В подвал вела крутая деревянная лестница. При каждом шаге она вздрагивала и скрипела. Это не радовало. Яркий солнечный свет, льющийся из двери, растворялся в кромешной тьме. Попадая за порог, он тут же тускнел, словно солнце не имело власти в этом похожем на пещеру подвале. Я остановилась на серой границе света и тьмы, вглядываясь в черноту подвала. Я не могла даже разглядеть Домингу и Мэнни. А ведь они должны быть прямо передо мной, правда?
За спиной у меня терпеливой горой высился Энцо-телохранитель. Он ни словом, ни жестом меня не поторопил. Тогда, может, я вольна поступить, как мне вздумается? Собрать игрушки и пойти домой?
— Мэнни, — позвала я.
Его голос донесся издалека. Из ужасной дали. Может быть, это был какой-то акустический фокус. А может, и нет.
— Я здесь, Анита.
Я напрягла зрение, стараясь понять, где он находится, но смотреть было не на что. Я спустилась еще на пару ступенек в чернильный мрак и остановилась, словно наткнулась на стену. Пахло сыростью, как обычно в подвалах, — но за этим запахом чувствовался другой: кисло-сладкий запах тления. Трупный запах, который так нелегко описать. Здесь, в начале лестницы, он был едва уловим. Но я не сомневалась, что чем дальше, тем он будет сильнее.
Моя бабушка была жрицей вуду. Но у нее в хумфо не пахло трупами. В вуду граница между добром и злом проходит не так отчетливо, как в черной магии, христианстве или сатанизме, но все же она существует. Доминга Сальвадор была по ту сторону. Я поняла это сразу, как только ее увидела. И это по-прежнему не давало мне покоя.
Бабушка Флорес говорила мне, что я — некромантка. Это больше, чем вуду, но вместе с тем и меньше. Я могла чувствовать смерть — всю смерть. Трудно быть вуду и некромантом и при этом не перейти на сторону зла. Слишком большое искушение, говорила бабуля. Она не препятствовала, когда я приняла христианство. Не препятствовала, когда мой отец оградил меня от ее родственников. Не препятствовала, потому что любила меня и опасалась за мою душу.
И вот я спускаюсь прямо в пасть искушения. Что сказала бы бабушка Флорес по этому поводу? Вероятно — ступай-ка домой. И это был бы хороший совет. Холодок у меня в животе говорил то же самое.
Зажегся свет. Я заморгала. Единственная тусклая лампочка у основания лестницы показалась мне яркой, словно звезда. Доминга и Мэнни стояли прямо под ней и смотрели на меня.
Свет. Почему мне сразу стало лучше? Глупо, но это так. Энцо закрыл за нами дверь. По углам затаились густые тени, но вдоль узкого коридора зажглись другие лампочки без плафонов.
Я была уже почти на последней ступеньке. Кисло-сладкий запах усилился. Я попробовала дышать через рот, но это привело только к тому, что я начала задыхаться. Запах разлагающейся плоти приклеился к языку.
Доминга пошла вперед по узкому коридору. По стенам через равные промежутки шли закрашенные цементные заплаты — казалось, это замурованные двери. Зачем их замуровали? Что там за ними?
Я поскребла кончиками пальцев шершавый цемент. Поверхность на ощупь была прохладной. Краска не такая уж старая. В такой сырости она должна была осыпаться, но этого не произошло. Что там, за этой дверью?
Я почувствовала зуд между лопаток и испытала горячее желание обернуться и взглянуть на Энцо. Но я готова была поспорить, что он будет вести себя хорошо. Сейчас мне меньше всего следовало опасаться, что меня пристрелят.
Воздух был холодным и влажным. Всем подвалам подвал. Я увидела три двери — две справа, одна слева; обычные двери. На одной висел блестящий новенький замок. Проходя мимо, я услышала, как дверь скрипнула, будто к ней привалилось что-то большое.
Я остановилась:
— Что там такое?
Энцо тоже остановился. Доминга и Мэнни уже скрылись за углом, и мы с ним были одни. Я потрогала дверь.
Она скрипела и ходила ходуном в петлях, как будто об нее терся гигантский кот. Из-под двери потекла вонь. Я захлопнула рот и отпрянула. Но вонь уже просочилась в горло. Я судорожно сглотнула и почувствовала во рту мерзкий привкус.
Тварь за дверью издала звук, напоминающий мяуканье. Трудно было сказать, человек там или животное. Во всяком случае, оно было крупнее человека. И оно было мертвое. Очень, очень мертвое.
Я закрыла нос и рот левой рукой. Правую на всякий случай оставила свободной. На тот случай, если эта тварь вырвется. Пули против ходячего мертвеца. Мне ли не знать, что они бесполезны, — но с оружием все же было спокойнее. На худой конец я могу пристрелить Энцо. Но что-то мне подсказывало, что если эта тварь вышибет дверь, Энцо будет в не меньшей опасности, чем я.
— Нам надо идти, — сказал он.
По его лицу трудно было что-то прочесть. С таким же успехом мы могли идти по улице к ближайшему магазинчику. Он был невозмутим, и я его за это возненавидела: если мне страшно, то и всем должно быть страшно.
Я бросила взгляд на предположительно незапертую дверь слева. Надо выяснить точно. Я потянула за ручку, и дверь отворилась. Комната площадью примерно восемь на четыре напоминала камеру. Цементный пол, беленые стены — и пустота. Похоже, камера ждет очередного постояльца. Энцо захлопнул дверь. Я не препятствовала. Когда имеешь дело с человеком, который тяжелее тебя на добрую сотню фунтов, лучше точно определить, что для тебя принципиально, а что — нет. Пустая комната относится ко второй категории.
Энцо прислонился спиной к двери. На лбу у него блестел пот.
— Не трогайте больше никаких дверей, senorita.[6] Может быть очень плохо.
Я кивнула:
— Разумеется, нет проблем.
Пустая комната, а он уже потеет. Приятно узнать, что и этот громила чего-то боится. Но почему этой комнаты, а не той, за которой мяучит какая-то вонь? Ничего не понимаю.
— Надо догнать Сеньору. — Энцо сделал изящный жест, как метрдотель, показывающий, куда мне сесть. Я пошла в указанном направлении. А куда мне еще было идти?
Коридор заканчивался большой комнатой. Стены были пугающе белыми, как в той камере; белый пол был разрисован яркими красными и черными знаками. Оживляж. Колдовские символы, которые рисуют в капищах вуду, чтобы вызвать лоа, вудуистских богов.
Символы заменяли собой стены, ограничивающие дорожку. Она вела к алтарю. Стоит сделать шаг в сторону, и тщательно нарисованные символы будут повреждены. Я понятия не имела, чем это может обернуться — добром или злом. Правило волшебника номер три тысячи шестьдесят девять: при встрече с незнакомой магией, если возникают сомнения, лучше оставить все как есть.
Я оставила все как есть.
В дальнем конце комнаты мерцали свечи. Теплый густой свет заливал белые стены. Доминга стояла в центре этого света и белизны и тоже светилась — злом. Другого слова не подобрать. Она не была просто плохой, она была именно злой. Зло мерцало вокруг нее подобно темноте, жидкой и осязаемой. Улыбающаяся старушка исчезла. Теперь это было существо, обладающее огромным могуществом.
Мэнни стоял в стороне и смотрел на нее. Когда он перевел взгляд на меня, я увидела, что глаза у него почти белые. Алтарь был прямо за спиной у Доминги. Мертвые животные волной стекали с его верхушки, образуя на полу подобие лужи. Цыплята, собаки, поросенок, два козленка. Гора меха и засохшей крови, в которой не ясно, что кому принадлежит. Алтарь был похож на фонтан, где вместо воды толстой вялой струей текут мертвые тушки.
Жертвы были совсем свежие. Никакого запаха тления. Остекленевшие зрачки козленка смотрели прямо на меня. Ненавижу приносить в жертву козлят. Они всегда кажутся гораздо умнее цыплят. А может, они просто мне симпатичнее.
Справа от алтаря стояла высокая женщина. Ее блестящая кожа в искусственном освещении казалась почти черной, словно она была вырезана из какого-то твердого блестящего дерева. У нее были короткие, до плеч, волосы, широкие скулы, полные губы; макияж сделан профессионально. Одета она была в длинное шелковое платье ярко-алого цвета свежей крови. Помада подобрана в тон.
Направо от алтаря стоял зомби. Когда-то это была женщина. Длинные светло-каштановые волосы ниспадали почти до пояса. Кто-то расчесал их щеткой до блеска, и они были единственным, что казалось живым в этом трупе. Кожа приобрела серый оттенок, плоть ссохлась вокруг костей, как смятая оберточная бумага. Под тонкой, тронутой разложением кожей двигались мускулы, съежившиеся и волокнистые. Полусгнивший нос выглядел каким-то недоделанным. Темно-красное платье болталось на иссохшей фигуре.
Была даже сделана попытка ее накрасить. Помаду нельзя было применить, потому что губы слишком сморщились, но сиреневые тени для век подчеркивали выпученные глаза. Я сглотнула комок в горле и снова повернулась к первой женщине.
Это тоже был зомби. Один из самых хорошо сохранившихся и живых на вид из всех, что мне доводилось видеть; но как бы великолепно она ни выглядела, все равно она была мертвой. Эта женщина, зомби, тоже смотрела на меня. В ее прекрасных карих глазах было нечто такое, что ни у одного зомби долго не сохраняется. Память о том, кем они были при жизни, меркнет в течение нескольких дней, а то и часов. Но этот зомби чего-то боялся. Страх в его взгляде был подобен яркому блеску боли в глазах. У зомби таких глаз не бывает.
Я опять повернулась к разлагающемуся зомби и обнаружила, что и он уставился на меня выпученными глазами. Этим полуистлевшим лицом трудно было что-то выразить, но все же она сумела. Сумела выразить страх. Вот черт.
Доминга кивнула, и Энцо жестом велел мне войти в круг. Я идти не хотела.
— Что, черт возьми, здесь происходит, Доминга?
Она улыбнулась, едва не засмеялась.
— Я не привыкла к такой грубости.
— Привыкнешь, — отрезала я. Хватит уже обращаться к ней на «вы». Энцо у меня за спиной шумно задышал. Я изо всех сил старалась не обращать на него внимания. Моя правая рука этак небрежно потянулась к пистолету — но так, чтобы не было похоже, что она тянется к пистолету. Это непросто сделать. Обычно, когда кто-то тянется к пистолету, это похоже на то, что человек тянется к пистолету. Однако, кажется, никто ничего не заметил. Какая я молодец.
— Что ты сделала с этими зомби?
— Осмотри их сама, chica. Если ты так сильна, как о тебе говорят, ты найдешь ответ на свой вопрос.
— А если я не найду? — спросила я.
Она улыбнулась, но ее глаза оставались плоскими и черными, как у акулы.
— Значит, ты не так сильна, как о тебе говорят.
— Это что, тест?
— Возможно.
Я тяжело вздохнула. Леди вуду желает узнать, насколько я крута. Зачем? Быть может, особой причины нет. Может, она просто властолюбивая садистка. Угу, вполне вероятно. С другой стороны, возможно, у этого спектакля была какая-то цель. Если так, то я до сих пор еще не знаю, в чем она заключается.
Я взглянула на Мэнни. Он лишь едва заметно пожал плечами. Он тоже не знает, что тут происходит. Чудесно.
Мне было не по душе играть в игры Доминги, тем более что я не знала правил. Зомби по-прежнему смотрели на меня. Было кое-что в их глазах. Страх и хуже того — надежда. Вот черт. У зомби нет надежды. У них вообще ничего нет. Они мертвые. А эти не были мертвыми. Надо все выяснить. Будем надеяться, что аниматоры от любопытства не дохнут.
Я аккуратно обошла Домингу, поглядывая на нее краешком глаза. Энцо остался стоять, закрывая собой дорожку между знаками. Он выглядел большим и крепким, но я знала, что смогу пройти мимо него, если прижмет. Прижмет настолько, что придется его убить. Я надеялась, что настолько меня не прижмет.
Разлагающийся зомби глядел мне в глаза. Он был высок, почти шесть футов. Из-под подола красного платья выглядывали ноги скелета. Эта высокая, стройная женщина, должно быть, некогда была красива. Выпученные глаза вращались в почти голых глазницах. Влажный, чмокающий звук сопровождал каждое их движение.
Меня вывернуло наизнанку, когда я в первый раз услышала этот звук. Звук, с которым глазные яблоки ворочаются в гниющих глазницах. Но это было четыре года назад, когда я была еще новичком в своем деле. При виде разлагающейся плоти я больше не вздрагиваю и не блюю. Как правило.
Глаза были светло-карие с довольно заметным зеленоватым отливом. Ее окутывал аромат каких-то дорогих духов. Тонкий и щекочущий, как будто в нос попала пудра, приятный цветочный запах. Под которым — вонь гнилого мяса. От нее у меня запершило в горле, я непроизвольно наморщила нос. Отныне запах этих тонких духов будет мне напоминать о разлагающейся плоти. Хотя, судя по запаху, они все равно слишком дорогие, чтобы я стала их покупать.
Она смотрела на меня. Она — не оно и не он. В ее глазах была сила личности. Как правило, я говорю о зомби как о чем-то неодушевленном — так им больше подходит. Они могут вставать из могилы вполне живыми на вид, но это долго не продолжается. Они портятся. Первыми исчезают личность и интеллект, а потом уже — тело. Всегда в такой последовательности. Бог не настолько жесток, чтобы заставлять кого-то осознавать, что его тело разлагается. Но с этой женщиной было все по-другому.
Я отошла подальше от Доминги Сальвадор. Сама не знаю почему, но я старалась держаться от нее на расстоянии. У нее не было оружия, в этом я почти не сомневалась. Опасность, которую она представляла, никак не была связана с ножами и пистолетами. Я просто не хотела, чтобы она коснулась меня, пусть даже случайно.
Женщина-зомби слева была совершенна. Ни малейших признаков разложения. Взгляд осознанный, живой. Господи, помилуй. Она могла пойти куда угодно и везде сошла бы за человека. Как же я догадалась, что она неживая? Трудно сказать. Никаких обычных признаков не было, но когда я вижу мертвеца, я это чувствую. И все же… Я пригляделась к ней повнимательнее. Ее красивое лицо откликнулось на мой взгляд. В ее глазах кричал страх.
Та самая сила, которая позволяет мне оживлять мертвых, говорила мне, что это — зомби; но ее глаза утверждали другое. Поразительно. Если Доминга умеет создавать таких зомби, мне остается только опустить руки.
Я должна выждать три дня, прежде чем смогу оживить труп. За это время душа покидает свое пристанище. Какое-то время душа обычно кружит вокруг тела. В среднем три дня. Я не могу поднять эту дрянь из могилы, если душа еще рядом. Теоретически, если бы аниматор сумел удержать душу во время оживления тела, мы получили бы воскрешение. Ну вы знаете — настоящее воскрешение, как было с Иисусом и Лазарем. Я никогда в это не верила. А может, просто знала границы своих возможностей.
Я смотрела на этих зомби и видела, в чем отличие. В обоих телах по-прежнему были души. Каким образом? Как, во имя Христа, ей это удалось?
— Души. В этих телах все еще заключены души. — Мой голос сполна передал отвращение, которое я испытывала. Зачем стараться его скрывать?
— Очень хорошо, chica.
Я подошла и встала слева от нее, не выпуская из поля зрения Энцо.
— Как ты это сделала?
— Душа была поймана в тот момент, когда покидала тело.
Я покачала головой:
— Это не объяснение.
— Разве ты не знаешь, как ловить душу в бутылку?
Душу в бутылку? Что это, шутка? Нет, она не шутила.
— Нет, не знаю. — Я постаралась, чтобы это не прозвучало самодовольно.
— Я могла бы столькому тебя научить, Анита.
— Нет уж, спасибо, — сказала я. — Ты поймала их души, а потом оживила тела и вложила души обратно.
Конечно, я могла только догадываться, но звучало это правдоподобно.
— Очень, очень хорошо. Именно так. — Она смотрела на меня так пристально, что мне стало неловко. Ее пустые черные глаза фотографировали меня.
— А почему вторая зомби разлагается? По теории, зомби, в котором сохранилась душа, разлагаться не должен?
— Это уже не теория. Я ее доказала, — сказала Доминга.
Я посмотрела на разлагающийся труп, и он ответил мне пронзительным взглядом.
— Тогда почему одна гниет, а другая — нет? — Обычная болтовня двух некромантов в очереди в магазине. — Скажи, а ты своих зомби оживляешь только в новолуние?
— Я могу помещать душу в тело и удалять ее столько раз, сколько захочу.
Я не отрываясь смотрела на Домингу. Смотрела и старалась, чтобы у меня не отвисла челюсть и лицо не исказилось от ужаса. Она наслаждалась бы этим зрелищем. А я не хотела, чтобы она развлекалась за мой счет.
— Позволь мне проверить свою сообразительность, — сказала я голосом исполнительного стажера. — Ты помещаешь душу в тело, и оно не разлагается. Потом ты вынимаешь душу из тела, делая из него обычного зомби, и оно начинает гнить.
— Именно, — сказала Доминга.
— Потом ты снова суешь душу в гниющий труп, и зомби становится живым и осознающим. Когда душа возвращается в тело, разложение останавливается?
— Да.
Вот черт.
— Таким образом ты можешь сделать так, что зомби навечно останется на этой стадии разложения?
— Да.
Черт и еще раз черт.
— А это? — На сей раз я показала пальцем, словно на лекции.
— Многие мужчины заплатили бы за нее хорошие деньги.
— Погоди минутку — ты собираешься продать ее в качестве рабыни-наложницы?
— Возможно.
— Но… — Это было ужасно. Она была зомби — а это значит, что ей не нужно есть, спать; ей вообще ничего не нужно. Ее можно держать в шкафу и вынимать оттуда, словно игрушку. Идеально покорная рабыня.
— Они так же послушны, как обычные зомби, или душа дает им свободу воли?
— Похоже, они очень послушные.
— А может быть, они просто тебя боятся? — сказала я.
Доминга улыбнулась:
— Может быть.
— Нельзя же вечно держать душу в тюрьме.
— Нельзя, — подтвердила Доминга.
— Душа должна отлететь.
— В ваш христианский рай или ад?
— Да, — сказала я.
— Это были дурные женщины, chica. Их собственные родственники отдали их мне. И заплатили за то, чтобы я их наказала.
— Ты взяла за это деньги?
— Использовать трупы без разрешения родственников усопшего — незаконно, — сказала Доминга.
Не знаю, хотела ли она меня напугать. Возможно, что и нет. Но этой фразой Доминга дала мне понять, что вся ее деятельность абсолютно законна. У мертвых нет никаких прав. Поэтому нам и нужны законы, защищающие зомби. Вот черт.
— Никто не заслужил вечного заключения в собственном трупе, — сказала я.
— Этим можно заменить смертную казнь, chica. Преступники могли бы после смерти трудиться на благо общества.
Я покачала головой:
— Нет, это неправильно.
— Я создала зомби, который не разлагается, chica. Аниматоры — вы ведь так себя называете — искали этот секрет годами. Я его нашла, и люди будут платить за него.
— Это неправильно. Может, я мало знаю о вуду, но даже в вашей религии это считается недопустимым. Нельзя же держать душу в заключении и не давать ей слиться с лоа?
Доминга пожала плечами и вздохнула. Неожиданно она показалась мне очень усталой.
— Я надеялась, chica, что ты мне поможешь. Вдвоем мы могли бы работать намного быстрее. Мы бы стали такими богатыми, что тебе и не снилось.
— Ты обратилась не к той девушке.
— Теперь я это вижу. Я надеялась, что, раз ты не вуду, ты не сочтешь, что это неправильно.
— Христианин, буддист, мусульманин — кого ни возьми, Доминга, никто не сочтет это правильным.
— Может быть, да, может быть, нет. Спросить-то можно.
Я поглядела на разлагающуюся зомби.
— Хотя бы избавь свои экспериментальные образцы от мучений.
Доминга тоже взглянула на зомби.
— Впечатляющая демонстрация, не так ли?
— Ты создала вечного зомби, чудесно. Не будь же садисткой.
— Ты считаешь, что я жестока?
— Да, — сказала я.
— Мануэль, я жестока?
Отвечая, Мэнни смотрел, и его глаза пытались мне что-то сказать. Но я не могла понять, что именно.
— Да, Сеньора, ты жестока.
Она поглядела на него, и не только лицо, но и все ее тело выразили изумление.
— Ты и впрямь считаешь меня жестокой, Мануэль? Свою дорогую amante?[7]
Он медленно кивнул:
— Да.
— Несколько лет назад, Мануэль, ты не был так скор в суждениях. Ты ведь не раз резал для меня белых козлят.
Я повернулась к Мэнни. Это было похоже на сцену из фильма, где главный герой внезапно открывает о ком-то страшную истину. Когда ты узнаешь, что один из твоих лучших друзей участвовал в человеческих жертвоприношениях, должна зазвучать музыка, а камера — показать крупный план. Не раз, сказала она. Не раз.
— Мэнни? — Мой голос упал до хриплого шепота. Для меня это было хуже, чем зомби. Черт с ними, с чужими. А это был Мэнни — и я не хотела верить. — Мэнни? — прошептала я снова. Он не смотрел на меня. Плохой признак.
— А ты не знала, chica? Разве твой Мэнни не рассказывал тебе о своем прошлом?
— Заткнись, — попросила я.
— Он был моим самым ценным помощником. Он сделал бы для меня все, что угодно.
— Заткнись! — крикнула я. Она замолчала; лицо ее вытянулось. Энцо сделал шаг в сторону алтаря. — Не надо. — Я сама не знала, к кому обращена эта просьба. — Я должна услышать это от него, а не от тебя.
Лицо ее стало гневным. Энцо навис надо мной подобно лавине, которая вот-вот обрушится. Доминга коротко кивнула:
— Тогда спроси его, chica.
— Мэнни, она говорит правду? Ты приносил в жертву людей? — Мой голос звучал слишком ровно. Так не должно было быть: от напряжения у меня внутри все болело. Но я уже не боялась — или по крайней мере не боялась Доминги. Правда — вот что меня пугало.
Он поднял взгляд. Волосы упали ему на глаза — на глаза, полные боли.
— Это правда, да? — Меня охватил озноб. — Отвечай же мне, черт побери! — Но мой голос по-прежнему звучал ровно, как будто ничего не случилось.
— Да, — сказал он.
— Ты приносил в жертву людей?
Он впился в меня взглядом; злость придала ему сил.
— Да, да!
Теперь была моя очередь отвести глаза.
— О Боже, Мэнни, как ты мог? — Теперь мой голос прозвучал весьма непривычно. Если бы я не знала, что это не так, я могла бы сказать, что вот-вот расплачусь.
— Это было почти двадцать лет назад, Анита. Я был одновременно и вуду, и некромантом. Я верил. Я был влюблен в Сеньору. Во всяком случае, мне так казалось.
Я уставилась на него. От его взгляда у меня перехватило дыхание.
— Черт возьми, Мэнни!
Он ничего не сказал. Просто с несчастным видом стоял и смотрел на меня. И я не могла совместить эти два образа. Мэнни Родригес и кто-то другой, совершающий ритуальное убийство. Он научил меня отличать хорошее от плохого в нашей работе. Он отказывался делать вещи и вполовину не такие отвратительные, как это. Бессмыслица какая-то.
Я покачала головой.
— Я не могу думать об этом сейчас. — Я услышала, что сказала эти слова вслух, хотя на самом деле не собиралась. — Отлично, вы бросили вашу маленькую бомбу, сеньора Сальвадор. Вы сказали, что поможете нам, если я пройду ваш тест. Я прошла его? — Когда есть из чего выбирать, сосредоточься на каком-нибудь одном несчастье.
— Я собиралась предложить тебе стать партнером в моем новом предприятии.
— Мы обе знаем, что я на это не соглашусь, — сказала я.
— Очень жаль, Анита. После соответствующего обучения ты могла бы превзойти даже меня.
Будь похожа на меня, когда вырастешь. Нет уж, спасибо.
— Благодарю, но мне и так хорошо.
Ее взгляд метнулся к Мэнни, потом снова ко мне.
— Хорошо?
— Мы с Мэнни решим все сами, Сеньора. Так ты мне поможешь?
— Если сейчас я тебе помогу бесплатно, ты будешь моей должницей.
Я не хотела быть ее должницей.
— Я предпочла бы обмен информацией.
— Что ты можешь знать такого, что будет стоить тех усилий, которые я приложу, охотясь на твоего зомби-убийцу?
Я задумалась на мгновение.
— Я знаю, что очень скоро будет принят закон о зомби. Скоро у зомби появятся права, которые будут защищены законом. — Я надеялась, что это действительно случится скоро. Не нужно ей говорить, на какой стадии сейчас этот законопроект.
— Значит, я должна побыстрее продать несколько негниющих зомби, пока это не стало незаконным бизнесом.
— Я не думаю, что незаконность тебя сильно смутит. Человеческое жертвоприношение тоже незаконно.
Она тонко улыбнулась:
— Я этим больше не занимаюсь, Анита. Я сошла со скользкой дорожки.
Я в это не верила, и она знала, что я не поверю. Ее улыбка стала шире.
— Когда Мануэль ушел, я перестала совершать злодеяния. Без него я стала респектабельной колдуньей.
Она врала, но я не могла это доказать. И она это знала.
— Я дала тебе ценную информацию. Теперь ты мне поможешь?
Она любезно кивнула:
— Я поспрашиваю своих сторонников, не знает ли кто-нибудь о твоем зомби-убийце. — У меня было такое чувство, что она надо мной смеется.
— Мэнни, она поможет нам?
— Если Сеньора говорит, что сделает, значит, она сделает. В этом смысле ей можно доверять.
— Я найду твоего убийцу, если только он как-либо связан с вуду, — сказала она.
— Отлично. — Я не сказала «спасибо», потому что считала, что она не заслуживает благодарности. Я хотела обозвать ее сукой и выстрелить ей промеж глаз, но тогда мне пришлось бы пристрелить и Энцо тоже. А как бы я объяснила это полиции? Она не нарушала никаких законов. Проклятие. — Я полагаю, что обращение к твоим лучшим чувствам не заставит тебя отказаться от безумной затеи продавать своих усовершенствованных зомби в качестве рабов?
Она улыбнулась:
— Chica, chica, у меня будет столько денег, сколько тебе не приснится даже в самых смелых снах. Ты можешь отказаться мне помочь, но ты не можешь меня остановить.
— Не будь так уверена, — сказала я.
— А что ты сделаешь, пойдешь в полицию? Я не нарушаю никаких законов. Единственный способ меня остановить — это убить. — Говоря это, она посмотрела мне в глаза.
— Не искушай меня, — сказала я.
Мэнни подошел ко мне поближе.
— Не надо, Анита, не дразни ее.
Но я и на него злилась не меньше, так что пошел бы он…
— Я тебя остановлю, сеньора Сальвадор. Чего бы мне это ни стоило.
— Ты призываешь на меня злые чары, Анита, а значит, ты умрешь.
Мне неизвестны злые чары против преступников. Я пожала плечами:
— Вообще-то я имела в виду что-нибудь более приземленное — например, пулю.
Энцо поднялся к алтарю и занял позицию между своей хозяйкой и мной. Доминга жестом остановила его:
— Не надо, Энцо, она сегодня в плохом настроении и к тому же потрясена. — Ее глаза по-прежнему смеялись надо мной. — Она ничего не знает о более сложной магии. Она не в состоянии причинить мне вреда и слишком высоконравственна, чтобы совершить хладнокровное убийство.
Самое печальное, что в этом она была права. Я не могла всадить ей пулю меж глаз без прямой угрозы с ее стороны. Я поглядела на ждущих зомби; под их терпеливостью мертвецов был страх и надежда… О Боже, линия между жизнью и смертью становится все тоньше и тоньше!
— Пусть хотя бы жертва твоего первого эксперимента упокоится с миром. Ты доказала, что можешь отнимать и возвращать телу душу. Не заставляй ее смотреть, как ты это делаешь.
— Но, Анита, у меня уже есть на нее покупатель.
— О Боже, ты хочешь сказать… Черт побери, некрофил!..
— Те, кто любит мертвых куда больше, чем мы с тобой, будут платить колоссальные деньги за таких, как она.
Может, лучше просто ее пристрелить?
— Ты бессердечная, порочная сука.
— А тебе, chica, надо научиться уважать старших.
— Уважение нужно заслужить, — сказала я.
— Я думаю, Анита Блейк, что тебе следовало бы не забывать, почему люди боятся темноты. Я предвижу, что в скором времени к тебе пожалует гость. Однажды темной ночью, когда ты будешь крепко спать в своей теплой уютной кроватке, нечто злое вползет к тебе в комнату. Я заслужу твое уважение, если ты хочешь, чтобы я сделала это таким способом.
Я должна была испугаться, но я не испугалась. Я была очень зла и хотела домой.
— Ты можешь заставить себя бояться, Сеньора, но не можешь заставить себя уважать.
— Посмотрим, Анита. Позвони, когда получишь мой подарок. Это случится скоро.
— Ты по-прежнему согласна помочь отыскать зомби-убийцу?
— Я сказала, что я помогу, и я помогу.
— Договорились, — подвела я итог. — Теперь мы можем идти?
Она сделала знак Энцо.
— Ну, конечно — беги на солнечный свет, где ты такая храбрая.
Я пошла по дорожке. Мэнни держался рядом. Мы тщательно избегали смотреть друг на друга. Нам было не до того — мы не сводили глаз с Сеньоры и ее питомиц. На полпути я остановилась. Мэнни коснулся моей руки, как будто знал, что я собираюсь сказать. Я отмахнулась от него.
— Я не хочу убивать тебя хладнокровно, но если ты меня тронешь, я пущу в тебя пулю в один прекрасный, солнечный день.
— Угрозы тебя не спасут, chica, — сказала она.
Я очаровательно улыбнулась:
— Тебя тоже, сука.
Глаза ее сверкнули гневом. Я улыбнулась еще шире.
— Не принимай ее слова всерьез, Сеньора, — сказал Мэнни. — Она не станет тебя убивать.
— Это правда, chica? — Глубокий голос Доминги был вкрадчивым и пугающим одновременно.
Я бросила на Мэнни уничтожающий взгляд. Это была хорошая угроза. Глупо портить ее правдой или соображениями здравого смысла.
— Я сказала, что пущу в тебя пулю. Я не говорила «убью». Или сказала?
— Нет, не сказала.
Мэнни схватил меня за руку и потянул к лестнице. Он тащил меня за левую руку, чтобы в правую я в случае чего могла взять пистолет.
Доминга не двигалась. Она провожала нас взглядом, пока мы не завернули за угол. Мэнни потащил меня по коридору с замазанными цементом дверями. Я высвободила руку. Мгновение мы смотрели друг на друга.
— Что за этими дверями?
— Не знаю. — На моем лице, наверное, отразилось сомнение, потому что он добавил: — Бог свидетель, Анита, я не знаю. Двадцать лет назад этого не было.
Я продолжала смотреть на него, как будто мой взгляд мог что-нибудь изменить. Лучше бы Доминга Сальвадор оставила при себе тайну Мэнни. Я не хотела ее знать.
— Анита, мы должны уходить, немедленно. — Лампочка над нашими головами погасла, словно кто-то ее разбил. Мы посмотрели вверх, но ничего не увидели. По спине у меня пробежали мурашки. Лампочка чуть впереди потускнела и замигала.
Мэнни был прав. Пора было делать ноги. Я почти бегом припустила к лестнице. Мэнни не отставал. Дверь с блестящим новым замком тряслась и трещала, словно тот, кто был за ней, пытался вырваться.
Еще одна лампочка погасла. Темнота кусала нас за пятки. Мы перешли на полноценный бег; к тому времени, как мы добежали до лестницы, остались гореть только две лампочки.
Мы уже взбирались наверх, когда свет погас окончательно. Мир погрузился в черноту. Я замерла на ступеньках, не желая двигаться дальше вслепую. Мэнни задел меня плечом, но я не могла его разглядеть. Темнота была хоть глаз коли. Мы взялись за руки и полезли дальше. Рука Мэнни была ненамного больше моей. Такая теплая и родная — и до чертиков успокаивающая.
Треск ломающегося дерева прозвучал подобно выстрелу в темноте. Лестницу затопил зловонный запах гниющего мяса.
— Вот черт! — Эти два слова эхом запрыгали в темноте. Я тут же пожалела, что я их произнесла. Что-то большое выскочило в коридор; отвратительные чавкающие звуки стремительно приближались к лестнице.
Я прыгала через две ступеньки. Мэнни тоже не надо было подгонять — но и тварь внизу прибавила ходу. Полоса света под дверью показалась мне такой яркой, что было больно смотреть. Мэнни распахнул дверь. Солнце ударило нам в глаза, и мы временно ослепли.
Тварь на лестнице закричала, застигнутая солнечным светом. Крик был почти человеческим. Я начала поворачиваться, чтобы взглянуть, но Мэнни захлопнул дверь и покачал головой:
— Ты не хочешь на это смотреть. И я не хочу.
Он был прав. Так почему же меня так тянуло открыть дверь и увидеть в темноте что-то бледное и бесформенное? Кричащий кошмар наяву. Я посмотрела на закрытую дверь и оставила все как есть.
— Ты думаешь, оно полезет за нами? — спросила я.
— На свет?
— Ага.
— Вряд ли. Но давай не будем выяснять.
Я согласилась. Солнечный свет заливал гостиную. Такой реальный и теплый. Крик, темнота, зомби — все это казалось ненастоящим при свете дня. Химеры, исчезающие, когда наступает утро. Но я-то знала, что это не так.
Я открыла наружную дверь спокойно, не торопясь. Разве я чего-то боюсь? Но я прислушивалась — прислушивалась так внимательно, что слышала шум крови в ушах. Прислушивалась к чавкающим звукам погони. Тишина.
Антонио по-прежнему был на посту. Может, предупредить его о кошмаре, что гнался за нами по лестнице?
— Ну как, трахнули зомби внизу? — поинтересовался Антонио.
Не стоит предупреждать старину Тони.
Мэнни сделал вид, что не услышал, а я посоветовала:
— Спустись и трахни себя в задницу.
Антонио только крякнул.
Я спустилась с крыльца. Мэнни шел рядом. Антонио не достал оружия и не стал в нас палить. Удачно денек начинается.
Маленькая девочка на трехколесном велосипеде остановилась рядом с машиной Мэнни и смотрела, как я забираюсь на пассажирское сиденье. Я взглянула в ее карие глазки. Лицо девочки было почти черное от загара. Ей было не больше пяти.
Мэнни уселся за руль, завел мотор, и мы поехали. Девочка смотрела нам вслед. Перед тем, как мы завернули за угол, она снова принялась ездить туда-сюда по тротуару.
Сеньорита (исп.).
Возлюбленную (исп.).