Риццо смотрел на нас во все глаза.
Вы ее отсюда увозите и не в участок?
Даже я услышала обвинение в этом голосе.
Таково мое решение, Риццо, — прорычал Грили. — Тебе ясно?
Каким-то образом Дольф взял верх в сравнении рангов, и Грили это не нравилось. Если Риццо хочет подставиться, чтобы на нем сорвали злость, — флаг ему в руки.
Риццо слинял обратно к стене, но восторга не выразил.
Ясно.
Уводите ее, — сказал Грили. — Попробуйте черным ходом. Но не знаю, как вы уйдете от камер.
Прорвемся, — ответил Дольф. — Пошли, Анита.
Я поставила чашку на стол:
В чем дело, Дольф?
Хочу, чтобы ты взглянула на одно тело.
Подозреваемая в убийстве используется в расследовании другого дела? А начальство не будет писать кипятком?
Я согласовал, — сказал Дольф.
Я посмотрела на него большими глазами:
Как?
Лучше тебе не знать.
Я глядела на него, он на меня, и я первой отвела глаза. Почти всегда, когда мне говорят, что мне лучше не знать, я понимаю это совсем наоборот. То есть что мне лучше знать. Но есть горстка людей, которым я в этом вопросе верю. Дольф один из них.
Ладно, поехали, — сказала я.
Дольф позволил мне смыть с руки засохшую кровь, и мы поехали.
Я не склонна к пустой болтовне, но по сравнению с Дольфом у меня просто недержание речи. Мы ехали в тишине по шоссе № 270, только шины шуршали по дороге да гудел двигатель. Либо Дольф отключил радио, либо сейчас никто в Сент-Луисе не совершал преступлений. Я бы поставила на первое. Одно из преимуществ работы детектива спецподразделения — нет необходимости все время слушать радио, потому что большинство вызовов тебя не касается. Если Дольф кому-то будет нужен, его всегда можно найти по пейджеру.
Я попыталась держаться, чтобы Дольф заговорил первым, но через пятнадцать минут сдалась.
Куда мы едем?
Клив-Кер.
У меня брови поехали вверх.
Слишком шикарное место для противоестественного убийства.
Ага.
Я ждала продолжения. Его не было.
Ладно, спасибо, что просветил меня, Дольф.
Он мельком глянул на меня и снова стал смотреть на дорогу.
Через несколько минут будем на месте, Анита.
Терпение никогда не было моей сильной стороной, Дольф.
У него задергались губы. Потом он улыбнулся. И, наконец, расхохотался — коротко, резко.
Да уж!
Рада, что смогла поднять настроение, — сказала я.
С тобой всегда хорошо посмеяться, Анита, когда ты никого не убиваешь.
Что сказать на это, я не знала. Слишком уж это было близко к правде, пожалуй. В салоне снова наступило молчание, и я не стала пытаться его нарушать. На этот раз оно было не напряженное, дружеское, чуть пронизанное смехом. Дольф больше на меня не злился — можно выдержать недолгое молчание.
Клив-Кер был старым районом, но не выглядел таковым. Его возраст выдавали только большие дома и обширные участки. При некоторых особняках были круговые подъездные дорожки и флигели для слуг. Некоторые новые дома, вползшие туда там и сям, иногда больших дворов не имели, зато отличались разнообразием: были тут и бассейны, и сады камней. Никакой штампованной архитектуры.
Олив — одна из моих любимых улиц. Мне нравится эта смесь бензоколонок, пончиковых, ювелирных магазинов, мерседесовских дилерских контор, музыкальных и видеомагазинов «Блокбастер». Клив-Кер в отличие от других шикарных районов не ведет войны с бедняками. В этой части города объединяются и деньги, и торговля, где можно купить и дорогие антикварные вещи, и повозить детишек по «Мики-Д».
Дольф свернул на дорогу, зажатую между двумя бензоколонками. Она так резко уходила вниз, что мне захотелось нажать на тормоз. У Дольфа такого желания не возникло, и машина поскакала вниз по холму. Ладно, он полицейский, квитанцию за превышение скорости ему вряд ли выпишут. Мы пролетели мимо новых домов у дороги: настоящий дорогой пригород. Дома все еще были разнообразны, но участки несколько съежились, и понятно было, что ни в одном из них никогда не было флигеля для слуг. Дорога пошла чуть вверх, потом выровнялась. Сигнал поворота Дольф нажал, еще пока мы были во впадине. Со вкусом сделанная табличка сообщала: «Кантрисайд-Хиллз».
В узких улочках скопились полицейские машины, мигалки разрывали ночь. Полицейские в форме сдерживали кучку людей, одетых в накинутые на пижамы легкие пальто или просто в халаты. Выходя из машины, я заметила дрогнувшую на той стороне улицы занавеску в окне. Действительно, зачем вылезать наружу, когда можно с удобством смотреть из дома?
Дольф провел меня мимо полицейского кордона, мимо трепещущей желтой ленты, огораживающей место происшествия. Находившийся в центре внимания дом был одноэтажный и огорожен кирпичной стеной той же высоты, образующей закрытый двор. Даже железные кованые ворота при въезде — средиземноморский стиль. Если не считать двора, то дом был похож на типичное пригородное домовладение. Каменная дорожка, квадратные клумбы с каменной оградой, розы. Сад был залит светом, и каждый лист, каждый лепесток давал свою тень. Кто-то очень перебрал с наземными светильниками.
Здесь даже фонарь не нужен, — сказала я.
Дольф покосился на меня:
Ты здесь никогда не бывала?
Я встретила его взгляд, но не смогла понять.
Нет, не бывала. А должна была?
Дольф, не отвечая, открыл дверь в дом. Он пошел впереди, я — за ним. Он гордится тем, что не давит на своих сотрудников, давая им возможность посмотреть, непредвзято оценить обстановку и прийти к собственным выводам. Но даже для него такое поведение было таинственно, и мне это не нравилось.
Гостиная была узкой, но длинной, и в торце стоял телевизор с видеомагнитофоном. Копов было столько, что некуда было ногу поставить. Место убийства всегда привлекает внимания больше, чем нужно. Честно говоря, я боюсь, что из-за этой толкотни теряется больше улик и следов, чем все эти люди могут найти. Убийство может сделать копу карьеру, может из носящего форму сделать его детективом в штатском. Найди главную улику, главный след, блесни в критический момент — и тебя заметят. И дело даже не только в этом. Убийство — последнее оскорбление, последнее, что ты можешь сделать другому человеку. И копы это чувствуют лучше всех прочих.