Я лежала на узкой больничной койке в пустой палате, вечернее платье было сложено на единственном стуле, ножка которого была просунута в ручку двери. Слабоватый замок. Если кто-то всерьез решит войти в комнату, стул его не остановит, но даст мне пару секунд, чтобы прицелиться. Я успела принять душ и выбросить окровавленные колготки и сейчас лежала только в трусах. Даже больничной рубашки мне не дали. В непривычной кровати простыни прилипали к голой груди, под подушкой лежал «файрстар». Автомат валялся под кроватью. Не то чтобы я думала, будто он понадобится, но куда еще было его девать?
Мне снился сон. Будто я заблудилась в заброшенном доме, где ищу котят. Котята плакали, и в темноте шипели змеи, которые их пожирали. Чтоб истолковать такой сон, Фрейдом быть не надо. Как только я поняла, что это — сон, и сообразила, что он значит, сон меня оставил. Я бодрствовала, глядя в потолок. Простыни сползли, я лежала в темноте почти голая.
И чувствовала, как пульсирует тело. Будто бежишь во сне. Под грудями выступила испарина. Что-то здесь было не так.
Я села, натянув на себя простыню, хотя мне не было холодно. В детстве я думала, что чудовища в шкафу и под кроватью меня не тронут, если я накроюсь. И всегда, просыпаясь от кошмара, я первым делом хватаюсь за простыню, даже если очень жарко. Конечно, сейчас я была в подвале, где работал кондиционер, и жарко не было. Так чего же мое тело почти в горячке?
Засунув руку под подушку, я вытащила «файрстар». Зажав его в руке, я почувствовала себя лучше. Но если меня просто напугал сон, я буду чувствовать себя дурой.
Я сидела в темноте, пытаясь что-нибудь услышать, до того как включить свет. Если в коридоре кто-то есть, он увидит свет из-под двери. Если меня хотят захватить врасплох, свет показывать не надо. Пока не надо.
Что-то двигалось по коридору в мою сторону. Вал энергии, тепла прошел по моему телу огромной ладонью. Будто на меня надвигалась буря, и от молний воздух насытился колющим электричеством. Я отщелкнула предохранитель «файрстара» и вдруг поняла, кто это. Ко мне решительными шагами шел Ричард. Ричард, надвигающийся как буря.
Я щелкнула предохранителем, ставя его на место, но не отложила пистолет. Ричард был в бешенстве, и я это ощущала. Когда-то он на моих глазах, разозлившись, метнул, как картонку, двуспальную кровать из цельного дуба. И я оставила пистолет в руке — просто на всякий случай. Сама себя за это презирала, но моральных терзаний было недостаточно, чтобы я его убрала.
Я щелкнула выключателем и заморгала, как сова на солнце. В животе сворачивался тугой ком. Не хотела я видеть Ричарда. С той ночи, когда я впервые переспала с Жан-Клодом, я не знала, что ему сказать. В ту ночь я убежала от Ричарда, от такого, каким он стал при полной луне. Убежала от вида его зверя.
Босиком прошлепав к стулу, я собрала свою одежду и уже с трудом натягивала лифчик без бретелек (пистолет рядом на кровати), когда учуяла запах лосьона Ричарда. Из-под двери потянуло воздухом, и я знала, что это тело Ричарда нарушило течение воздушных потоков. И вдруг поняла, будто мне это шепнули прямо в ухо, что Ричард чует мой запах через дверь и знает, что духами «Оскар де ла Рента» я надушилась для Жан-Клода.
Я ощутила, как прижались к двери кончики его пальцев, будто в отжиме, как он втянул в себя воздух с ароматом моего тела.
Что за черт? Мы связаны уже два месяца, и за все это время я ничего подобного не ощущала — ни с Ричардом, ни с Жан-Клодом.
И до боли знакомый голос Ричарда:
— Анита, нам надо поговорить.
В голосе его ощущалась злость, в теле его — ярость. Будто гром, прижатый к двери.
— Я одеваюсь, — ответила я.
Из-за двери раздался его голос:
— Знаю. Я тебя ощущаю через дверь. Что с нами происходит?
Уж если и бывают на свете многозначительные вопросы, то этот такой и был. Интересно, чувствует ли он мои руки, как я чувствовала его секунду назад?
— Ни разу мы не были на рассвете так близко друг от друга, как сейчас, с тех пор, как стали связаны. И здесь нет Жан-Клода, чтобы служить буфером.
Я надеялась, что так оно и есть. Иначе оставался один вариант — то есть совет что-то сотворил с нашими метками. Но это вряд ли. Хотя точно знать нельзя, пока не спросим Жан-Клода. Вот черт!
Ричард подергал ручку двери:
— Отчего так долго?
— Я почти готова, — ответила я, натягивая платье. На самом деле из всей моей одежды его легче всего было надеть. Туфли без колготок непривычно терли ноги, но босиком я чувствовала бы себя еще более… как бы это сказать… не готовой. В туфлях почему-то было лучше.
Я убрала стул и отперла дверь. Потом отступила назад — слишком поспешно пожалуй — и оказалась у дальней стены. Руки я завела за спину, так и не отложив пистолет. Вряд ли Ричард на меня нападет, но никогда я его таким не ощущала. Его гнев будто камнем улегся у меня под ложечкой.
Ричард осторожно открыл дверь, будто тщательно обдумывая каждое движение. Его самообладание было зыбкой границей между мной и его гневом.
Шесть футов один дюйм, широкоплечий, с отлично вылепленными скулами и широким мягким ртом. На подбородке ямочка, и весь он даже слишком красив. Глаза — потрясающие шоколадно-карие, как всегда, только выражение муки в них было новым. Волосы густой волной спадали на плечи, каштановые, с такой примесью меди и золота, что надо бы для этого цвета придумать отдельное слово. Каштановые — слишком тусклое слово, а волосы у Ричарда тусклыми не были. Когда-то я любила перебирать их, захватывать горстями, когда мы целовались.
На Ричарде была кровавого цвета майка, открывавшая мускулистые плечи и руки. Я знала, что каждый видимый дюйм его тела — и каждый невидимый — были золотисто-загорелые. Но это не был загар, просто натуральный цвет его кожи.
Сердце у меня забилось в горле, но не от страха.
Ричард оглядывал меня в черном вечернем платье. Косметику я с лица стерла, волосы растрепались, и я ощутила, как реагирует на меня его тело. Будто меня самое свело судорогой желания. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы не смотреть на его джинсы и не видеть того, что я и так чувствовала.
Я открыла глаза. Ричард не двинулся с места. Он просто стоял посреди комнаты, сжав руки в кулаки, дыша чуть сильнее обычного. Глаза у него были дикие, слишком большими стали их белки, как у лошади, которая вот-вот понесет.
Я первой обрела голос.
— Ты сказал, что нам надо поговорить. Вот и говори.
Сказала я это так, будто у меня перехватило дыхание. Будто я ощущала биение сердца Ричарда, подъем и опускание его груди, как свои собственные. Такое у меня бывало с Жан-Клодом, но с Ричардом — никогда. Если бы мы продолжали видеться, это было бы заманчиво. Сейчас это только смущало.
Он разжал кулаки, согнул пальцы, борясь с желанием сжать их снова.
— Жан-Клод говорил, что защищает нас друг от друга. Чтобы мы не сошлись слишком близко, пока не будем готовы. До этой минуты я ему не верил.
Я кивнула:
— Да, это очень неудобно.
Он улыбнулся и покачал головой, но улыбка не убрала злости из его глаз.
— Неудобно? И это все, Анита? Всего лишь неудобно?
— Ричард, ты сам ощущаешь, что я сейчас чувствую. И сам можешь ответить на свой дурацкий вопрос.
Он закрыл глаза и соединил руки перед грудью, сдвинул ладони с такой силой, что плечи у него задрожали и мышцы натянулись как тросы.
Я почувствовала, как он от меня отодвигается, хотя это слово и не передает ощущения полностью. Было так, будто он воздвигает между нами стену. Кто-то из нас должен был это сделать, а я об этом не подумала. Вид Ричарда, ментальное ощущение его превратило меня в пульсирующий сосуд гормонов. Нет, словами это не передать.
На моих глазах напряжение отпускало его, мышцу за мышцей, медленно, почти как во сне, тело его стало спокойным, умиротворенным. Я никогда не владела медитацией в такой степени.
Он опустил руки и посмотрел на меня:
— Так лучше?
— Да, спасибо.
Он покачал головой.
— "Спасибо" здесь ни при чем. Либо я взял бы себя в руки, либо убежал бы с воем.
Мы стояли, глядя друг на друга, и молчание повисло тяжелой пеленой.
— Чего ты хочешь, Ричард?
Он засмеялся придушенным смехом, от которого краска бросилась мне в лицо.
— Не надо, ты понял, что я имею в виду.
— Да, — сказал он. — Я знаю, что ты имеешь в виду. Ты сослалась на свое положение лупы, пока меня не было в городе.
— Ты насчет зашиты Стивена?
Он кивнул.
— У тебя нет права выступать против явно высказанных приказов Сильвии. Я оставил командовать ее, а не тебя.
— Она сняла с него защиту стаи. Ты знаешь, что это значит?
— Знаю лучше тебя. Без защиты доминанта он добыча каждого, кто его захочет. Как леопарды после того, как ты убила Габриэля.
Я отвалилась от стены.
— Если бы ты мне сказал, Ричард, что с ними произойдет, я бы им помогла.
— Правда? — спросил он, показывая на мой пистолет. — Или ты бы просто их поубивала?
— Нет. Этого хотела Сильвия, а не я.
Но я стояла с пистолетом в руке и не знала способа, чтобы отложить его непринужденно.
— Я знаю, Анита, как ты ненавидишь оборотней. Я думал, что тебе глубоко на них плевать, и все так думали, иначе бы кто-нибудь тебе об этом сказал. Все считали, что тебе все равно. Думали, что, раз ты могла отвергнуть любимого лишь потому, что он превратился в монстра, что ж тогда говорить о чужаках?
Он был намеренно жесток. Никогда я не видела, чтобы он специально делал кому-нибудь больно — вот так всадить нож и еще повернуть, чтобы было больнее. Это было мелочно, а мелочным Ричард не был никогда.
— Ты знаешь, что это было не так.
— Правда? — Он сел на кровать, зачерпнув горстями простыню. Поднес к лицу и сделал глубокий вдох, при этом его злобные глаза не выпускали меня. — Твой запах все еще волнует меня, как наркотик, и я ненавижу тебя за это.
— Не забудь, я только что провела пару минут у тебя в голове, Ричард. Ты не ненавидишь меня. Иначе тебе было бы легче.
Он скомкал простыню у себя на коленях, пальцы туго сжались в кулаки.
— Любовь побеждает не все? — спросил он.
— Нет, не все. — Я покачала головой.
Он встал почти свирепым рывком, заходил по комнате узкими кругами. Подошел ко мне. «Магии» не было, просто двое стояли лицом друг к другу. И все равно было трудно находиться так близко от него. Трудно знать, что больше мне не дозволено его коснуться. Черт возьми, не должно было быть так тяжело! Я же сделала выбор.
— Ты не была моей любовницей, ты даже не была моей подругой. Ты не оборотень. Ты не можешь быть лупой.
— Ты действительно сердишься на меня за то, что я защитила Стивена?
— Ты приказала членам стаи защищать его и того леопарда. Ты пригрозила, что убьешь их, если они ослушаются. У тебя не было на это права.
— Ты дал мне это право, когда сделал меня лупой. — Я подняла руку, чтобы он меня не перебил. — И нравится тебе это или нет, хорошо получилось, что у меня было влияние, которое я смогла бросить на весы. Если бы не оказалась на месте, Стивен мог бы сейчас быть мертв. А Зейн устроил бы в больнице побоище. Ликантропам не нужна лишняя плохая пресса.
— Анита, мы монстры. У монстров хорошей прессы не бывает.
— Ты сам в это не веришь.
— Ты веришь, что мы монстры, Анита. Ты это доказала. Для тебя лучше спать с трупом, чем терпеть мое прикосновение.
— Что ты хочешь от меня услышать, Ричард? Что я сожалею, что не могла с собой справиться? Я сожалею. И мне до сих пор неловко, что я побежала в постель Жан-Клода? Неловко. Что я стала о себе худшего мнения, когда не смогла любить тебя, увидев, как ты съел Маркуса?
— Ты хотела, чтобы я его убил.
— Если бы ты этого не сделал, он бы убил тебя. Так что — да, я хотела, чтобы ты убил Маркуса. Но есть его я тебе не приказывала.
— Когда член стаи погибает в борьбе за господство, пируют все. Это способ воспринять его энергию. Маркус и Райна не исчезнут совсем, пока жива стая.
— Вы и Райну съели?
— А как ты думаешь, куда девались тела? Ты же не считаешь, что твои друзья из полиции их спрятали?
— Я думал, это устроил Жан-Клод.
— Так и было, но грязную работу сделала стая. Вампиры не интересуются телом, если оно уже остыло. Если нет теплой крови, они его не захотят.
Я чуть не спросила, предпочитает он теплое мясо или холодное, но не спросила. Не хотела слышать ответ. Весь разговор ушел куда-то не туда, куда бы мне хотелось. Я посмотрела на часы:
— Ричард, мне пора.
— Пора выручать своих леопардов?
Я посмотрела прямо ему в глаза:
— Да.
— Потому-то я и здесь. Я и есть твоя подмога.
— Это была идея Жан-Клода?
— Сильвия сказала мне, что Грегори отказался ее мучить. Что бы они ни делали, когда жив был Габриэль, они — ликантропы, а мы помогаем своим, даже если они не ликои.
— А у оборотней-леопардов тоже есть самоназвание? — спросила я.
Ричард кивнул:
— Они называют себя пардами. Вервольфы — ликои, вер-леопарды — парды.
Я протиснулась мимо него, задев плечом его голую руку. От этого прикосновения у меня волосы на теле зашевелились, будто я коснулась чего-то куда более интимного. Но я привыкну. Я сделала выбор, и какое бы ни творилось во мне смятение чувств, выбор определял все. Да, я все еще хочу Ричарда, даже люблю его. Но я выбрала вампира, а сохранить одновременно вампира и вервольфа невозможно.
Я вытащила автомат из-под кровати и набросила ремень поперек груди.
— Жан-Клод сказал, что мы не собираемся никого убивать, — заметил Ричард.
— Он знал, что ты идешь сюда? — спросила я.
Он кивнул. Я улыбнулась, но улыбка была безрадостной.
— Он тебе не сказал?
— Нет.
Мы снова поглядели друг на друга.
— Ему нельзя доверять, Анита, ты это знаешь.
— Это ведь ты по доброй воле позволил ему поставить на себя первую метку. То, что сделала я, Ричард, было сделано для спасения вашей жизни. И его, и твоей. Если ты действительно считал, что он так чертовски ненадежен, зачем ты привязал нас к нему?
Ричард отвернулся и сказал очень тихо:
— Я не думал, что потеряю тебя.
— Выйди и подожди в коридоре, Ричард.
— Зачем?
— Мне надо закончить одеваться.
Он опустил взгляд на мои ноги, очень белые на фоне черного платья и черных туфель.
— Колготки, — тихо сказал он.
— На самом деле еще одна кобура. Колготки этой ночью приведены в негодность. А теперь выйди, пожалуйста.
Он вышел, даже не оставив за собой последнего слова, и это было хорошо с его стороны. Я села на кровать, хотя и не собиралась этого делать. Возвращаться за леопардами — не слишком удачная мысль. Иметь с собой Ричарда в качестве поддержки — еще хуже. Но так и будет, я не могу приказать ему остаться дома. К тому же поддержка мне нужна. Как бы ни было мне трудно в его присутствии, он был одним из самых сильных оборотней, которых я только знала. Если бы не грызущая его совесть размером со штат Род-Айленд, он был бы опасен. Конечно, Маркус мог бы сказать, что он и так достаточно опасен. И был бы прав.