В три часа ночи я оказалась в помещении отдела Региональной Группы Расследования Противоестественных Событий. Нам ребята из другого отдела состряпали значки с аббревиатурой «ВП» — «вечный покой», капающей кровью на фоне красного или зеленого — на выбор. Зебровски их раздал, и все мы их носили, даже Дольф. Первый вампир, которого мы убили после этого, появился из морга с таким значком, приколотым к рубашке. Кто это сделал, так и не нашли. Я ставлю на Зебровски.
Он меня встретил у входа в помещение группы.
— Еще чуть-чуть укоротить это платье, и отличная будет рубашка.
Я его оглядела с головы до ног. Синяя рубашка выбилась из темно-зеленых штанов, галстук болтался, как ожерелье.
— Зебровски, Кэти на тебя злится, что ли?
Он перестал улыбаться:
— Нет, а что?
Я показала на галстук, не подходящий по цвету ни к штанам, ни к рубашке.
— Она тебя выпустила в таком виде на люди.
Он ухмыльнулся:
— Я одевался в темноте.
Я подергала его за галстук:
— Вот в это я верю.
Но обескуражить его мне не удалось. Он торжественно распахнул дверь в помещение нашей группы и просиял:
— Наша юная красавица!
Пришел мой черед хмуриться:
— Зебровски, что ты задумал?
— Кто, я? — сделал он невинные глаза.
Я покачала головой и вошла в комнату. На каждом столе стоял игрушечный пингвин. Люди говорили по телефонам, писали бумаги, работали с компьютерами, на меня никто не обратил внимания. Только пингвины на каждом столе. Почти год прошел, как Дольф и Зебровски побывали у меня дома и видели мою коллекцию пингвинов. Тогда никто не стал меня дразнить, и я решила, что проехало. А когда Зебровски после Нового года вернулся из отпуска по болезни, пингвины начали появляться на каждом месте преступления. На сиденье у меня в машине, в багажнике. Сейчас они их накупили на пару сотен долларов.
Я не знала, как реагировать. Не обращать внимания? Притвориться, что в этой комнате нет дюжины пингвинов? Собрать их все, пройдя по комнате? Взбеситься? Если бы я знала, что сделать, чтобы они перестали прикалываться, я бы так и поступила. Пока что я пыталась не обращать внимания и собирать пингвинов. Ни та, ни другая реакция их не остановила. Даже как-то поощрила. Я подозревала, что они готовят какую-то невероятную кульминацию. Какую — я понятия не имела и даже догадываться не хотела.
— Приятно видеть такой трудовой энтузиазм в три часа ночи.
— Не бывает слишком большого усердия и слишком позднего часа, — торжественно сказал Зебровски.
— Где Дольф?
— В комнате для допросов, с потерпевшей.
Что-то в его голосе заставило меня взглянуть на него повнимательней.
— По телефону Дольф назвал ее «предполагаемой» потерпевшей. Почему ей никто не верит?
Он улыбнулся:
— Дольф будет рвать и метать, если я испорчу эффект. — Он поманил меня пальцем: — Пойдем, девочка. Мы тебе покажем тетю, которую ты хотела видеть.
Я глянула исподлобья:
— Если это шутка, я буду очень недовольна.
Он придержал передо мной дверь:
— Мы не испортили тебе свидание с графом Дракулой?
— Не твое собачье дело.
Вслед мне понесся хор вздохов и предположений. Были среди них и грубые, были и физически невозможные даже с вампиром. Сексуальные приставания или просто я свой в доску парень? Иногда очень трудно провести грань.
Я просунула голову обратно в дверь и сказала:
— Вы все просто ему завидуете.
Кошачий концерт возобновился с новой силой.
Зебровски ждал на лестнице.
— Не знаю, когда ты больше посветишь мне ножками: если я пойду впереди, оглядываясь, или за тобой. Думаю, впереди.
— Остынь, Зебровски, или я на тебя пожалуюсь Кэти.
— А она знает, что я старый греховодник. — Он пошел впереди, оглядываясь на меня.
Я пошла вниз, а платье пусть болтается как хочет. Если носишь платье с разрезами почти до талии да еще хочешь, чтобы удобнее было прятать пистолет, то либо тебе должно быть все равно, что на тебя глазеют мужнины, либо ты такого платья не наденешь.
— Как ты уговорил Кэти с тобой встречаться, тем более за тебя выйти?
— Я ее подпоил.
Я рассмеялась:
— Спрошу у нее, когда буду у вас обедать в следующий раз.
Зебровски ухмыльнулся:
— Она тебе навешает на уши какой-нибудь романтической лапши. Только ты не верь.
Перед первой комнатой для допросов он остановился и тихо постучал.
Открыл Дольф, полностью загородив собой дверной проем. Он не просто высокий, он еще и сложен как профессиональный борец. Галстук повязан безупречно, воротник прилегает к шее. На брюках складка — порезаться можно. Единственная уступка жаре и позднему времени — длинные белые рукава рубашки, пиджака не было. Случаи, когда я видела Дольфа в рубашке с короткими рукавами, можно пересчитать по пальцам одной руки.
Все копы умеют придать своему лицу непроницаемый или скучающий вид, некоторые даже умудряются изображать на лице вялый интерес. Но все они кончают тем, что лицо перестает выражать что бы то ни было. В глазах пустота, скрывающая любые тайны. Такое лицо бывало у Дольфа, когда он допрашивал подозреваемого. Сейчас оно было у него рассерженным. Никогда не видела, чтобы Дольф выходил из себя во время допроса.
— В чем дело? — спросила я.
Он закрыл за собой дверь и вышел в коридор. Покачал головой.
— Не знаю, как ей удалось меня достать.
— Расскажи.
Он оглядел мою одежду, будто только сейчас заметил. Хмурая гримаса разгладилась почти до улыбки.
— Кто-то дурно повлиял на твою манеру одеваться.
Я нахмурилась:
— У меня на поясе пистолет, вот в чем дело. Через разрезы его легче достать.
Зебровски я ничего не стала бы объяснять, но Дольфу…
— Ой! — воскликнул Зебровски. — А ну-ка покажи, как ты выхватываешь пистолет!
Дольф улыбнулся, и у него даже глаза заблестели.
— Если уж показывать ногу, то ради хорошего дела.
Я скрестила руки на груди:
— У вас там действительно подозреваемая, или вы просто решили проверить мою дисциплинированность?
Улыбка исчезла, ее сменила сердитая хмурость.
— Не подозреваемая. Потерпевшая. Я знаю, ты уже говорила с Перри на месте происшествия" но я хочу, чтобы ты выслушала ее рассказ, а потом сказала мне, что ты об этом думаешь.
С этими словами он открыл дверь. Таков он, Дольф, — не любит влиять на мнение своих людей. Но, честно говоря, слишком быстро это произошло. Я не успела придать лицу профессиональное выражение. И когда я встретилась глазами с этой женщиной, мое нескрываемое удивление было еще заметно.
Общее впечатление: большие синие глаза, шелковистые светлые волосы, тонкие черты лица и при этом высокая. Даже когда она сидела, это было видно. Очень мало женщин умеют быть одновременно высокими и миниатюрными, но у этой получалось.
— Миз Вики Пирс, это Анита Блейк. Я бы хотел, чтобы вы рассказали ей, что с вами случилось.
Миз Пирс моргнула большими синими глазами, и в них стояли слезы. Не текли — обратите внимание, — но мерцали. Она промокнула их бумажной салфеткой. На шее слева у нее была наклейка.
— Сержант Сторр, я же вам все рассказала. И еще раз рассказала, и еще раз. — По щеке скользнула одинокая слеза. — Я так устала и так перенервничала сегодня ночью. И я должна рассказывать снова?
Она наклонилась к нему, сложив руки перед собой, и это выглядело почти как мольба. Притягательная сила ее синих глаз обезоружила бы почти любого мужчину. Жаль только, что весь этот спектакль был зря потрачен на Дольфа.
— Только еще один раз, для миз Блейк.
Она посмотрела мне за спину, на Зебровски:
— Пожалуйста! Я так устала.
Зебровски прислонился к стене:
— Он здесь начальник.
Она попыталась использовать женские чары — не вышло. Переключение в режим «мы с тобой сестры» произошло быстрее мгновения этих детских синих глаз.
— Вы ведь женщина. Вы понимаете, как это тяжело — одной среди всех этих… — голос ее упал до шепота, — мужчин.
Она опустила глаза к столу, а когда она их подняла, по прекрасной коже бежали настоящие слезы.
Оскара дать за такое исполнение. Меня подмывало зааплодировать, но я попыталась сначала проявить сочувствие. Для язвительности время еще будет.
Обойдя стол, я прислонилась к нему, но не села. Нас разделяли лишь несколько дюймов — несомненное вторжение в личное пространство. Потрепав ее по плечу, я улыбнулась, но актриса из меня не ахти, и до глаз улыбка не дошла.
— Вы здесь не одна, миз Пирс, я с вами. Пожалуйста, расскажите, что с вами случилось.
— Вы адвокат? — спросила она.
Если она попросит адвоката и будет настаивать, беседа окончена. Я встала перед ней на колени, взяла ее за дрожащие руки, посмотрела в глаза. Сочувствие я изобразить не смогла, но интерес у меня был неподдельный. Глядя ей в лицо, будто пытаясь запомнить его на всю жизнь, я произнесла:
— Вики, прошу тебя. Дай мне тебе помочь.
Ее руки вдруг затихли под моими. Она смотрела на меня большими глазами, как олень, учуявший запах ружья, но думающий, что, если стоять очень тихо, оно не выстрелит. Она кивнула скорее себе, чем мне, потом стиснула мне руки, и лицо ее было — сама искренность.
— У меня сломалась машина, и я вошла в бар какого-то ресторана позвонить. — Она наклонила голову, не глядя мне в глаза. — Я знаю, туда не надо было ходить. Одинокую женщину в баре ждут только неприятности. Но телефонов поблизости больше нигде не было.
— Ты имеешь право ходить куда. хочешь, Вики, и когда хочешь. То, что ты женщина, не лишает тебя этого права.
Мне не пришлось наигрывать возмущение.
Она снова посмотрела на меня, изучая мое лицо. Я просто видела, как крутятся у нее в голове шестеренки. Она думала, что я уже у нее в кармане. Господи, как же она была молода.
Пальцы ее вцепились мне в руки, дрожа мелкой дрожью.
— Я позвонила своему другу, чтобы он приехал посмотреть машину. Я студентка колледжа, и денег у меня немного, так что я не хотела сразу звонить в гараж — пусть сначала мой друг посмотрит. Я думала, может быть, он починит машину.
Она слишком много выдавала информации. Уже оправдывается. Или просто много раз повторяла… Нет.
— Я бы сделала то же самое, — сказала я. И действительно, такое могло бы быть.
Она стиснула мне руки и наклонилась чуть ближе, рассказывая чуть более охотно, сама увлеченная рассказом.
— Там был этот мужчина. Вроде бы симпатичный, мы поговорили, и он пригласил меня посидеть с ним. Я ему сказала, что жду своего друга, а он говорил отлично, просто посидим, поговорим.
Она снова опустила глаза.
— Он сказал, что такой красивой кожи, как у меня, никогда не видел. — Она подняла на меня большие глаза. — Понимаете, это было так романтично!
Это было так отрепетировано…
— Рассказывай дальше.
— Я ему разрешила заказать мне выпить. Знаю, не надо было. — Она промокнула глаза. — Я спросила, не против ли он, если я закурю, и он сказал, что нет.
Возле ее локтя была полная пепельница. Ни Дольф, ни Зебровски не курят, значит. Вики завзятая курильщица.
— Он обнял меня за плечи и наклонился — я думала, поцеловать. — Слезы потекли быстрее, она чуть сгорбилась, плечи у нее дрожали. — Он меня укусил в шею. Клянусь вам, до той секунды я не понимала, что он вампир.
Она глядела на меня с нескольких дюймов, вибрируя от искренности.
Я потрепала ее по руке:
— Многие не умеют отличать вампиров от людей. Особенно если вампир напитался.
— Напитался? — Она моргнула.
— Если вампир насосался крови, он больше похож на человека.
— А! — кивнула она.
— И что ты сделала, когда он тебя укусил?
— Я плеснула на него виски и подожгла зажигалкой.
— Что подожгла? — спросила я. — Виски или вампира?
— Обоих, — ответила она.
Я кивнула:
— Вампиры очень легко воспламеняются. Он отлично горел, не правда ли?
— Я не знала, что он так запылает, — сказала она. — Люди просто так не горят.
— Нет, — подтвердила я. — Не горят.
— Я закричала и бросилась от него прочь. И тут вошел мой друг. А люди кричали… это было ужасно.
— Да уж. — Я встала.
Она глядела на меня искренними синими глазами, но в них не было ужаса перед тем, что она сделала. Не было раскаяния. Она вдруг вцепилась мне в руку, очень крепко, будто хотела заставить меня понять.
— Мне пришлось защищаться.
Я улыбнулась:
— А что навело тебя на мысль зажечь виски?
— Я вспомнила, что вампиры боятся огня.
— Но если плеснуть спиртом в лицо человеку и поджечь, гореть будет лишь пока жидкость не выгорит. Так, полыхнет — и погаснет. Человек после этого от тебя отстанет, хотя ему и будет больно. Ты не боялась разозлить вампира еще сильнее?
— Но вампиры очень легко загораются, вы же сами сказали.
Я улыбнулась еще шире:
— Так ты знала, что он запылает?
— Да! — ответила она, цепляясь за меня, стараясь, чтобы я поняла ее мольбу.
Дольф произнес:
— Я думал, вы не знали, что вампир загорится, миз Пирс.
— Я и не знала, пока он вот так не запылал.
Я погладила ее по руке:
— Вики, ты же только что сказала, что знала.
— Но вы сказали первая!
— Вики, ты только что сказала, что знала, что он загорится, когда ты его поджигала.
— Я не знала. — Она убрала руки, села прямо. — Вы пытаетесь меня запутать.
— Нет, Вики, ты сама себя запутала. — Я отодвинулась, все еще глядя ей в глаза.
— Что вы этим хотите сказать? — Сквозь манеры беспомощной девушки чуть выглянула злость.
— Что это был за ресторан? — спросила я, будто и не была там сама двадцать минут назад. На допросах часто приходится повторяться.
— Что?
— Как назывался бар?
— Не помню.
— Дольф?
— "Жертва всесожжения", — напомнил Дольф.
Я рассмеялась:
— Знаменитое вампирское место.
— Это же не вампирский район, — сказала она. — Откуда мне было знать, что это вампирский бар?
— А картинка на вывеске с Кристофером Ли в роли Дракулы?
— Было уже поздно, и все остальное было закрыто.
— В университетском городке, на Дельмаре, в ночь на субботу? Брось, Вики, ты могла бы и лучше придумать.
Дрожащей тонкой рукой она схватилась за наклейку на шее.
— Он же меня укусил! — Голое ее задрожал, и новые слезы потекли по щекам.
Я подошла к ней, наклонилась, положила руки по обе стороны на спинку стула.
— Ты лжешь, Вики.
Она разразилась слезами, пряча лицо. Я приподняла его пальцем за подбородок.
— Хорошо изображаешь. Вики, но надо лучше.
Она выдернулась, так резко вскочив, что стул упал на пол.
— На меня напали, а вы все пытаетесь сделать так, будто я виновата! Вы ведь женщина, я думала, вы поймете!
Я покачала головой:
— Брось взывать к женской солидарности. Вики. Номер не проходит.
Она сдернула наклейку и бросила ее на пол.
— Вот, смотрите, что он мне сделал!
Если она хотела меня смутить, то выбрала не того человека. Я подошла к ней, повернула ей голову в сторону. След клыков вампира, очень свежий. Чистый, аккуратный укус, без синяка, без засосов на сливочной коже. Просто два аккуратных прокола клыками.
Я отошла.
— Ты ему плеснула в лицо сразу, когда он тебя укусил?
— Да. Я не хотела, чтобы он меня трогал.
— Понимаю. Грязный вамп.
— Труп ходячий!
Что ж, ее можно понять.
— Спасибо, Вики. Спасибо за беседу.
Я пошла к двери, жестом позвав за собой Дольфа. Зебровски остался с миз Пирс.
Дольф закрыл за собой дверь.
— Что ты увидела в этом укусе, чего не видел я?
— Если вампир всадит в тебя клыки, а времени как следует напитаться у него не будет, останутся засосы. Как если бы к твоей шее присосался нормальный человек. Клыки у вампиров не полые, они только прокалывают кожу. Вот почему они такие маленькие. Если вампир достаточно долго будет сосать, кровь из области укуса уходит, и следов почти не остается. Быстрый укус никак не может оставить такого чистого следа. Кто-то сделал ей это заранее, и это продолжалось намного дольше нескольких секунд.
— Я знал, что она врет, — сказал Дольф, качая головой. — Но я думал, что она плеснула в него не просто виски. Думал, она пришла в бар с бензином или чем-то вроде этого.
Я отрицательно покачала головой.
— Если вампир загорится, то будет гореть, пока его не потушат или пока не сгорит дотла. Могут остаться фрагменты костей, но вампир сгорает полнее любого человека. Даже описание зубов не поможет.
— Бармен выхватил из-за бара огнетушитель. Свидетели говорят, что это было невероятно быстро.
Я кивнула:
— Да, молодец старина Гарри. Это чудо, что тот вампир остался жив. Я знаю, что есть фундаменталистская оппозиция существованию вампирских заведений вне вампирского района. Была подана петиция и запланирован какой-то вроде городской митинг. Миз Пирс будет потрясающим свидетелем опасности выхода вампиров за их район.
— Владелец ресторана говорит, что плохая слава может погубить его заведение.
— О да! — кивнула я. — Может быть, тут еще и личная неприязнь к тому вампиру. Если не сама мисс Голубые Глазки, то кто-то из ее знакомых желает его смерти.
— Может, она из «Человек Превыше Всего». Они любят жечь вампиров.
— Фанатичный ненавистник вампиров не допустит вампира к своей шее, как она. Нет. Может быть, ЧПВ ей заплатила за дискредитацию бара. Может, она и член «Люди Против Вампиров» или даже ЧПВ, но по-настоящему она в их дело не верит. Это показывает укус.
— А не мог вампир завладеть ее разумом?
— Вряд ли, но у меня есть вопросы получше для твоих свидетелей.
— Например?
— Уверены ли они, что подозреваемый вампир ее действительно попробовал? Что он ее укусил? Спроси их, пахло ли от нее кровью, когда она вошла.
— Не понял.
— Если она пришла с укусом, то некоторые из посетителей могли учуять запах. Могли и не учуять, рана очень чистая, и поэтому, наверное, тот вампир так и поступил. Если бы он ее укусил и пустил ей кровь, они бы все учуяли.
Дольф делал пометки в своем верном блокноте.
— Значит, тут замешан какой-то вампир?
— Он мог не знать, что она задумала. Я бы проверила насчет вампира-любовника или кавалера, с которым она встречается. «Любовник» — слишком вульгарное слово для миз Пирс. И еще я бы проверила, нет ли у нее актерской подготовки. Может, стоит проверить, чему она обучается в колледже.
— Уже, — ответил Дольф. — Изучала когда-то театральное искусство.
Я улыбнулась:
— И зачем я тебе понадобилась? Ты сам во всем разобрался.
— Укус — и еще факт, что вампиры так легко горят… — Он покачал головой. — Всей этой мути в книжках нет.
— Их не писали для полиции, Дольф.
— Написала бы ты сама книгу.
— Сейчас все брошу и напишу. У тебя наберется материала на эту Пирс, чтобы получить доступ к ее банковским счетам?
— Если подумать, к какому судье обратиться, — может быть.
— Понимаешь, даже если ее обвинят и осудят, вред уже нанесен. Петиция и митинг назначены на следующую неделю. Пошли слухи о нападении, и при передаче они вырастут еще ого как.
Дольф кивнул.
— Тут уж ничего не поделаешь.
— Ты можешь пойти и объявить все, что знаешь об этой Вики.
— А почему не ты?
— Потому что я для правых — Блудница Вавилонская. Я трахаюсь с кровососом. Они не поверят ни одному моему слову.
— У меня нет времени шляться по митингам, Анита.
— Ты считаешь, что вампирские заведения должны быть сегрегированы?
— Не поднимай этих вопросов, Анита. Ответы тебе не понравятся.
Я и не стала. Дольф считает, что вампиры — это монстры, от которых общество следует защищать. Я даже с ним согласна — в определенных пределах. Но с одним из этих монстров я сплю, и потому мне трудно быть в одной упряжке с Дольфом. Мы согласились об этом несогласии. Таким образом мы сохраняем мир и возможность совместной работы.
— Если ты так ненавидишь вампиров, почему не поверил рассказу миз Пирс?
— Потому что я не дурак.
— Извини. Извини, что я на секунду допустила мысль, будто личные чувства могут влиять на твою работу. Ты же никогда такого не допускаешь, правда, Дольф?
Он улыбнулся:
— Не знаю. Ты же до сих пор не за решеткой?
— Если бы у тебя были доказательства моего противоправного поведения, вполне могла бы там оказаться.
— Могла бы, — согласился он. И улыбка с его лица сползла. Глаза стали пустыми — коповскими. — Что у тебя с рукой?
Я поглядела на забинтованную руку, будто впервые ее видела.
— На кухне порезалась.
— На кухне, — повторил он.
— Ага.
— И как это было?
— Случайно порезала ножом.
— И что ты при этом делала?
Я дома не готовлю, и Дольф это знает.
— Колбасу резала.
Я посмотрела на него такими же пустыми глазами. Когда-то, давным-давно, у меня по лицу можно было прочесть все что угодно. Любую мысль. Сейчас не так. Я глядела в подозрительные глаза Дольфа и знала, что мое лицо ничего не выдаст. Только его непроницаемость наводила на мысль, что я вру. Но это Дольф и так знал. И я не собиралась терять свое или его время на выдумывание правдоподобной лжи. Зачем?
Мы смотрели друг на друга.
— У тебя кровь на ноге, Анита. Большая, наверное, была колбаса.
— Еще какая, — ответила я, не в силах сдержать улыбки. — Я могла бы рассказать, что на меня напали, так ты же меня заставишь писать отчет, как это было.
Он вздохнул:
— Зараза ты. Опять во что-то вляпалась. — Он сжал кулаки размером почти в мою голову каждый. — Наорал бы я на тебя, но толку не будет. Посадил бы тебя на сутки в камеру, — он засмеялся, но невесело, — на то, что осталось от этих суток, но ведь мне не в чем тебя обвинить?
— Я ничего не сделала, Дольф, — сказала я, подняв раненую руку. — Оказывала услугу одному приятелю, подняла одного мертвеца. Пришлось порезать руку, чтобы добыть крови, вот и все.
— Это правда?
Я кивнула.
— А почему ты мне не сказала сразу?
— Это одолжение, бесплатно. Если Берт узнает, что я бесплатно подняла мертвеца, его кондрашка хватит. А в историю с колбасой он поверит.
Дольф засмеялся.
— А он не спросит, как ты порезалась. Ему это неинтересно.
— Вот это правда.
— На всякий случай, если станет жарко на кухне, не забудь позвонить, если будет помощь нужна.
— Запомню, Дольф.
— Запомни. — Он отложил блокнот. — Анита, постарайся в этом месяце никого не убивать. Ты даже в несомненной самозащите навалила слишком много трупов, и кончится тем, что тебя посадят.
— Я уже шесть недель — черт, да почти семь! — никого не убивала. Начинаю завязывать.
Дольф мотнул головой.
— Последние двое — это лишь те, про которых мы смогли доказать, Анита. Оба раза самозащита, и про одного есть куча свидетелей, но тело Гарольда Гейнора так и не нашли. Только кресло с колесиками осталось на кладбище. И Доминга Сальвадор тоже пропала.
Я улыбнулась прямо ему в лицо:
— Ходили слухи, что сеньора вернулась в Южную Америку.
— То инвалидное кресло было все в крови, Анита.
— Нет, правда?
— Анита, твое везение кончится, и я не смогу тебе помочь.
— Я вроде бы не просила мне помогать. К тому же, если пройдет новый закон, у меня будет федеральная табличка.
— Если ты коп, не важно, какой масти, это еще не значит, что тебя нельзя арестовать.
Пришел мой черед вздохнуть.
— Дольф, я устала и хочу домой. Спокойной ночи.
Он поглядел на меня еще пару секунд, ответил «Спокойной ночи, Анита», и вышел в допросную, оставив меня стоять в коридоре.
Дольф никогда на меня не ворчал до тех пор, пока не узнал, что я встречаюсь с Жан-Клодом. Не знаю, понимал ли он сам, насколько переменилось его отношение ко мне, но это понимала я. Я связана с нежитью, и он больше не доверял мне. Не до конца.
Меня это злило и печалило. Хуже всего было, что месяца два назад я бы согласилась с Дольфом. Человеку, который спит с монстрами, доверять нельзя. Печально, весьма печально. И вообще не его дело, с кем я встречаюсь, но винить Дольфа я не могла. Мне это не нравилось, но ведь не собачиться же с ним из-за этого. То есть могла, конечно, но это было с моей стороны несправедливо.
Я вышла, не заходя в помещение отдела. Интересно, сколько времени они еще продержат пингвинов на столах, ожидая моего возвращения. Представив себе этих несчастных птиц, ждущих, пока я приду, я слегка улыбнулась, но ненадолго. Дело не только в том, что Дольф мне не доверяет. Он отличный полицейский, и если начнет копать по-настоящему, то улики найдет. Видит Бог, моих несанкционированных убийств вполне хватило бы, чтобы сунуть меня за решетку. Я с помощью своих способностей аниматора убивала людей. Если это докажут, смертный приговор будет вынесен автоматически. И смертный приговор за такие вещи — это совсем не то, что смертный приговор убийце с топором. Мужик, который разрубил на части всю свою семью, может следующие пятнадцать лет провести в камере смертников, подавая апелляцию за апелляцией. При убийстве с помощью магии апелляции не рассматриваются. Суд, приговор и исполнение в течение шести недель — обычно раньше.
Тюремщики боятся магии и не любят долго держать у себя ведьм и тому подобную публику. В штате Мэн один чернокнижник призвал демонов к себе в камеру. Как вышло, что его продержали достаточно долго, чтобы он успел выполнить обряд, — не знаю. Тех, кто лопухнулся, уже ни о чем не спросишь. От них и голов не нашли. Даже мне не под силу было поднять их, чтобы они заговорили или написали, что случилось. Кровавая каша была.
Чернокнижник сбежал, но его поймали потом с помощью ковена белых колдуний и, как ни странно, местных сатанистов. Никто из тех, кто практикует магию, не любит сошедших с нарезки одиночек. Они нам всем портят репутацию. В последний раз в этой стране сожгли ведьму заживо в 1953 году, звали ее Агнес Симпсон. Я видела черно-белые фотографии момента ее смерти. Всякий, кто изучал что-нибудь противоестественное, хоть в одном учебнике да видел ее фотографию. Мне попалась та, где лицо ее еще было нетронутым, хотя даже на расстоянии был виден охвативший ее ужас. Длинные темные волосы развевались в потоке жара, но еще не занялись, загорелась только ночная рубашка. Женщина закинула голову назад, вопя от ужаса и боли. Фотография получила Пулитцеровскую премию. Все прочие фотографии встречались реже. На них были показаны последовательные этапы, как она горит, обугливается и погибает.
Как можно было стоять и снимать, я не знаю. Может быть, Пулитцеровская премия помогает от кошмаров. Но может, и нет — кто знает?