На вершине «Цирка проклятых» стоял букет прожекторов, и их лучи резали черную ночь, как лезвия мечей. Многоцветные огни сливались в название, которое затмевалось вихрящимся над ними белым светом. В застывшей пантомиме танцевали вокруг вывески демонические клоуны.
Я прошла мимо больших холщовых плакатов, покрывавших стены. На одном был человек с содранной кожей — «Смотрите Человека без Кожи», призывал он. На другом была киноверсия какой-то вудуистской церемонии. Из открытых могил взлетали зомби. Этот плакат изменился с тех пор, как я последний раз была в «Цирке». Не знаю, к добру это или к худу, может, ни то, ни другое. Плевать мне было, что они тут делают, только… только это неправильно — поднимать мертвых просто для развлечения.
А кто поднимает для них зомби? Я знала, что кто-то новый, потому что их последний аниматор был убит с моим участием. Он был серийным убийцей и дважды чуть не убил меня — второй раз с помощью нападения гулей, а это мерзкий способ умирать. Конечно, он тоже умер не сахарно, но это не я разодрала ему глотку. Это сделал вампир. Можно сказать, что я облегчила ему страдания. Убийство из милосердия. В этом роде.
На улице было слишком холодно, чтобы стоять в полурасстегнутом жакете. Но если его застегнуть до горла, мне пистолет вовремя не вынуть. Отморозить задницу или потерять возможность себя защищать? У клоунов на крыше были клыки. Я решила, что не так уж тут, в конце концов, холодно.
Из двери на меня хлынули тепло и шум. Сотни прижатых друг к другу в тесноте тел. Шум толпы, как океанский шум, бессмысленный бормот. Толпа — вещь стихийная. Одно слово, один взгляд — и толпа становится бешеной. Толпа — совсем не то что группа.
Полно было семей. Мамочка, папочка и детки. У деток к рукам привязаны воздушные шары, а мордашки вымазаны сладкой ватой. И запах, как в странствующем балагане: кукурузные лепешки, коричный запах пирогов, мороженого, пота. Только одного не было: пыли. На летней ярмарке всегда в воздухе пыльно. Сухая, удушающая пыль, поднятая в воздух сотнями ног. И машины ездят по траве без конца, так что она сереет от пыли.
Здесь не было запаха грязи в воздухе, но было что-то столь же характерное. Запах крови. Такой неуловимый, что, казалось, он тебе померещился, но он был. Сладковатый медный аромат крови, смешанный с запахом готовящихся блюд и острым ароматом мороженого, раскладываемого по коническим стаканчикам. А пыль — кому она нужна?
Мне хотелось есть, а кукурузные лепешки пахли аппетитно. Сперва поесть или сперва обвинить Старейшего вампира в убийствах? Ох уж эта проблема выбора.
Но мне не пришлось ее решать. Из толпы выступил человек. Он был лишь чуть повыше меня, и на плечи его спадали кудрявые белокурые волосы. Он был одет в васильковую рубашку с закатанными рукавами, обнажавшую твердые мускулистые руки. Худощавые бедра были обтянуты джинсами, как виноградины кожицей. На ногах у него были ковбойские сапоги с голубым узором. Ярко-синие глаза гармонировали с рубашкой. Он улыбнулся, блеснув мелкими зубами.
— Вы Анита Блейк, нет?
Я не знала, что сказать. Не всегда хорошо сознаваться, кто ты такая.
— Мне Жан-Клод велел вас подождать.
Голос у него был тихий и неуверенный. Что-то было в нем такое, почти детская привлекательность. А у меня к тому же слабость к красивым глазкам.
— Как вас зовут? — спросила я. Всегда люблю знать, с кем имею дело.
Он улыбнулся шире:
— Стивен я, Стивен меня зовут.
Он протянул руку, и я ее пожала. Рука была мягкая, но пожатие крепкое — не ручной труд, но что-то вроде поднятия тяжестей. Не очень много — чтобы рука была твердой, но не взрывалась. Мужчины моего роста серьезный вес поднимать не могут. Может, он и хорош в плавках, но в обычной одежде он похож на изуродованного гнома.
— За мной, прошу вас.
Он говорил, как официант, но, когда он пошел в толпу, я пошла за ним.
Он шел к большой синей палатке. Как цирковая палатка старых времен. Я такую видала только на картинках или в кино.
Человек в полосатой куртке кричал:
— Люди, представление начинается! Давайте билеты и проходите! Самая большая кобра в мире! Страшную змею укрощает прекрасная заклинательница Шахар! Это будет представление, которого вы никогда не забудете!
Очередь отдавала билеты молодой женщине на входе. Она рвала их пополам и возвращала корешки.
Стивен уверенно миновал очередь. На нас бросали мрачные взгляды, но женщина при входе кивнула нам, и мы вошли.
Вдоль палатки тянулись ярусы скамеек. Много. И почти все места были заняты. Ух ты, «все билеты проданы».
В середине голубым рельсом был огорожен круг. Цирк с одним рингом.
Стивен протискивался мимо колен десятков людей на ступенях. Поскольку мы были в самом низу, идти можно было только вверх. И я пошла за Стивеном по бетонным ступеням. Палатка, быть может, и была съемной, но ступени и скамьи — стационарными. Мини-колизей.
У меня плохие колени. То есть я могу бежать по ровной поверхности, но поставьте меня на склон или на лестницу, и они начинают болеть. И потому я не пыталась угнаться за ровным, скользящим шагом Стивена. Я только смотрела, где мелькают его голубые джинсы. И искала, не замечу ли чего подозрительного.
Кожаный жакет я расстегнула, но снимать не стала. А то пистолет будет виден. По спине тек пот. Еще чуть-чуть — и я расплавлюсь.
Стивен поглядывал через плечо, проверяя, иду ли я за ним, или просто чтобы меня подбодрить. И улыбаются, просто отодвигая губы от зубов. Почти что скалился.
Я остановилась на середине лестницы, глядя, кик его гибкая фигура скользит вверх. От Стивена исходила энергия, и воздух будто закипал вокруг него. Оборотень. Некоторые оборотни умеют скрывать свою суть лучше, другие — хуже. Стивен не очень. Или ему было все равно, если я замечу. Может быть.
Ликантропия — это болезнь, как СПИД. И относиться настороженно к жертвам несчастного случая — предрассудок. Большинство тех, кто стали оборотнями, пережили нападение. Это не был собственный выбор. Так почему же Стивен все равно мне не нравился, когда я поняла, кто он? Предрассудок? У меня?
Он подождал наверху лестницы, такой же симпатичный, как и прежде, — картинка, но его энергия была заключена в слишком малый объем — как если бы двигатель работал на высоких оборотах на холостом ходу. Зачем Жан-Клоду нужен слуга-оборотень? Может быть, представится случай спросить.
Я поднялась наверх вслед за Стивеном. Что-то, очевидно, было такое в моем лице, потому что он спросил:
— В чем дело?
Я покачала головой:
— Ни в чем.
Не знаю, поверил ли он мне, но он улыбнулся и повел меня к кабине, состоящей в основном из стекла и занавесок, скрывающих то, что было внутри. Больше всего это было похоже на кабину радиовещания.
Стивен подошел к занавешенной двери и отворил ее. Придержал дверь, жестом приглашая меня пройти.
— Нет, после вас, — сказала я.
— Я — джентльмен, а вы — леди.
— Спасибо, но я вполне способна открыть дверь сама.
— Феминистка? Ну-ну.
На самом деле мне просто не хотелось иметь старину Стивена у себя за спиной. Но если он хочет думать, что я — твердокаменная феминистка, пусть его. Это куда ближе к правде, чем многое другое.
Он вошел в дверь. Я оглянулась на ринг. Отсюда он казался намного меньше. Мускулистые мужчины, одетые в трико, вытащили на арену тележку. В ней было два предмета: огромная плетеная корзина и темнокожая женщина. Одета она была в голливудский вариант наряда танцовщицы. Густые черные волосы падали вниз, как плащ, до самых лодыжек. Изящные руки с маленькими темными кистями чертили в воздухе плавные кривые. Она танцевала перед тележкой. Наряд был фальшивым, но она была настоящей. Она знала, как танцевать — не для соблазна, хотя и это было, но ради власти. Танец когда-то был призывом для какого-нибудь бога; но теперь почти никто об этом не помнит.
У меня по шее побежали мурашки, поднимая волосы дыбом. Я поежилась. Что там в корзине? Зазывала у входа говорил, что там — гигантская кобра, но ни одной змее в мире такая большая корзина не нужна. Даже анаконде, самой большой змее в мире, не нужен контейнер десяти футов высоты и двадцати футов ширины.
Что-то коснулось моего плеча. Я вздрогнула и резко обернулась. Стивен стоял почти вплотную и улыбался.
Я проглотила сердце, которое готово было вырваться из глотки, и полыхнула на него взглядом. Я так не хотела пускать его к себе за спину, а тут дала просто подкрасться. Умница ты, Анита, просто умница. И потому что он меня напугал, я на него обозлилась. Но лучше быть обозленной, чем испуганной.
— Жан-Клод там, внутри, — сказал он. У него на лице была улыбка, но в глазах очень человеческий проблеск смеха.
Я набычилась на него, зная, что веду себя по-детски, и плюя на это.
— После тебя, мохнатолицый.
Смех пропал. Он посмотрел на меня очень серьезно.
— Как ты узнала?
Голос у него был робкий и неуверенный. Многие ликантропы гордятся своим умением сойти за человека.
— Это было просто.
Что не было полной правдой, но я хотела его уесть. Ребячески, некрасиво. Но честно.
У него вдруг сделалось очень юное лицо, а глаза наполнились неуверенностью в себе и болью.
А, черт!
— Послушай, я много времени провела среди оборотней. Я просто знаю, что искать, понимаешь?
И чего я стала его утешать? А того, что я знаю, каково это — быть чужаком. Я поднимаю мертвых, и многие люди из-за этого относят меня к монстрам. И бывают дни, когда я с ними согласна.
Он все еще таращился на меня, и задетые чувства смотрели из его глаз открытой раной. Все, если он заплачет, я ухожу.
Он повернулся, не говоря больше ни слова, и вошел в открытую дверь. Я минуту стояла, глядя в проем. В толпе послышались ахи и вскрики. Я повернулась посмотреть. Это была змея, но это не была самая большая в мире кобра. Это была вообще самая большая в мире, мать ее так, змея. Тело ее вилось тусклой серо-черной с желтовато-белым полосой. Чешуя блестела на свету. Голова была в фут длиной и шириной в полфута. Таких больших змей просто не бывает. Она раздула клобук размером со спутниковую антенну. Потом зашипела и высунула язык, как черный бич.
У меня в колледже был семестровый курс герпетологии. Будь эта змея футов восемь или меньше, я бы сказала, что это египетская ленточная кобра. Латинского названия я не могла бы вспомнить даже ради спасения собственной жизни.
Женщина упала ниц на землю перед змеей. Символ повиновения змее. Ей богу. О Господи Иисусе!
Женщина встала и начала танцевать, и кобра наблюдала за ней. Женщина стала живой флейтой, за движениями которой следовала эта близорукая тварь. Мне не хотелось видеть, что случится, если женщина собьется. Яд не успеет ее убить. Клыки были такого размера, что пронижут ее, как копья. Она умрет от шока и кровопотери куда раньше, чем начнет действовать яд.
Что-то нарастает на этом ринге. Я спинным хребтом ощутила напряжение магии. Должно ли было это волшебство сдержать змею, или вызвать ее, или это была сама змея? Была ли сила у нее самой? Я даже не хотела знать, что она такое. Она выглядела как кобра, может быть, самая большая в мире, но у меня не было для нее слов. Может быть, подошло бы слово «бог» с маленькой буквы, но это все равно было бы неточно.
Я потрясла головой и отвернулась. Не хотела я смотреть это представление. Не хотела стоять в потоке мягко и холодно текущей магии. Если змея опасна, Жан-Клод держал бы ее в клетке. Верно? Верно.
Я отвернулась от заклинательницы змей и самой большой в мире кобры. Я хотела поговорить с Жан-Клодом и свалить отсюда к чертовой матери.
Дверной проем заполняла тьма. Вампирам свет не нужен. А ликантропам? Я не знала. Господи, сколько еще надо узнать. Жакет я расстегнула до конца, чтобы быстрее выхватить оружие. Хотя, честно говоря, если сегодня мне понадобится выхватывать оружие, да еще и быстро, то я по уши влипла.
Я сделала глубокий вдох и полный выдох. Нет смысла тянуть. Я прошла в дверь, в ждущую темноту, и не оглянулась. Не хотела смотреть, что происходит на ринге. Честно говоря, не хотела смотреть и на то, что в темноте. А выбор был? Вряд ли.