Я стояла в большом каменном зале, где тогда сидела Николаос. Осталось только деревянное кресло, пустое и одинокое. Сбоку на полу стоял гроб. Свет факела играл на полированном дереве. Пламя качалось, отбрасывая колышущиеся тени на стену. Казалось, что тени движутся независимо от света. Чем дольше я на них смотрела, тем больше утверждалась во мнении, что они слишком темные, слишком густые.
Сердце билось прямо в горле. Пульс громом стучал в висках. Я не могла дышать. Тут до меня дошло, что слышу еще чье-то сердце, как эхо.
— Жан-Клод?
— Жан-Клод! — отозвались тени визгливым эхом.
Из крови поднялась бледная рука, сжалась и бессильно упала на борт гроба. Всплыло лицо Жан-Клода. Я протянула руку, сердце трепыхалось уже у меня в голове, но он был мертв. Мертв! Рука его была ледяным воском. Глаза распахнулись, и мертвая рука схватила меня за запястье.
— Нет! — Я попыталась вырваться, рухнула на колени в холод крови и вскрикнула: — Пусти!
Он сел, покрытый кровью. Она капала с белой сорочки, как с кровавой тряпки.
— Нет!
Он подтянул мою руку к себе, и меня вслед за ней. Я уперлась второй рукой в гроб. Я не хотела к нему. Я не пойду к нему! Он согнулся над моей рукой, широко раскрыв рот, потянулся клыками. Сердце его билось в темной комнате ударами грома.
— Нет, Жан-Клод!
Он поднял на меня глаза перед тем, как ударить.
— У меня не было выбора.
Кровь закапала по его лицу с волос, превращая лицо в кровавую маску. Клыки впились мне в руку. Я вскрикнула и села в кровати.
В дверь звонили. Я вылезла из кровати, забывшись, и тут же ахнула от боли. Слишком быстро задвигалась после такого битья. Болело даже там, где ушибов быть не могло. Руки закостенели от засохшей крови и болели, как при артрите.
А звонок не прекращался, будто кто-то прислонился к нему. Кто бы это ни был, сейчас я его обрадую за то, что меня разбудили. Спала я в большой не по росту рубашке, и сейчас вместо халата натянула вчерашние джинсы.
Пингвина Зигмунда я поставила обратно к остальным. Мягкие игрушки стояли на узком диванчике под стеной, у окна. Пингвины стояли на полу, окружая его пушистой волной.
Двигаться было больно. Даже дышать было больно.
— Иду-у! — завопила я. По дороге мне пришло в голову, что там может быть что-то враждебное. Тогда я прошлепала обратно в спальню и взяла пистолет. Рука обхватила рукоять тяжело и неуклюже. Надо было ее вчера промыть и перевязать. А, ладно.
Я присела за стулом, который Эдуард вчера приставил к двери.
— Кто там?
— Анита, это Ронни. Мы вроде собирались сегодня тренироваться.
Сегодня суббота. Я совсем забыла. Всегда забавно, насколько ординарна жизнь, даже когда тебя пытаются убить. У меня было такое чувство, будто Ронни должна знать про эту ночь. Вещь настолько экстраординарная должна была затронуть всю мою жизнь, но так не получалось. Когда я со своей рукой лежала в госпитале с шинами и трубками, торчащими отовсюду, моя мачеха продолжала жаловаться, что я все еще не замужем. Она волновалась, что я в зрелом возрасте двадцати четырех лет останусь старой девой. Джудит не из тех, кого называют эмансипированными женщинами.
Моя семья не интересуется особо, чем я занимаюсь, как рискую, какие травмы получаю. И потому не обращают внимания. Кроме моего сводного брата, которому шестнадцать лет. Джон считает, что я чувиха классная, клевая или как там у них теперь говорят.
Вероника Симс — дело другое. Она моя подруга, и она все понимает. Ронни — частный детектив. Мы навещаем друг друга в больнице по очереди.
Я открыла ей дверь и впустила ее, придерживая болтающийся у бока пистолет. Она окинула меня взглядом и сказала:
— Черт возьми, у тебя ужасный вид.
Я улыбнулась:
— Зато мой вид соответствует самочувствию.
Она вошла, бросив спортивную сумку на стул.
— Ты мне можешь рассказать, что случилось?
Это было не требование, а вопрос. Ронни понимала, что не всем можно делиться.
— Ты извини, что я сегодня не смогу тренироваться.
— Кажется, ты сегодня уже получила хорошую нагрузку. Пойди, отмочи руки в раковине. Я сделаю кофе. О'кей?
Я кивнула и тут же об этом пожалела. Аспирина, аспирина мне. По дороге в ванную я остановилась.
— Ронни?
— Да?
Она стояла в моей кухоньке, держа в руке мерку с зернами кофе. Ростом она была пять футов девять дюймов. Иногда я забывала, насколько это много. Люди не могут понять, как мы ходим рядом. Фокус в том, чтобы держать темп, и я себя заставляю. Это отличная тренировка.
— Кажется, у меня в холодильнике есть бублики. Можешь сунуть их в микроволновку с сыром?
Она вытаращила на меня глаза.
— Я тебя знаю уже три года, и впервые ты хочешь есть до десяти утра.
— Слушай, если тебе трудно, так не надо.
— Не в этом дело, и ты это знаешь.
— Извини, я это от усталости.
— Иди, полечись, а потом расскажешь, О'кей?
— Ага.
От отмачивания рукам лучше не стало. Как будто я кожу сдирала с пальцев. Я промокнула их полотенцем и намазала ссадины неоспорином. “Местный антисептик”, гласила этикетка. Когда я еще наложила пластыри, это было похоже на розовато-загорелые руки мумии.
Спина была один сплошной синяк. Ребра обозначились гнилостным пурпуром. Тут я мало, что могла делать, кроме как надеяться, что аспирин снимет боль. Ну, одно я еще могла сделать — подвигаться. Упражнения на растяжку вернут подвижность и дадут возможность ходить без боли — в какой-то мере. Но сама растяжка — это будет род пытки. Ладно, это можно сделать потом. Сейчас надо поесть.
Мне чертовски хотелось жрать. Обычно мысль о еде до десяти утра вызывает у меня тошноту. Сейчас меня тянуло к еде, тянуло неудержимо. Странно. Может быть, от стресса.
От запаха бубликов и плавящегося сыра потекли слюнки. А от запаха свежего кофе я была готова сжевать диван.
Я заглотала два бублика и три чашки кофе, пока Ронни сидела, потягивая только первую чашку. Подняв глаза, я увидела, что она на меня смотрит. Серые глаза изучали меня. Я видала, как она так смотрела на подозреваемых.
— Чего? — спросила я.
— Ничего. Ты уже можешь перевести дыхание и рассказать, что случилось?
Я кивнула, и на этот раз это уже не было так больно. Аспирин — дар природы современному человеку. Я рассказала ей все с момента звонка Моники и до встречи с Валентином. Я не рассказала ей, что все это происходило в “Цирке Проклятых”. И опустила историю с голубыми огнями на лестнице и голосом Жан-Клода у меня в голове. Что-то мне подсказывало, что это тоже опасная информация. Своим инстинктам я научилась доверять, и потому все это оставила при себе.
Ронни свое дело знает. Она поглядела на меня и спросила:
— Это все?
— Да.
Легкая ложь, простая, всего из одного слова. Вряд ли Ронни купилась.
— О'кей, — сказала она, прихлебывая кофе. — Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Поспрашивай. У тебя есть контакты в группах ненавистников. Вроде “Люди против вампиров”. Ну, там еще “Лига человеческих избирателей” — обычный набор. Погляди, не может ли кто-нибудь из них быть замешан в убийствах. Мне к ним близко не подойти. — Я улыбнулась: — Ведь аниматоры — тоже предмет их ненависти.
— Но ты убиваешь вампиров.
— И поднимаю зомби. Для твердокаменного расиста это главное.
— Ладно. Проверю ЛПВ и остальных. Еще что-нибудь?
Я подумала и покачала головой — на этот раз почти без боли.
— Ничего не могу придумать. Только будь очень осторожна. Не хочу подставить тебя, как подставила Кэтрин.
— Ты была не виновата.
— Верно.
— Это все не твоя вина.
— Ты это скажи Кэтрин и ее жениху, если дело повернется плохо.
— Анита, эти проклятые твари тебя используют. Они хотят, чтобы ты сомневалась и боялась, тогда ты будешь в их власти. Если ты дашь чувству вины овладеть тобой, ты погибнешь.
— Ну, ты даешь, Ронни! Как раз то, что мне надо сейчас услышать. Если это твоя манера вдохновительной речи, тогда я пас.
— Тебя не нужно ободрять. Тебя нужно только встряхнуть.
— Спасибо, меня уже этой ночью встряхивали.
— Анита, послушай! — Она вглядывалась в меня пристально, изучая мое лицо, стараясь понять, действительно ли я ее слышу. — Ты сделала для Кэтрин все, что могла. Теперь думай о том, как тебе выжить. У тебя сейчас врагов — по самое горло. Не отвлекайся в сторону.
Она была права. Делай, что можешь, и будь что будет. Кэтрин вне опасности — сейчас. Больше я ничего сделать не могла.
— Врагов по горло, зато и друзей по щиколотку.
Она усмехнулась:
— Может быть, это и есть поровну.
Я держала чашку забинтованными руками. От нее шло тепло.
— Я боюсь.
— Из чего следует, что ты не так глупа, как кажешься.
— Ну, спасибо.
— Всегда, пожалуйста. — Она подняла свою чашку кофе. — За Аниту Блейк, аниматора, вампироборца и хорошего друга. Поглядывай, что у тебя за спиной.
Я чокнулась с ней своей чашкой.
— И ты тоже поглядывай. Быть моим другом сейчас — это может быть не самое полезное для здоровья хобби.
— И с каких пор это новость?
К сожалению, она была права.