Полиции я позвонила с дороги — анонимно. Сказала, что слышала крики. И повесила трубку, не назвавшись. Если Олафа там нет, они напугают Даллас до дрожи, а я извинюсь. Даже заплачу за взломанные замки.
— А почему ты не сказала правду? — спросил Бернардо.
— А как? "Я думаю, ее сейчас убивает серийный убийца". — "А откуда вы знаете, мэм?" — "Видите ли, офицер, тут так получилось, я уже несколько дней знала, что он серийный убийца, но наш общий друг, Тед Форрестер, запретил ему нападать на женщин, пока мы не раскроем эти убийства с расчленением — вы же о них слышали? Ах, кто говорит? Это Анита Блейк, истребитель вампиров. А что может истребитель вампиров знать о серийных убийцах? О, больше, чем вы думаете".
Я посмотрела на Бернардо.
— Ладно, ладно. Но когда мы приедем, они все равно пристанут с вопросами.
— Полиция Альбукерка туда выедет сверхсрочно. И будут там раньше, когда мы с тобой только подъезжать будем.
— Вроде бы тебе Даллас при встрече не понравилась.
— Какая разница, понравилась она мне или нет?
— Есть разница.
— Если она мне не нравится, так пусть Олаф ее кромсает? Так, что ли?
— Он спас тебе жизнь. И мне тоже. А этой женщине мы ничего не должны.
Я посмотрела на него, пытаясь прочесть его мысли по профилю лица.
— Ты хочешь сказать, что здесь ты меня не поддержишь, Бернардо? Если это так, я должна знать заранее. Если я пойду против Олафа, а ты заколеблешься, то тебя могут убить, а заодно и меня.
— Если я пойду, я буду готов его убивать, — сказал он.
— Если?
— Я ему обязан жизнью, Анита. В деле у Райкера мы спасали друг другу жизнь. Каждый из нас рассчитывал на другого и знал, что напарник будет на месте. А этой цыпочке Даллас я ничего не должен.
— Тогда оставайся в машине… — Тут я поняла иной возможный смысл его слов. — Или ты хочешь сказать, что ты на его стороне?
Браунинг уже был у меня в руке. Я отщелкнула предохранитель, и Бернардо это услышал и оцепенел.
— Ну, так нечестно. Если я сниму левую руку с баранки, чтобы вытащить пистолет, мы разобьемся.
— Мне не нравится такой поворот разговора, — сказала я.
— Я только вот что хочу сказать, Анита: если можно будет спасти Даллас и дать Олафу уйти, мы должны его отпустить. Это будет честно по отношению ко всем.
— Если Даллас окажется невредимой, я подумаю. Больше этого я не могу обещать. Только если ты собираешься меня убить, чтобы помочь Олафу, позволь тебе напомнить: Эдуард остался в живых. Он найдет вас обоих, и ты это знаешь.
— Слушай, я же ничего не сказал насчет того, что готов в тебя стрелять.
— Я просто хочу заранее исключить все возможные недопонимания, Бернардо. Поверь мне, тебе бы не захотелось, чтобы я тебя неправильно поняла.
— Недопониманий не будет, — совершенно серьезно произнес Бернардо и напомнил мне Эдуарда. — Я только думаю, что дерьмово с нашей стороны отдать Олафа копам.
— Они уже там будут, Бернардо.
— Если это окажется всего пара патрульных, мы сможем ему помочь уйти.
— Ты предлагаешь убить полисменов?
— Этого я не говорил.
— И не надо. Этим путем я с тобой не пойду, Бернардо. Я тебя там закопаю.
— Ради двух копов, которых ты даже не знаешь?
— Да, ради двух копов, которых я даже не знаю.
— Почему? — спросил он.
Я покачала головой:
— Бернардо, если ты задаешь такой вопрос, то ты не поймешь ответа.
Он глянул на меня:
— Эдуард говорил, что ты — чуть ли не лучший стрелок, которого он видел, и не колеблешься убивать. И он говорил, что у тебя только два недостатка. Первый — что ты слишком тесно и лично общаешься с монстрами, а второй — что ты слишком похожа на честного копа.
— Честный коп. Мне это нравится, — задумчиво сказала я.
— Анита, я тебя видел. Ты не меньше киллер, чем Олаф или я. Ты не коп и никогда им не была.
— Кто бы я ни была, а копов я на месте не расстреливаю. Если Даллас невредима, обсудим вопрос насчет отпустить Олафа, но если он ее тронул, он расплатится. Если такой план тебе не по душе, отдай мне оружие и оставайся в машине. Я пойду одна.
Бернардо посмотрел на меня странно:
— Что мне помешает тебе соврать, оставить при себе оружие и застрелить тебя в спину?
— Твой страх перед Эдуардом больше твоей благодарности Олафу.
— Ты твердо в этом уверена?
— Я уверена, что у Олафа больше правил чести, чем у тебя. Будь ты ему и вправду чертовски благодарен, ты бы что-нибудь сказал еще до того, как я позвонила копам. Ты первым делом подумал не о защите Олафа. Да и потом тоже.
— Эдуард говорил, что ты — одна из самых верных людей на свете. Так почему же ты не хочешь защитить Олафа?
— Он охотится на женщин, Бернардо. Не потому, что их ему заказали, не ради мести — а просто как на дичь. Он вроде бешеного пса, нападающего на людей. В конце концов его приходится пристрелить.
— И ты идешь туда, собираясь его убивать, — сказал Бернардо.
— Нет, я не хочу его убивать. Ты вспомни: если я убью кого-нибудь из вас, я либо снова окажусь в долгу у Эдуарда, либо нам придется выяснять, кто из нас быстрее и лучше стреляет. Я не думаю, что выживу в таком испытании, а отдавая Эдуарду долг, я тоже большого удовольствия не получила. Я видела краем глаза его другую жизнь — там, у Райкера. Я не хочу вляпаться еще в одну перестрелку — мне это не в кайф.
— Это никому не в кайф, — ответил Бернардо. — К этому просто привыкаешь.
— К такой хреновине привыкнуть невозможно.
— Как невозможно привыкнуть вырезать сердца? Ты это сделала как профессионал со стажем.
Я пожала плечами:
— Совершенство достигается практикой.
— Вот эта улица, — сообщил Бернардо.
Рассветная тишина на улице только что рассеялась. Машины еще были припаркованы у тротуаров, но люди возле них глядели на полицейский автомобиль с мигалкой, стоявший у дома Даллас. Дверца полицейской машины была открыта и наполняла тихую окрестность кваканьем рации. Вращающиеся огни побледнели в резком утреннем свете и напоминали детскую игрушку.
Дом профессора Даллас был как маленькое ранчо со стенами под саман, которые здесь так любят. В утренних лучах он казался почти золотым и светился. Бернардо припарковался у дороги.
— Ну? — спросила я.
— Я с тобой.
Но мы не успели достать оружие, как из дома Даллас вышли два патрульных и сама Даллас в халате. Мы на нее уставились, а она улыбалась полисменам, пока те извинялись, что побеспокоили. Потом она огляделась и увидела нас. В некотором недоумении она все же приветственно махнула рукой.
— Глянь на почтовый ящик, Анита, — сказал Бернардо.
Наша машина стояла как раз перед ним. К передней стенке ящика был приколот ножом конверт, а на нем — крупными печатными буквами мое имя — Анита. Никто, кроме нас, его пока не заметил.
Машина Эдуарда была достаточно высокой, чтобы закрыть нас от соседей.
— Можешь прикрыть меня от копов? — спросила я.
— С удовольствием.
Я вылезла из машины, оставив браунинг на сиденье, поскольку не могла придумать способа заткнуть его за пояс так, чтобы полиция не заметила, а никаких документов со мной не было. Может, я могла бы в своей куртке сойти за федерала, а может, и нет. Выдавать себя за агента ФБР — это преступление против федерального закона. За мной и Бернардо уже числилось нападение на офицера полиции, и новых обвинений нам не нужно было.
Бернардо вытащил из ящика нож совершенно естественным движением. Конверт упал мне в руку, и я пошла к дому, похлопывая им по бедру, будто привезла его с собой в машине.
Никто из копов не заорал: "Стой, вор!", так что я шла себе спокойно. А что Бернардо сделал с ножом, я не знаю — нож просто исчез.
— Привет, Даллас! Что случилось?
— Кто-то сделал ложный вызов полиции. Сказал, что из моего дома слышны крики.
— Кто бы мог совершить такой неблаговидный поступок? — удивился Бернардо.
Я состроила ему мрачную рожу.
Он улыбнулся мне, довольный собой.
— А вам тоже позвонили? — спросила Даллас.
— Да, я снимал трубку, — ответил Бернардо. — Позвонили на сотовый Эдуарда и сказали, что вы в опасности.
Патрульные допустили ту же ошибку, что и персонал больницы, и представились по именам и званиям. Пожимая руки, я сказала:
— Я Анита Блейк. Это Бернардо Конь-в-Яблоках.
— И он не… — Полисмену было неудобно договаривать.
— Нет, я не федеральный агент, — сказал Бернардо с горечью в голосе.
— Дело в волосах, — пояснила я. — Они никогда не видели агента с длинными волосами.
— Да, конечно, — согласился он. — Дело в волосах.
Патрульные уехали, оставив нас на крыльце дома Даллас. Высыпавшие на улицу любопытные соседи глазели на нас — всем хотелось узнать, что могло случиться на тихой улице в столь ранний час.
— Может быть, зайдете? Я уже кофе поставила.
— Зайдем, конечно.
Бернардо посмотрел на меня, но пошел за мной.
Кухня была небольшая, квадратная и прибранная, будто ею не очень часто пользуются. В ярком утреннем свете она выглядела уютно.
— Анита, что там случилось на самом деле?
Я села за столик и открыла конверт с моим именем. Письмо было написано печатными буквами.
АНИТА, В ТОТ МОМЕНТ В ПЕЩЕРЕ Я ПОНЯЛ, ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДУМАТЬ ТОЧНО КАК Я. Я ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ПОЙМЕШЬ, КУДА Я ПОЙДУ НА ОХОТУ. И ВОТ ТЫ ЗДЕСЬ. Я НЕПОДАЛЕКУ.
Это заставило меня поднять глаза:
— Он пишет, что он рядом.
Бернардо вытащил пистолет, встал и начал наблюдать за окнами. Я стала читать дальше.
Я ВИДЕЛ, КАК ТЫ ПРИМЧАЛАСЬ СПАСАТЬ МИЛОГО ПРОФЕССОРА. Я ВИДЕЛ, КАК ТЫ ВЗЯЛА ПИСЬМО, И Я ЗНАЮ, ЧТО СЕЙЧАС ТЫ ЕГО ЧИТАЕШЬ. Я ЗАПРЕЗИРАЛ ЭДУАРДА, КОГДА ОН ЗАГОВОРИЛ О СРОДСТВЕ ДУШ. ТЕПЕРЬ Я ДОЛЖЕН БЫЛ БЫ ПЕРЕД НИМ ИЗВИНИТЬСЯ. КОГДА Я УВИДЕЛ, КАК ТЫ ВЫНИМАЕШЬ СЕРДЦЕ ТАК УМЕЛО, Я ПОНЯЛ, ЧТО ТЫ ТАКАЯ ЖЕ, КАК Я. СКОЛЬКО ТРУПОВ У ТЕБЯ НА СЧЕТУ? СКОЛЬКО ВЫНУТЫХ СЕРДЕЦ?
СКОЛЬКО ОТРУБЛЕННЫХ ГОЛОВ? ТЫ СКАЖЕШЬ СЕБЕ, ЧТО ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК Я. ДА, МОЖЕТ БЫТЬ, ТЫ НЕ БЕРЕШЬ ТРОФЕЕВ, НО ТЫ ЖИВЕШЬ, ЧТОБЫ УБИВАТЬ, АНИТА. БЕЗ НАСИЛИЯ ТЫ ЗАВЯНЕШЬ И УМРЕШЬ. ЧТО ЗА ИГРА СУДЬБЫ СДЕЛАЛА ТЕБЯ ЖЕНЩИНОЙ, КОТОРЫХ Я УБИВАЮ СНОВА И СНОВА, И ВЛОЖИЛА В ЭТО КРОХОТНОЕ ТЕЛО ВТОРУЮ ПОЛОВИНУ МОЕЙ ДУШИ? ТВОИ ЖЕРТВЫ-ВАМПИРЫ — В ОСНОВНОМ МУЖЧИНЫ, АНИТА? У ТЕБЯ ЕСТЬ ПРЕДПОЧТЕНИЯ?
Я БЫ РАД БЫЛ ОХОТИТЬСЯ РЯДОМ С ТОБОЙ. Я БЫ ОХОТИЛСЯ НА ТВОИХ ЖЕРТВ, ПОТОМУ ЧТО ЗНАЮ: ТЫ НЕ СТАНЕШЬ ОХОТИТЬСЯ НА МОИХ. НО МЫ БЫ УБИВАЛИ ВМЕСТЕ И РАЗРЕЗАЛИ ТЕЛА, И ЭТО БЫЛО БЫ БОЛЬШЕ, ЧЕМ Я КОГДА-ЛИБО МОГ МЕЧТАТЬ РАЗДЕЛИТЬ С ЖЕНЩИНОЙ.
Подписи не было. Неудивительно, потому что я вполне могла бы отдать письмо полиции.
— Ты побледнела, — сказала Даллас.
— А что там написано? — спросил Бернардо.
Я отдала ему письмо:
— Не думаю, что он здесь поблизости и собирается убивать ее или нас.
— О ком вы говорите? — спросила она.
Я ей рассказала, и она стала смеяться.
— Ты знаешь, что я истребитель вампиров? — спросила я.
— Да.
— Этой ночью я убила одного вампира. Насколько я понимаю, того, которого хотела Итцпапалотль, чтобы я убила. Она мне помогла это сделать. Это сердце я и вынула.
Бернардо читал быстрее, чем можно было от него ожидать.
— Господи, Анита, Олаф на тебя запал!
— Запал, — повторила я. — Запал. Слушай, другого слова найти не мог?
— А мне можно прочесть? — спросила Даллас.
— Думаю, даже нужно, потому что он ждал не просто, чтобы взглянуть на меня. Если бы я не появилась, он бы пришел сюда и изрубил тебя в куски.
Она попыталась со смехом отмахнуться от этих слов, но что-то в моем взгляде прервало ее смех, и она протянула за письмом дрожащую руку. Прочтя его, она спросила:
— Кто это?
— Олаф, — ответила я.
— Но он же был такой милый!
Бернардо издал какой-то неопределенный звук.
— Поверь мне, Даллас, но в этом Олаф никак не милый.
Она посмотрела на меня, на Бернардо:
— Вы меня не разыгрываете? Вы всерьез?
— Он — серийный убийца. Только, по-моему, в этой стране он никогда еще не убивал.
— Вы должны были выдать его полиции, — сказала она.
— У меня нет доказательств его преступлений.
— К тому же, — добавил Бернардо, — что, если бы он был вампиром?
— Что вы имеете в виду? — спросила она.
— Он имеет в виду, — пояснила я, — что вампира ты бы не выдала полиции, зная, что сами вампиры этим займутся.
— Да, пожалуй, — согласилась она.
— А этим займемся мы, — сказал Бернардо.
Она посмотрела снова на нас обоих, и на этот раз в ее глазах был испуг.
— Он вернется?
— За вами? Вряд ли, — ответил Бернардо и посмотрел на меня. — Но наверняка он найдет причину приехать в Сент-Луис.
Я бы рада была сказать, что он ошибается, но какое-то холодное чувство у меня под ложечкой подтвердило слова Бернардо. Мне предстоит снова увидеться с Олафом. И надо только решить, как мне повести себя при встрече. Пока мы занимались этой работой, он не совершил ничего плохого. У меня не только нет доказательств, что он — серийный убийца, но в этом раунде он вообще не сделал ничего хуже, чем я. Мне ли бросить в него камень? И все же, все же я надеялась, что он будет держаться от меня подальше. И может быть, еще и по тем причинам, о которых мне не хотелось признаваться даже самой себе. Может быть, по тем же причинам, по которым я убью его, если он появится. Ведь не исключено, что в его письме могла быть правда. За мной больше пятидесяти убийств — и что же отличает меня от людей, подобных Олафу? Мотив? Метод? Если это единственная разница, то Олаф прав, а я не могу допустить, чтобы он был прав. Этого я просто не могу принять. Вырасти в Эдуарда — это проблема. Вырасти в Олафа — это кошмар.
Эпилог
Маркс пытался выдвинуть обвинения, но мы с Бернардо заявили, что понятия не имеем, о чем он говорит. Доктор Эванс сказал, что его травмы не могли быть нанесены человеком. Это бы тоже не помогло, если бы Марксу не припекли задницу за то, как он вел дело. Он участвовал в пресс-конференции, на которой общественность заверили, что опасность позади, но рядом с ним стоял Рамирес, а еще агент Брэдфорд, а еще я. Теда и Бернардо тоже пригласили. Нам не пришлось отвечать на вопросы, но фотографии наши попали в газеты. Я бы предпочла, чтобы этого не было, но моему боссу Берту приятно будет их видеть — в центральных газетах будет написано, что это — Анита Блейк из "Аниматорз инкорпорейтед". Берт это очень любит.
Эдуард подцепил вторичную инфекцию от какой-то дряни, которой был смазан кол. У него был рецидив, и я задержалась в городе. Мы с Донной дежурили возле его кровати по очереди. И у кровати Бекки. Дошло до того, что девочка начинала плакать, если я уходила.
Питер много времени проводил, играя с ней и стараясь ее развеселить. Но глаза у него запали, как бывает при недосыпании. Ни со мной, ни с Донной он не говорил. Ей он рассказал только про избиение — об изнасиловании он ей не сообщил. Я не стала выдавать его тайну. Во-первых, я не была уверена, что Донна такое потрясение выдержит. Во-вторых, это была не моя тайна.
Донна вела себя идеально. Она была как несокрушимая опора для своих детей, для Теда, хотя он не слышал толком, что она ему говорит. Только однажды она при мне плакала — будто новый человек восстал из пепла того, которого я знала. Это избавило меня от необходимости причинять ей боль.
Через десять дней после той ночи Эдуард очнулся и мог говорить. Опасность миновала. Я могла ехать домой. Когда я сказала, что уезжаю, Донна крепко меня обняла, заплакала и сказала:
— Ты должна попрощаться с детьми.
Я заверила ее, что так и сделаю, и она вышла, оставив нас прощаться.
Я пододвинула стул к кровати и села, изучая лицо Эдуарда. Оно было все еще бледным, но снова он выглядел как Эдуард. То же холодное безразличие в его глазах, когда его никто не видит, кроме меня.
— В чем дело? — спросил он.
— Дело не в том, что ты чуть не умер? — ответила я.
— Нет.
Я улыбнулась, но он не ответил на улыбку.
— Бернардо приходил меня навестить, а Олафа не было, — сказал он.
Тут я поняла, что он думал, будто я ждала, чтобы ему сказать.
— Ты думаешь, что я убила Олафа, и ждала, пока смогу дать тебе тот же выбор, что ты давал мне после гибели Харли? — Я засмеялась. — Ну, Эдуард, ты и даешь!
— Ты его не убила?
Просто видно было, как отпустило его напряжение.
— Нет, я его не убила.
Он сумел улыбнуться еле заметно.
— Это не был бы тот же выбор. Но если бы ты убила Олафа, ты бы не захотела снова быть у меня в долгу.
— Ты боялся, что я буду настаивать и потребую перестрелки по типу "Кораля ОК"?
— Да, — сказал он.
— Я думала, ты хочешь узнать, кто из нас стреляет лучше.
— Там, на лестнице, я считал, что умираю. И мог думать только об одном: Питер и Бекки погибнут вместе со мной. Бернардо и Олаф оставались, а ты ушла вверх по лестнице и не возвращалась. Когда ты вышла из-за угла, я знал, что дети спасены. Я знал, что ты ради них рискнешь жизнью. Бернардо и Олаф тоже попробовали бы, но для них это не было бы самым главным. А для тебя — я знал — будет. И когда я там отключился, я уже не волновался. Я знал, что ты все сделаешь правильно.
— Что ты хочешь сказать, Эдуард?
— То, что, если бы ты убила Олафа, я бы тебе это простил, потому что Питер и Бекки значат для меня больше.
Я вынула из кармана письмо Олафа и подала Эдуарду. Он прочел его, и ничего не шевельнулось в его глазах. Никакой реакции.
— Такого человека надежно иметь за спиной, Анита.
— Ты мне предлагаешь начать встречаться с Олафом?
Он чуть не рассмеялся.
— Да нет, блин, нет! Держись от него как можно дальше. Если он приедет в Сент-Луис, убей его. Не жди, пока он этого заслужит, — просто убей.
— Я думала, он твой друг.
— Не друг, а деловой партнер. Это не то же самое.
— Я согласна, что кто-то должен убить Олафа, но почему вдруг у тебя такая убежденность? Ты достаточно ему доверял, чтобы позвать в свой город.
— У Олафа никогда не было подруги. Были шлюхи и были жертвы. Может быть, это истинная любовь, но я боюсь, если он появится и увидит, что ты не девушка его мечты серийного убийцы, он озвереет. А смотреть, какой он в озверевшем виде, не стоит, Анита. Действительно не стоит.
— Ты меня пугаешь, что он приедет на меня охотиться?
— Если он покажется у тебя в городе, сообщи мне.
— Сообщу, — кивнула я. И у меня были еще вопросы. — В доме Райкера вдруг обнаружилась какая-то непонятная утечка газа, и он взлетел в царствие небесное. Ни уцелевших, ни тел, никаких следов, что мы там что-то натворили или люди Райкера что-то натворили. Это работа Ван Клифа?
— Не лично его, — сказал Эдуард.
— Ты знаешь мой следующий вопрос, правда?
— Знаю, — ответил он.
— И ты мне ничего не расскажешь?
— Не могу, Анита. Одно из условий ухода — никогда не говорить об этом ни с кем. Если я его нарушу, за мной придут.
— Я никому не скажу.
Он покачал головой:
— Анита, поверь мне. Неведение — благо.
— Как-то это чертовски злит, такое неведение.
Он улыбнулся.
— Я знаю. Мне очень жаль, Анита.
— Черта с два. Ты любишь хранить тайны.
— Но не эту, — сказал он.
И что-то похожее на печаль было в его глазах. Впервые до меня дошло, что он когда-то был добрее, мягче. Он не родился таким. Он был сделан таким, как чудовище Франкенштейна.
— Значит, ответов не будет?
— Нет.
Мы переглянулись, но нетерпения не было ни в ком из нас.
— О'кей, — сказала я.
— Что о'кей? — спросил он.
Я пожала плечами:
— Ты не хочешь говорить о своей биографии — ладно. Ответь на другой вопрос: ты собираешься жениться на Донне?
— Если я скажу "да", что ты сделаешь?
Я вздохнула.
— Когда я сюда приехала, я готова была тебя убить, чтобы защитить их. Но что есть любовь, Эдуард? Ты готов отдать свою жизнь за этих ребят. И за Донну тоже. Она убеждена, что ты — мужчина ее мечты. Отличная актерская игра. Бекки рассказала ей, что ты сделал — что сделали мы. Питер подтвердил. Так что в каком-то смысле все они трое знают, кто ты и что ты. Донне это не мешает.
Я замолчала.
— Так в этих словах где-то был ответ на мой вопрос? — спросил он.
— Я ничего не сделаю, Эдуард. Ты готов умереть за них. Если это не любовь, то что-то так на нее похожее, что я не вижу разницы.
Он кивнул:
— Приятно знать, что ты меня благословляешь.
— Ничего подобного, — возразила я. — Но не мне бросать камни в твою личную жизнь. Так что поступай как хочешь.
— Так и сделаю.
— Питер не сказал Донне, что с ним случилось. Ему нужно бы по этому поводу к психотерапевту.
— А почему ты ей не сказала?
— Это не моя тайна. К тому же ты — его будущий отчим, и ты в курсе. Я верю, что ты поступишь как надо, Эдуард. Если он не хочет, чтобы Донна знала, ты найдешь, как это обойти.
— Ты говоришь так, будто я — отец Питера, — сказал Эдуард.
— Ты хорошо видел, что Питер сделал с Амандой? — спросила я.
— Достаточно.
— Он разрядил в нее всю обойму. Превратил ее лицо в лапшу. И вид у него был… — Я покачала головой. — Он больше твой сын, чем Донны. И таков он с тех пор, как в восемь лет пристрелил убийцу своего отца.
— Ты думаешь, что он такой, как я?
— Как мы, — поправила я. — Как мы. Я не знаю, можно ли восстановить что-то, разрушенное так рано. Я не психиатр, лечение людей — не моя специальность.
— И не моя тоже, — сказал он.
— Я никогда не думала, что ты жалеешь о частицах своей личности, которые отдал, чтобы стать тем, кто ты есть. Но когда я увидела тебя с Донной, Питером и Бекки, я увидела в тебе сожаление. Тебе интересно, какова была бы твоя жизнь, не встреть ты Ван Клифа или кто там был первый из них.
Он посмотрел на меня холодными глазами:
— У меня много времени ушло, чтобы понять, что я нашел в Донне. Как ты узнала?
Я пожала плечами:
— Может быть, я то же нашла в Рамиресе.
— Для тебя еще не поздно, Анита.
— Слишком поздно уже для белого штакетника в моей жизни, Эдуард. Может быть, я что-нибудь еще придумаю, но не это. Слишком поздно.
— Ты думаешь, у нас с Донной ничего не выйдет, — сказал он.
Я покачала головой:
— Я не знаю. Для себя я знаю, что у меня не вышло бы. Я не могу тягаться с тобой по актерскому мастерству. Тот, с кем я буду, должен знать, кто я, и не тешить себя иллюзиями, иначе ничего не выйдет.
— Ты уже решила, с каким монстром строить свою жизнь?
— Нет, но знаю, что не смогу все время от них прятаться. Это то же самое, что прятаться от себя, от того, кем я стала. Этого я больше делать не собираюсь.
— И ты считаешь, что я убегаю от себя, когда иду к Донне.
— Нет, я думаю, ты всегда принимал монструозную часть своей личности. Ты впервые узнаешь, что не все, что ты хотел убить в себе, мертво. Донна взывает к той твоей сути, которую ты уже не считал живой.
— Да, — сказал он. — А что для тебя значат Ричард и Жан-Клод?
— Я не знаю, но сейчас самое время это выяснить.
Он улыбнулся, и это не была счастливая улыбка.
— Что ж, удачи тебе.
— И тебе тоже, — ответила я.
— Нам обоим она понадобится, — сказал он.
Я бы рада была поспорить, но он был прав.
Итцпапалотль я все же позвонила перед отъездом. Она была разочарована, что я не явилась лично, но не разгневана. Наверное, она понимала, почему я не хочу снова пожимать ей руку. Пятьдесят лет подряд она убивала любого миньона любого вампира-соперника, а у меня она волоса на голове не тронула. Наверное, ее интересовал секрет триумвирата, и она хотела его заполучить, но не это меня спасло. Она подстроила так, чтобы я убила Супруга Красной Жены. Она дала мне силу и привлечь его, и устоять против его чар. Я была ее наживкой и ее оружием. Теперь этот другой бог мертв, и я покидала ее территорию, пока она не решила, что я исчерпала свою полезность.
Она распространила приглашение и на моего Мастера.
— У нас с твоим Мастером найдется много тем для обсуждения.
Я ответила, что передам приглашение. Передать-то я передам, но раньше ад замерзнет, чем Жан-Клод согласится встретиться с Итцпапалотль. Может быть, Эдуард прав, и мы с Ричардом могли бы пережить смерть Жан-Клода. Но пережить его смерть и пережить то, что может сотворить с ним Итцпапалотль, — это две очень, очень разные вещи.
Есть много гораздо более простых способов убить Жан-Клода. Куда менее рискованных для Ричарда и для меня. И я знаю, что именно этого хотел бы от меня Эдуард. И многие мои друзья проголосовали бы за это, но право президентского вето у меня, а я не хочу его смерти. Чего я хочу, я не очень понимаю, но пусть он будет существовать, чтобы я могла решить.
Я возвращаюсь домой, я встречусь с друзьями, которых уже месяцами не видела. Да, Ронни встречается с лучшим другом Ричарда. Ну и что? Мы с ней все равно можем оставаться друзьями. У Кэтрин уже два года длится медовый месяц — это уже не повод отказываться от визитов к ней. Наверное, мне просто неуютно видеть, насколько она счастлива с мужчиной, который кажется мне очень ординарным и слегка скучным. Но Кэтрин при нем сияет. А я при своих двух мужчинах последнее время если и сияла, то редко и тускло.
И я начну снова видеться с вервольфами стаи Ричарда и вампирами Жан-Клода. Сначала восстановить дружеские связи, и если все будет нормально, тогда буду видеться с мальчиками. План осторожный, если не трусливый, но более оригинального мне не придумать. Ладно, это лучший и для меня приемлемый. Если честно, я нисколько не приблизилась к решению своих любовных проблем, чем была год назад, когда порвала с обоими. Те немногие случаи, когда я отступала от обета целомудрия, не в счет, потому что я все равно стараюсь с мальчиками не видеться. Сейчас я больше не собираюсь их избегать.
Мне хочется точно знать, чего же я хочу. Как только я пойму, чего я хочу и кого я хочу, встанет следующий вопрос: могу я получить, кого хочу, или проигравший обрушит своды дома на нас, и мы окажемся в кровавых развалинах. Я бы сказала, вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов, но Ричард и Жан-Клод для меня гораздо дороже. Может быть, Рамирес прав. Может, если бы я действительно кого-то из них любила, и вопросов никаких не было бы. Или Рамирес сам понятия не имеет, о чем говорит.
Эдуард любит Донну, и Питера, и Бекки. Они все дружно ходят к психотерапевту, но Питер, я думаю, все же не говорит правду о том, что там случилось. Если врать врачу, хорошего лечения не будет. Однако я думаю, что Питер в смысле психотерапии рассчитывает на Эдуарда. Страшненькая мысль.
Эдуард любит Донну. А я — люблю Ричарда? Да. А я люблю Жан-Клода? Может быть. Так если для Ричарда "да", а для Жан-Клода — "может быть", почему у меня нет ответа? Потому что, быть может (вот именно — быть может), настоящего ответа вообще нет. Беспокоит меня мысль, что, если я приму наконец решение, тут же начну горевать по тому, кто ушел. Когда-то я боялась, что, если выберу Ричарда, Жан-Клод убьет его, чтобы мною не делиться. И странно, что вампир готов делиться, а Ричард — нет. Может быть, Жан-Клод больше любит мощь триумвирата, чем меня, а может, Ричард просто ревнив. Я бы точно не стала делить никого из них ни с одной женщиной — будем честны перед собой. Поэтому я снова задаюсь тем же вопросом; так кто из них — любовь моей жизни? Может, у меня ее вообще нет. Может, это вообще не любовь. Но если это не любовь, так что же это?
Самой хотелось бы знать.
Больше книг на сайте - Knigoed.net