Вверх по лестнице пронеслась взрывная волна. Ветер сбил нас с ног, как кукол. Дверь вылетела. Я карабкалась на четвереньках, пытаясь убраться, просто убраться отсюда. Захария встал на ноги и поднял меня за руку. Мы побежали.
За нашей спиной поднялся вой. Волосы упали мне на лицо, не давая смотреть. Захария держал меня за руку и тащил вверх. Ступени были гладкие, скользкие, каменные, держаться было не за что. Мы ползли вверх, держась, друг за друга.
— Анита, — шепнул бархатный голос Жан-Клода. — Анита.
Я всмотрелась, моргая, против ветра, пытаясь увидеть источник звука. Там ничего не было.
— Анита. — Ветер произносил мое имя. — Анита.
Что-то блеснуло — голубой огонь. Две точки голубого пламени висели в воздухе. Глаза — глаза Жан-Клода? Он мертв?
Языки голубого пламени поплыли вниз. Ветер их не трогал.
— Захария! — завопила я, по голос мой был заглушен ревом ветра. Он тоже видел эти огни или я уже сошла с ума?
Голубое пламя опускалось все ниже и ниже, и вдруг я поняла, что не хочу прикосновения этих огней, будто мне кто-то сказал, что они хотят со мной сделать. Будто я знала наверняка, что это что-то очень плохое.
Я вырвалась из руки Захарии. Он что-то мне крикнул, но ветер выл и скрежетал среди узких стен, как взбесившаяся тележка американских гор. И других звуков не было. Я поползла вверх по лестнице, ветер лупил в меня, стараясь сбросить вниз. И я услышала еще один звук: у меня в голове Жан-Клод сказал: “Простите меня”.
Вдруг синие огни оказались прямо перед моим лицом. Я прижалась к стене и ударила по ним. Руки мои прошли сквозь огонь. Он был не настоящий.
— Оставьте меня в покое! — крикнула я.
Огонь миновал мои руки, будто их и не было, и вошел мне в глаза. Мир стал голубым стеклом, безмолвием, ничем, голубым льдом. “Беги, беги!” — раздался шепот. Я сидела на лестнице, мигая от ветра. Захария стоял и смотрел на меня.
Ветер остановился, будто повернули выключатель. Тишина оглушала. Я дышала короткими прерывистыми вздохами. И не чувствовала своего пульса. Не чувствовала сердца. Слышала я только свое короткое дыхание, слишком громкое. Я поняла, что значит “лишиться дыхания от страха”.
Голос Захарии прозвучал в тишине хрипло и слишком громко. Наверное, это был шепот, но мне он показался криком.
— У тебя глаза горят голубым огнем!
— Тсс! — шепнула я. Я не знала, почему, но знала, что кто-то не должен этого слышать, не должен знать, что случилось. От этого зависела моя жизнь. Шепот в голове моей стих, но последний совет был хорош. Беги. Бежать — это казалось очень правильным.
Тишина была опасна. Она значила, что битва окончена, и победитель может обратить внимание на другие предметы. И мне среди этих предметов быть не хотелось.
Я встала и протянула руку Захарии. Он поглядел озадаченно, вставая, но руку взял. Я потянула его вверх по лестнице и побежала. Я должна была выбраться, должна была, иначе я умру здесь, сегодня, сейчас. Я знала это так твердо, что не оставалось места для вопросов, времени для колебаний. Я бежала, спасая свою жизнь. Если Николаос меня сейчас увидит, я умру. Умру.
И никогда не узнаю, почему.
Либо Захария тоже ощутил этот страх, либо он решил, что я знаю что-то, чего он не знает. Когда один из нас спотыкался, другой его поддерживал, и мы бежали и бежали. Бежали, пока мышцы ног не стало жечь кислотой и в груди не запылал огонь от нехватки кислорода.
Вот почему я каждый день бегаю — когда что-то за мной гонится, я могу бежать, как заяц. Иметь хорошую фигуру — это недостаточный стимул. А вот уметь удрать, когда это нужно, удрать, спасая жизнь, — это вполне. Тишина была тяжелой, почти осязаемой. Казалось, она течет вверх по лестнице и ищет чего-то. Тишина гналась за нами, как недавно ветер.
С бегом вверх по лестнице есть та трудность, что если у вас была когда-то травма колена, то она скажется обязательно. Дайте мне ровное место, и я могу бежать часами. Подсуньте склон — и мои колени обязательно подведут. Начинается это как легкая ломота, но переход ее в острую грызущую боль не занимает много времени. Каждый шаг отдается вверх по ноге, и, наконец, вся нога начиняется пульсирующей болью.
Колено начало на ходу щелкать — довольно — таки слышно. Плохой признак. Оно могло в любой момент отказать. Вывихнуться из сустава. Я буду тогда лежать, скорчившись, на этих ступенях, ощущая вокруг дыхание тишины. Николаос найдет меня и убьет. Почему я в этом была так уверена? Ответа на это не было, но я знала, знала. И с этим чувством не спорила.
Я замедлялась и отдыхала на ступеньках, расправляя мышцы ног. Сдерживала вскрики, когда дергались мышцы больной ноги. Ничего, вытяну ногу, и мне будет лучше. Боль не пройдет — я слишком это колено нагрузила, но смогу идти так, чтобы колено меня не подвело.
Захария рухнул на ступени — он явно не бегал по утрам. Его мышцы сведет судорогой, если он не будет двигаться. Может быть, он это и знал. Может быть, ему уже было наплевать.
Я протянула руки вдоль стены, расправляя плечи. Чтобы заняться чем-то знакомым, пока жду, чтобы успокоилось колено. Чем-то заняться, слушая — что? Что-то тяжелое и крадущееся, что-то древнее, мертвое много веков.
Какие-то звуки с лестницы, сверху. Я застыла, распластавшись на стене, прижав ладони к холодному камню. Что теперь? Что еще? Наверняка скоро должен быть рассвет.
Захария встал и повернулся лицом к идущим вверх ступеням. Я стояла спиной к стене, чтобы видеть и вверх, и вниз. Не хочется, чтобы что-нибудь подкралось снизу, пока я буду глядеть вверх. Хотелось бы мне, чтобы пистолет был со мной. А я его заперла в багажнике, где от него чертова уйма пользы.
Мы стояли чуть пониже площадки, на повороте лестницы. Иногда мне хочется уметь видеть из-за угла. Сейчас как раз был такой случай.
Шуршание материи по камню, шорох обуви.
Мужчина, вышедший из-за угла, был человеком — странно, странно. И даже шея у него была без отметин. Ежик белобрысых волос на выбритой голове. Выступающие буграми мускулы шеи. Бицепс толще моей талии. Ну, талия у меня, положим, узкая, но все равно эти бицепсы впечатляли. Роста он был не ниже шести футов трех дюймов, а жира на нем не хватило бы даже сковородку смазать.
В его глазах была хрустальная бледность январского неба — далекого, голубого, ледяного. Я впервые видела бодибилдера, у которого нет загара. Все эти рвущиеся наружу мышцы были исполнены в белом, как Моби Дик. Сетчатая майка показывала каждый дюйм массивной груди. Вокруг раздутых мышцами ног развевались беговые шорты. Ему пришлось их разрезать по бокам, что бы ноги поместились.
— Ничего себе! — прошептала я. — Сколько ты выжимаешь?
Он улыбнулся, не разжимая губ. И сказал, чуть шевеля губами, не показывая даже резцы:
— Четыреста.
Я тихо свистнула. И сказала то, что он от меня ожидал:
— Впечатляет.
Он улыбнулся, по-прежнему аккуратно не показывая зубов. Пытался изобразить вампира. Только для меня он зря старался. Сказать ему, что ли, что у него человек лезет изо всех дыр? Не надо, а то еще переломит меня о колено, как палочку.
— Это Винтер, — сказал Захария.
Имя слишком красивое, чтобы быть настоящим. Подошло бы кинозвезде сороковых годов.
— Что там творится? — спросил он.
— Наш мастер и Жан-Клод сражаются, — ответил Захария.
Винтер сделал глубокий выдох. Глаза его стали шире — только чуть-чуть.
— Жан-Клод?
Захария кивнул и улыбнулся.
— Да, он держится до конца.
— А ты кто? — спросил Винтер.
Я замялась, Захария пожал плечами.
— Анита Блейк.
Тут он, наконец, улыбнулся, показав нормальные зубы.
— Ты Истребительница?
— Да.
Он рассмеялся. Эхо прокатилось меж каменных стен. Тишина сгустилась вокруг нас еще сильнее. Смех внезапно оборвался, на губе у него выступили росинки пота. Винтер чувствовал тишину и боялся ее. Голос его упал почти до шепота, будто он боялся, чтобы его не подслушали.
— Ты слишком маленькая для Истребительницы.
Я пожала плечами:
— Меня это тоже иногда смущает.
Он улыбнулся, чуть опять не рассмеялся, но сдержался. Глаза его сияли.
— Давайте отсюда выбираться, — предложил Захария.
Я поддержала.
— Меня послали посмотреть, как Николаос, — сказал Винтер.
Тишина запульсировала этим именем. С губы Винтера капнула бисеринка. Важное правило техники безопасности: никогда не называй имени рассерженного мастера вампиров, если он в пределах “слышимости”.
— Она вполне способна сама о себе позаботиться, — шепнул Захария, но звук все равно отдался эхом.
— Не-а, — сказала я.
Захария полыхнул на меня взглядом, потом пожал плечами. Иногда я не могу удержаться.
Винтер посмотрел на меня с лицом бесстрастным, как у статуи, только глаза его чуть подрагивали. Мистер Мачо.
— Пойдемте, — сказал он, повернулся и пошел, не оглядываясь и не ожидая. Мы пошли за ним.
Я согласна была идти за ним, пока он идет вверх. Я только знала, что ничто, ничто на свете не заставит меня спуститься по этой лестнице. По своей воле, конечно, но всегда есть и другие варианты. Я посмотрела на широкую спину Винтера. Да, если не хочешь что-то сделать добровольно, есть и другие варианты.