряд ли ножи. Что у него под рубашкой?
— К тому же на белом кровь видна.
— А что у тебя под рубашкой, Эдуард?
Он улыбнулся и расстегнул средние пуговицы. На груди у него было что-то вроде портупеи, но не для пистолета. Это оказались металлические предметы, для патронов великоватые, и с концами странной формы. Похоже на миниатюрные металлические дротики…
— Это что-то вроде крошечных метательных ножей?
Он кивнул:
— Бернардо сказал, что, если ободранному выдрать глаз, ему это не нравится.
— Я дважды тыкала им в глаза, и оба раза это их, по всей видимости, дезориентировало. Но, честно говоря, я не думала, что Бернардо заметил.
Он улыбнулся и стал застегивать рубашку.
— Его не следует недооценивать.
— И ты действительно можешь попасть такой штукой в глаз?
Эдуард вытащил из гнезда ножичек и легким движением руки послал его в стену. Лезвие воткнулось в крошечный кружок узора обоев.
— Я бы даже в сарай не попала.
Эдуард вытащил лезвие из стены и сунул обратно в гнездо.
— Ты можешь даже собственный огнемет получить, если хочешь.
— Ух ты! И ведь сегодня даже не Рождество.
Он улыбнулся:
— Нет, скорее что-то вроде Пасхи.
Я нахмурилась:
— Кажется, я не поняла.
— Ты же воскресла из мертвых, разве тебе не говорили?
— Что?
— У тебя три раза останавливалось сердце. Рамирес заставлял его работать непрямым массажем до приезда докторов. Потом они тебя два раза теряли. И третий раз тоже, когда Леонора Эванс уговорила их дать ей попробовать спасти тебя с помощью какой-то древней религии.
У меня вдруг сильно забилось сердце, и ребра отзывались болью на каждый удар.
— Ты пытаешься меня напугать?
— Нет, просто объясняю, при чем тут Пасха. Помнишь — "Христос воскресе из мертвых"?
— Поняла, поняла.
Я вдруг испугалась и обозлилась. Первое у меня редко бывает без второго.
— Если ты все еще в это веришь, я готов поставить свечку или две.
— Я подумаю. — В моем голосе послышалось раздражение.
Он снова улыбался, и я уже начинала не верить его улыбке, да и вообще все в нем казалось лживым.
— А может, надо спросить Леонору, кого она призывала на помощь, чтобы тебя вернуть? Может, надо не свечку ставить в церкви, а паре цыплят снести головы?
— Ведуньи не приносят жертвы для вызова силы.
Он пожал плечами:
— Извини. В школе наемных убийц не преподают сравнительного религиоведения и метафизики — тоже.
— Ты меня напугал, напомнил, как мне здорово досталось, а теперь дразнишь. Ты хочешь, чтобы я отсюда встала и поехала к Бако, или нет?
Он вдруг стал совершенно серьезен, и последние крупицы веселья испарились с его лица, как снежинки с горячей плиты.
— Я хочу, чтобы ты делала все, что считаешь нужным. Раньше я думал, что хочу добраться до этого сукина сына любой ценой. — Он тронул мою руку, лежащую поверх простыни, — не взял, только дотронулся и убрал руку. — Я ошибался. Есть цена, которую я платить не желаю.
Я не успела придумать, что сказать, как он уже повернулся и вышел. Я даже не знала, что меня больше сбивало с толку: новый поворот дела или новый и более эмоциональный Эдуард.
Краем глаза я глянула на часы. Черт. Остается час сорок, чтобы одеться, выбраться из больницы вопреки указаниям врачей и доехать до "Лос дуэндос". На пререкания с доктором Каннингэмом ушло бы больше времени.