Эдуард вытащил из "бардачка" темные очки и протянул их мне перед тем, как мы вошли в больницу. У меня глаза не стали еще нормальными, хотя я знала, что эффект уже начал спадать, потому что черный цвет и блеск моих глаз стали меня тревожить. А это был хороший признак.
Ники Бако лежал не в отдельной палате, и полиция переместила его соседа в другую палату. Он лежал на вытяжении и никуда не собирался. В кровати он казался меньше, чем мне помнилось. Нога, которая была так грубо изломана, белела в гипсе от пальцев до тазобедренного сустава. Система блоков и шнуров поддерживала ее приподнятой под непривычным углом, который должен был чертовски сказываться на спине.
Рамирес допрашивал Ники почти тридцать минут и ни к чему не пришел. Мы с Эдуардом наблюдали за спектаклем, прислонясь к стене. Но Ники сделал именно то, чего мы боялись: с ходу просек ситуацию и возможные последствия. Помирать он не хотел, так чего ради помогать нам?
— Ники, мы знаем, что за монстра ты сделал. Мы знаем, что ты сотворил. Помоги нам поймать эту тварь, пока она больше никого не убила.
— И что дальше? — спросил Ники. — Я знаю закон. Жизнь в тюрьме не светит таким, как я, — применившим магию для убийства. Смертный приговор мне обеспечен. Вам нечего мне предложить, Рамирес.
Я оттолкнулась от стены и тронула Рамиреса за руку. Он посмотрел на меня, и на его лице уже выражалась досада. Ему сообщили, что сюда едет лейтенант Маркс, и он хотел расколоть Бако до прихода Маркса, чтобы заслуга была его, а не лейтенанта. Политика, конечно, но в полицейской работе ее полно.
— Я могу задать вопрос, детектив?
Он глубоко вдохнул, медленно выдохнул.
— Да, конечно.
И отошел, освобождая мне место у кровати.
Я посмотрела на Ники. Кто-то приковал его за руку к спинке кровати. Я не думала, что это необходимо, когда есть вытяжение, но этот наручник можно будет использовать.
— Что сделает Супруг Красной Жены, если узнает, что ты выдал его тайное убежище?
Он уставился на меня, и даже сквозь темные очки была видна ненависть в его глазах. И еще было заметно, как быстро стала подниматься и опускаться у него грудь, как забился пульс на шее. Он перепугался.
— Ответь, Ники.
— Он меня убьет.
— Как?
Он нахмурился:
— В каком смысле — как?
— Я имею в виду — каким способом? Как он будет тебя убивать?
Ники поерзал в кровати, пытаясь найти удобное положение. Нога держала его крепко, и он дергал прикованную руку, дребезжа браслетом наручника вдоль прута спинки. Сегодня ему не суждено поудобнее устроиться.
— Он, наверное, пошлет своего монстра. Разрежет меня и выпотрошит, как всех прочих.
— Его прислужник крошил всех ведунов или экстрасенсов, а с обычных людей сдирал кожу. Так?
— Если ты такая умная, можешь меня не спрашивать. Ты уже сама знаешь все ответы.
— Не все. — Я тронула прут кровати, к которому он был прикован, взялась руками с обеих сторон, так что наручник не сдвинуть. — Я видела эти тела, Ники. Очень неприятный способ уходить, но есть вещи и похуже.
Он сухо засмеялся:
— Выпотрошить заживо — хуже трудно что-нибудь придумать.
Я сняла очки и дала ему увидеть мои глаза.
У него пресеклось дыхание. Он уставился на меня, глаза у него полезли из орбит, горло перехватило.
Я тронула его за руку, и он завопил:
— Не трогай меня! Черт побери, не трогай!
Он дергал и дергал наручник, будто это могло ему помочь.
Рамирес подошел с другой стороны кровати и поглядел на меня.
— Я ему ничего плохого не делаю, Эрнандо.
— Уберите ее от меня на хрен!
— Скажи нам, где этот монстр, и я ее вышлю из палаты.
Ники глядел на меня, на него, и теперь я видела у него на лице страх. Тут даже вампирское зрение не нужно было.
— Вы этого не сделаете. Вы ведь копы.
— Мы ничего и не делаем, — сказал Рамирес.
Ники снова таращился на меня.
— Вы копы. Вы меня можете казнить, но не пытать. Это закон.
— Ты прав, Ники. Полиции запрещено пытать арестованных. — Я наклонилась поближе и шепнула: — Но я же не из полиции?
Он снова начал дергать цепь, греметь ею по пруту во все стороны.
— Немедленно уберите ее от меня! Я требую адвоката. Немедленно адвоката!
Рамирес обернулся к двум патрульным у двери:
— Пойдите вызовите адвоката для мистера Бако.
Копы переглянулись.
— Оба? — спросил один.
— Оба, — кивнул Рамирес.
Они снова переглянулись и направились к двери. Тот, что повыше, спросил:
— И сколько времени должен занять телефонный разговор?
— Сколько-то. И когда вернетесь, постучите.
Патрульные вышли, остались только Эдуард, Рамирес, Ники и я. Ники уставился на Рамиреса:
— Рамирес, вы же отличный коп. Я про вас никакой грязи не слыхивал. Вы ей не дадите меня пытать. Вы же нормальный мужик, Рамирес! Не давайте ей меня пытать!
Он говорил быстро и высоко, но с каждым повторением он был все больше уверен в себе, уверен, что добропорядочность Рамиреса будет ему щитом.
В одном он, наверное, был прав. Рамирес не даст мне его тронуть, но я хотела, чтобы Рамирес дал мне его напугать.
Я потянулась, будто погладить его по щеке. Он отдернулся.
— Рамирес, мать твою, забери ее от меня, будь человеком!
— Я буду поблизости, Анита, нужен буду — позовешь.
Он отошел от кровати и сел в дальнем углу палаты рядом с Эдуардом.
— Рамирес!! — отчаянно крикнул ему вслед Ники.
Я тронула его губы пальцами, и он под этим ласковым прикосновением застыл. Медленно двинулись его глаза, очень медленно заглянули в мои.
— Ш-ш-ш, — прошептала я, наклоняясь к нему губами, будто поцеловать в лоб.
Он открыл рот, резко набрал воздуху и завопил. Я взяла его лицо в ладони, как делал Пинотль, но я знала, что руки мне не нужны. Я могла высосать его поцелуем.
— Молчи, Ники, молчи.
Он заплакал.
— Пожалуйста, пожалуйста, не надо!
— И вервольфы тоже так тебя умоляли? А, Ники?
Я свела ладони, сделав ему губки бантиком.
— Да, — произнес он сдавленными губами. Мне пришлось заставить себя отпустить его, иначе остались бы следы. Нет, отметин оставлять нельзя. Нельзя давать Марксу повода прицепиться к Рамиресу.
Я оперлась руками на прут кровати, к которому Ники был пристегнут. Он отодвинул руку на длину всей цепи, но не дергался. Только смотрел на меня, как мышь на кошку, когда знает, что бежать некуда. Я наклонилась к нему. Это было небрежное, очень естественное движение, но мое лицо приблизилось к нему настолько, что он теперь видел лишь его.
— Сам видишь, Ники, бывают вещи и похуже.
— Я тебе нужен, чтобы вернуть тех. Мы с тобой можем вернуть их к жизни.
— Сам видишь, ты мне больше не нужен. Я теперь знаю, как все это проделать. — Я перегнулась, приподнявшись на цыпочки, руки на перилах кровати, подалась к нему, будто хотела шепнуть в ухо: — В ваших услугах более не нуждаются.
— Умоляю, — шепнул он.
Я заговорила, так близко придвинув к нему лицо, что ощущала теплую волну собственного дыхания.
— Врачи удостоверят твою смерть, Ники. Тебя где-нибудь закопают в ящике, и ты будешь слышать каждую лопату земли, упавшую на крышку гроба. Ты будешь лежать в темноте и вопить безмолвно, и никто тебя не услышит. Может, придется нефритовую бусинку зашить тебе в рот, чтобы ты лежал тихо.
Слезы текли у него по щекам, но лицо его было пусто, будто он не знал, что плачет.
— Говори, где твой хозяин, Ники, или, клянусь, тебе придется хуже смерти.
Я очень нежно поцеловала его в лоб.
Он заскулил.
Я поцеловала его в кончик носа, как ребенка. Нависла над его ртом.
— Рассказывай, Ники.
Я опустила губы ниже, они соприкоснулись с его губами, и Ники резко отвернулся.
— Я расскажу. Я все расскажу!
Я отодвинулась от кровати, пропуская Рамиреса.
Зазвонил телефон. Эдуард вытащил из заднего кармана оживший сотовый и вышел разговаривать в холл.
Голос у Рамиреса был не очень довольный:
— Что значит — не можете рассказать, как туда добраться?
Блокнот у него был раскрыт, перо наставлено, но ничего не записано.
Ники выставил руки, будто отгораживаясь от меня.
— Я вам клянусь, что могу вас туда отвести, но объяснить, как проехать, да еще как найти, — не могу. Я же не хочу вас посылать наобум, чтобы вы его не нашли. Вы тогда все свалите на меня, а я не виноват.
Рамирес посмотрел на меня. Я кивнула. Он был слишком перепуган, чтобы врать, и слишком глупая была бы причина, чтобы ее сочинить.
— Я вас могу к нему отвести. Если мы туда попадем, я вас к нему отведу.
— Конечно. Если ты там будешь, сможешь предупредить своего хозяина.
— Я и не думал!
Но цвет кожи у него изменился, чаще стало дыхание, глаза чуть забегали.
— Врешь.
— Ладно, вру. Но дурак я был бы, если бы не попробовал сбежать. Меня же хотят убить, Анита. Чего же мне не попытаться?
Да, здесь он был прав.
— Вызовите Леонору Эванс. Она колдунья. Пусть она его отгородит, чтобы он со своим хозяином мог связаться только воплем.
— А вопль куда девать? — спросил Рамирес.
— Заткните ему рот кляпом, когда надо будет.
— Ты доверяешь эту работу Леоноре Эванс?
— Она мне жизнь спасла. Так что да.
Рамирес кивнул:
— О'кей, я ей позвоню. — Он посмотрел на шнуры вытяжения. — Врачи не захотят его сегодня никуда отпускать.
— А ты с ними поговори, Эрнандо. Объясни, что поставлено на карту. И вообще что толку его лечить, если его тут же казнят?
Рамирес посмотрел на меня:
— Очень бездушные слова.
— Но все равно правдивые.
Эдуард постучал и просунулся в дверь, только чтобы сказать:
— Ты мне нужна.
Я посмотрела на Рамиреса.
— Наверное, теперь мы можем взять эту работу на себя, — сказал он.
— С удовольствием.
Я надвинула темные очки и вышла в холл к Эдуарду. По его лицу я сразу же поняла: случилось что-то серьезное. У него это было видно не так, как обычно бывает, но видно — натянулась кожа возле глаз, он держался как-то осторожно, будто опасался резких движений, чтобы не разбиться. Даже я бы, наверное, не заметила этого, не будь у меня зрения вампира.
— В чем дело? — спросила я, подходя поближе, потому что вряд ли его слова предназначались для ушей полиции. У него это редко бывало.
Он взял меня под руку и отвел в сторону, подальше от патрульных, которые таращились в нашу сторону.
— У Райкера дети Донны. — Он сжал мне пальцы, и я не сказала ему, что это больно. — Питер и Бекки. Он их убьет, если я тебя к нему не привезу немедленно. Он знает, что мы в больнице. Дает мне час доехать, потом начинает их пытать. Если через два часа мы там не будем, он их убьет. Если мы приведем за собой полицию, он их убьет.
Я взяла его за руку. Почти любого другого из своих друзей я бы обняла.
— Как Донна?
Он вроде бы заметил, что впился в мою руку, и отпустил.
— Донна сегодня на собрании своей группы. Я не знаю, жива ли нянька, но Донны еще два или три часа дома не будет. Она не знает.
— Поехали, — сказала я.
Мы повернулись, и вслед нам крикнул Рамирес:
— Куда вы собрались? Я думал, вы захотите присутствовать.
— Срочное личное дело, — ответил Эдуард, не останавливаясь.
Я обернулась, идя задом наперед и пытаясь при этом говорить:
— Через два часа позвони домой Теду. Звонок будет передан на его сотовый телефон. Мы присоединимся к твоей охоте на монстра.
— А почему через два часа? — спросил он.
— Наше срочное дело будет к тому времени улажено, — сказала я, цепляясь за руку Эдуарда, чтобы не упасть, идя спиной вперед.
— Через два часа все это уже может кончиться, — предупредил Рамирес.
— Извини. — Эдуард протащил меня через двери в следующую секцию холла, и она за нами закрылись. Он уже набирал номер на сотовом. — Скажу Олафу и Бернардо, чтобы встретили нас на повороте к дому Райкера.
Я не знаю, кто из них подошел к телефону, но Эдуард продиктовал длинный список, что с собой привезти, и заставил его записать. Мы уже вышли из больницы, прошли на парковку и садились в "хаммер", когда он защелкнул телефон.
Вел машину Эдуард, а мне оставалось только размышлять. Не очень удачное занятие. Мне вспомнился май, когда бандиты похитили мать и младшего брата Ричарда. Нам прислали коробочку с локоном брата и пальцем матери. Все, кто их хоть пальцем тронул, теперь мертвы и не тронут больше никогда и никого. Только о двух вещах я сожалела: первое — что не успела вовремя и не спасла их от пытки, и второе — что бандиты слишком быстро умерли.
Если Райкер тронет Питера или Бекки… вряд ли мне захочется видеть, что сделает с ним Эдуард. По дороге я молилась: "Господи, пожалуйста, пусть их не тронут. Пусть они будут невредимы". Райкер мог и соврать. Они оба могут быть мертвы, но я так не думала — быть может, потому, что тогда и мне предстоит умереть. Я вспомнила Бекки в платье с подсолнухом, с веточкой сирени в волосах, и как она смеется на руках у Эдуарда. Я видела угрюмое презрение Питера, когда Эдуард и его мать касались друг друга. Вспомнила, как Питер попер на Рассела в ресторане, когда тот стал угрожать Бекки. Храбрый мальчуган. И я пыталась не думать о том, что с ними происходит прямо в эту минуту.
Эдуард стал очень, очень спокоен. И когда я на него смотрела, зрение черного хрусталя показывало мне куда больше, чем я видела до сих пор. Мне уже не надо было гадать, дороги ли ему эти дети. Я это видела — он их любил. Насколько он вообще был на это способен, он их любил. И если кто-то их тронет, месть Эдуарда будет огромным и страшным ужасом. И я не смогу ему помешать, что бы он ни делал. Мне останется только стоять, смотреть и стараться, чтобы не слишком много крови оказалось у меня на ботинках.