“Мертвый Дэйв” весь украшен темным стеком и пивными знаками. Ночью витрины похожи на какие-то произведения современного искусства, где переплетены название фабрикатов пива. Днем все это приглушено. Бары похожи на вампиров: лучше всего они действуют ночью. Днем бар выглядит как-то устало и уныло.
Кондиционер был включен на полную, и было, как в морозильнике. Холод после плавящей жары на улице поражал как удар. Я остановилась в дверях, ожидая, чтобы глаза привыкли к темноте. Почему это во всех барах такая проклятая темень, как в пещерах, где кто-то прячется? Куда ни зайди в воздухе запах въевшегося табачного дыма, будто он прячется в обоях, как привидения выкуренных сигарет.
В дальней от двери кабинке сидели двое в деловых костюмах. Они что-то ели, а по всему столу у них были рассыпаны конверты плотной бумаги. Работают в воскресенье. Совсем как я. Ну, может, не совсем как я. Можно смело поспорить, что никому из них никто не грозился перервать глотку. Может, конечно, я и ошибаюсь, но вряд ли. Можно ручаться, что самая большая угроза для любого из них на этой неделе — угроза потерять работу. Ах, добрые старые времена.
На табуретке у бара сидел еще один, баюкая в руках высокий бокал. Морда у него уже обвисла, движения были медленные и тщательные, будто он боялся что-то пролить. В полвторого дня уже пьян — плохой для него признак. Но это не мое дело. Всех спасти нельзя. Честно говоря, бывают у меня дни, когда считаю, будто никого спасти нельзя. Сначала человек должен спасти сам себя, тогда уже только можно вмешаться и помочь. Эта философия не действует при перестрелке, а так же при поножовщине, но для всех остальных случаев жизни она вполне подходит.
Лютер протирал бокалы безупречно чистым белым полотенцем. Когда я села на табурет возле бара, он поднял на меня глаза и кивнул, при этом сигарета, торчащая в его толстых губах, дернулась. Лютер мужик крупный, нет, жирный. Другого слова не подберешь, но жир этот тяжелый, твердый как камень, вроде мускулов. Руки у него с крупными костяшками и размером с мое лицо. Конечно, лицо у меня не очень большое. Он очень черный негр, даже с оттенком пурпура, как черное дерево. Сливочный шоколад его глаз пожелтел по краям от избытка сигаретного дыма. Никогда я не видела Лютера без зажатой в зубах сигареты. Он страдает ожирением, курит непрерывно, по седине в волосах ему можно дать за пятьдесят, но он никогда не болеет. Генетика, наверное, хорошая.
— Что будем, Анита?
Голос его вполне подстать телу, густой и тяжелый.
— Как обычно.
Он плеснул мне апельсинового сока в невысокий бокал. Витамины. Мы делали вид, что это коктейль, дабы моя непозволительная трезвость не испортила бару репутации. Кому приятно напиваться среди толпы трезвого до омерзения народа? И какого черта я шляюсь в этот бар, если я не пью?
Я отпила поддельного коктейля и сказала:
— Нужна информация.
— Догадался. Что именно?
— Данные по человеку по имени Филипп, танцует в “Запретном плоде”.
Приподнялась пушистая бровь:
— Вамп?
Я покачала головой:
— Вампироман.
Он сделал долгую затяжку, и кончик сигареты засиял, как уголек. Потом вежливо выпустил большое облако дыма в сторону от меня.
— Что ты хочешь про него знать?
— Ему можно доверять?
Секунду он пялился на меня, потом улыбнулся:
— Доверять? Анита, он же наркоман. А там все равно, на что он подсел: уколы, выпивка, секс, вампы — без разницы. Ни одному наркоману доверять нельзя, и ты это знаешь.
Я кивнула головой. Знаю, но что поделаешь?
— Мне придется ему довериться, Лютер. Он — это все, что у меня есть.
— Слушай, девушка, ты не там ищешь.
Я улыбнулась. Лютер был единственным человеком, которому я позволяла называть меня “девушка”. Ко всем женщинам он обращался “девушка”, ко всем мужчинам — “мужик”.
— Мне надо знать, слышал ли ты о нем что-нибудь по-настоящему плохое.
— Чего ты ищешь? — спросил он.
— Не могу сказать. Я бы рассказала, если бы могла или если бы думала, что от этого будет польза.
Он смотрел на меня пару секунд, осыпая на стойку пепел сигареты. Машинально вытер этот пепел своим чистым белым полотенцем…
— Ладно, Анита, ты заработала право говорить “нет” — на этот раз, но в следующий пусть у тебя будет что рассказать.
— Вот те крест, — улыбнулась я.
Он только покачал головой и достал новую сигарету из пачки, которая всегда была у него под стойкой. Затянувшись, последний раз почти догоревшей сигаретой, он сунул в рот новую, приставил к ней тлеющий конец окурка и затянулся. Бумага и табак занялись, полыхнули оранжево-красным, старую сигарету он тут же загасил в переполненной пепельнице, которую носил с собой с места на место, как любимого медвежонка.
— Я знаю, что у них там, в клубе появился танцор, который еще и придурок. Он бегает на вечеринки и очень популярен у определенного сорта вампов. — Лютер пожал плечами — такое зрелище, будто гора икнула. — Грязи на нем вроде нет, кроме того, что он вампироман и бегает на вечеринки. Блин, Анита, этого одного уже хватит. Уже ясно, что от него надо держаться подальше.
— Так бы и сделала, если бы могла. — Теперь была моя очередь пожимать плечами. — Но больше ты ничего о нем не слышал?
Он минуту подумал, присасываясь к новой сигарете.
— Нет, ни слова. Он тут не из главных в Округе действующих лиц. Он — профессиональная жертва, а здесь больше толкуют про хищников, а не про овец. Погоди-ка! — Он нахмурился. — Есть у меня мысль. — Он подумал несколько минут, потом просиял: — Новости про одного хищника. Вамп, который зовет себя Валентином. Хвастает, что это он отделал старину Филиппа в первый раз.
— Вот как.
— Не в первый раз, когда он стал вампироманом, девушка, а просто первый раз. Точка. Валентин говорит, что поймал пацана еще маленьким и сделал ему хорошо. Говорит, Филиппу так понравилось, что он и стал с тех пор вампироманом.
— О Господи!
Я припомнила кошмарную реальность своей встречи с Валентином. Что, если бы это случилось со мной в детстве? Что бы тогда со мной сталось?
— Ты знаешь, Валентина? — спросил Лютер.
Я кивнула:
— Знаю. А он не говорил, сколько лет было Филиппу в момент нападения?
Он покачал головой:
— Не знаю, но поговаривают, что всякий, кому больше двенадцати, для Валентина уже стар; если только это не для мести. Он на мести помешан. Ходит слух, что если бы мастер не держал его в узде, он был бы чертовски опасен.
— Можешь смело закладывать свою голову, что он опасен.
— Ты его знаешь. — Это не был вопрос.
Я посмотрела на Лютера. — Мне нужно знать место дневной лежки Валентина.
— Это уже вторая информация даром. Так не пойдет, девушка.
— Он носит маску, потому что я два года назад полила его святой водой. До вчерашней ночи я думала, что он мертв, и он думал то же обо мне. Он убьет меня, если сможет.
— Тебя чертовски трудно убить, Анита.
— Всегда бывает первый раз, Лютер, вот в чем дело.
— Слыхал я про это. — Он стал перетирать и без того чистые бокалы. — Не знаю. Просочится, что мы выдали тебе дневную лежку, и дело для нас может выйти плохо. Заведение сожгут и нас забудут оттуда выпустить.
— Твоя правда. Я не имела права спрашивать.
Но я осталась сидеть, глядя на него, желая, чтобы он мне дал то, что мне нужно. Рискни шеей ради старого друга, и я сделаю для тебя то же. А как же.
— Если ты поклянешься, что не используешь это, чтобы его убить, я мог бы сказать.
— Это была бы ложь.
— У тебя есть ордер на его ликвидацию?
— Не активный, но я могу его достать.
— И ты будешь ждать, пока достанешь?
— Без ордера суда на казнь убивать вампира незаконно, — ответила я.
Он посмотрел на меня пристально.
— Не в этом был вопрос, девушка. Ты решишься на фальстарт, чтобы убить наверняка?
— Может быть.
Он покачал головой.
— В наши дни, девушка, ты попадешь под суд. По обвинению в убийстве — это серьезно.
Я пожала плечами:
— Еще серьезнее, если тебе разорвут горло.
Он моргнул, потом произнес:
— Ладно. — Он явно не знал, что сказать, и потому все тер и тер сияющий бокал. — Я должен спросить у Дэйва. Если он скажет “о'кей”, ты узнаешь, что хочешь.
Я допила сок и заплатила, оставив не по размеру большие чаевые, чтобы соблюсти видимость. Дэйв ни за что бы не признал, что помогает мне ради моей связи с полицией, значит, деньги должны были перейти из рук в руки, хотя их было несравнимо меньше, чем могла бы стоить информация.
— Спасибо, Лютер.
— Тут поговаривают, что ты этой ночью встречалась с мастером. Правда?
— А ты узнал об этом до того или после? — спросила я.
Он явно был задет.
— Анита, если бы мы знали, сказали бы тебе бесплатно.
Я кивнула:
— Извини, Лютер. У меня была пара, трудных ночей.
— Ладно, понимаю. Значит, это правда?
Что я могла сказать? Отрицать? И так уже полно народу об этом знает. И, в конце концов, мертвому можно доверить тайну, как говорит пословица.
— Может быть.
С таким же успехом я могла сказать “да”, раз не сказала “нет”. Он кивнул:
— Что они от тебя хотели?
— Не могу сказать.
— М-м… да. Анита, тебе надо быть чертовски осторожной. Тебе может понадобиться помощь, если есть кто-то, кому ты можешь доверять.
Доверять? Доверия-то как раз хватает.
— Понимаешь, Лютер, у меня только два выхода, и я бы выбрала смерть. Быстрая смерть — это было бы лучше всего, но вряд ли мне представится такой случай, если дело повернется плохо. Так кого мне в это втягивать?
Его круглое темное лицо повернулось прямо ко мне.
— Ответов у меня нет, девушка. Хотел бы я, чтобы они были.
— Я тоже.
Зазвонил телефон, Лютер снял трубку. Посмотрел на меня и перетащил телефон на длинном шнуре.
— Это тебя.
Я прижала трубку плечом к щеке:
— Да?
— Это Ронни.
В голосе ее звенело подавленное волнение, как у ребенка рождественским утром.
У меня сперло дыхание:
— Ты что-то нашла?
— Ходит слух насчет “Люди против вампиров”. Организован эскадрон смерти, чтобы стереть вампиров с лица земли.
— У тебя есть доказательства, свидетели?
— Пока нет.
Я вздохнула раньше, чем смогла удержаться.
— Да брось, Анита, это хорошие новости.
Я прикрыла рукой микрофон и зашептала:
— Я не могу пойти к мастеру со слухом насчет ЛПВ. Вампиры разорвут их на части. Погибнет уйма невинных людей, а ведь мы даже не знаем, на самом ли деле за убийствами стоит ЛПВ.
— Ладно, ладно, — сказала Ронни. — Завтра утром у меня будет что-то более конкретное, обещаю. Подкупом или угрозами добуду я информацию.
— Спасибо, Ронни.
— Да ладно, для чего же еще нужны друзья? К тому же Берт выплатит сверхурочные и деньги на взятки. Люблю видеть гримасу боли, когда он расстается с деньгами.
— Я тоже, — ухмыльнулась я в телефон.
— Что ты делаешь сегодня вечером?
— Иду на вечеринку.
— Что?
Я объяснила, как могла короче. После долгого молчания она сказала:
— Придурочный поступок.
Я была с ней согласна.
— Ты копай на своем конце, а я попробую с этой стороны. Даст Бог, в середине встретимся.
— Хотелось бы так думать.
В голосе ее слышалась какая-то подогретость, почти сердитость.
— Что тебе не нравится?
— Ты ведь идешь без прикрытия? — спросила она.
— Ты ведь тоже одна работаешь.
— Не в окружении вампиров и придурков.
— Это спорный вопрос, если ты в штаб-квартире ЛПВ.
— Не остри. Ты понимаешь, что я хочу сказать.
— Да, Ронни, понимаю. Ты — единственный мой друг, который может сам о себе позаботиться. — Я пожала плечами, потом поняла, что она этого не видит, и сказала: — А с любым другим будет как с Кэтрин — овца среди волков, и ты это знаешь.
— А взять с собой другого аниматора?
— Кого? Джеймисон считает, что вампиры — лапочки. Берт любит говорить о крупной дичи, но сам свою задницу ни за что не подставит. Чарльз отлично умеет поднимать трупы, но он слаб в коленках, к тому же у него четырехлетний ребенок. Мэнни больше на вампиров не охотится. Он четыре месяца проторчал в больнице, пока его собирали после последней охоты.
— Если я правильно помню, ты тоже была в больнице, — сказала она.
— Я отделалась сломанной рукой и раздробленной ключицей, Ронни. Мэнни чуть не умер. Кроме того, у него жена и четверо детишек.
Мэнни был аниматором, который меня обучал. Он научил меня поднимать мертвых и побеждать вампиров. Хотя, надо признать, я вышла за рамки обучения Мэнни. Он был традиционалистом, не признавал ничего, кроме осинового кола и чеснока. Пистолет он носил как резерв, а не как основной инструмент. Если современная техника позволяет мне поражать вампиров на расстоянии вместо того, чтобы вскакивать на них верхом и протыкать осиновым колом сердце, так почему бы и нет?
Два года назад жена Мэнни Розита пришла ко мне и умоляла не подвергать больше ее мужа опасности. Пятьдесят два — это не возраст для охоты на вампиров, говорила она. Что будет с нею и с детьми? Все это она говорила мне тоном матери, у которой любимого ребенка сбивают с пути соседские озорники. Она заставила меня поклясться перед Богом, что я никогда не позову Мэнни с собой на охоту. Если бы она не плакала, я бы выдержала и отказалась. Плакать — дьявольски нечестный аргумент в споре. Как только кто-то начинает плакать, больше разговаривать уже не возможно. Хочется только одного — чтобы этот кто-то перестал реветь, а ты перестала себя чувствовать самым мерзким негодяем в мире. Все что угодно, только не это.
Ронни на том конце провода молчала. Потом сказала:
— Ладно, только будь осторожной.
— Буду осторожна, как девственница в брачную ночь. Обещаю.
— Ты неисправима! — рассмеялась она.
— Это мне все говорят.
— Оглядывайся почаще.
— Ты тоже.
— Обязательно.
Она повесила трубку. Телефон у меня в руках щелкнул и затих.
— Хорошие новости? — спросил Лютер.
— Ага. ЛПВ завели у себя эскадрон смерти. Может быть. Но “может быть” — это все же лучше, чем было у меня на руках до сих пор. Смотрите, люди, ничего у меня в карманах, ничего в рукавах и никакого понятия о том, что я, черт меня возьми, делаю. Тычусь носом вокруг, пытаясь выследить убийцу, который убрал двух мастеров вампиров. Если я выйду на верный след, на меня сразу нападут. То есть кто-то попытается меня убить. Правда, это будет забавно?
Сейчас нужна одежда, которая позволит открыть шрамы и прикрыть оружие. Непростая комбинация.
Придется всю вторую половину дня шляться по магазинам. Терпеть этого не могу. Рассматриваю как неизбежное зло наряду с брюссельской капустой и туфлями на высоких каблуках. Конечно, это куда лучше, чем жить под угрозой, что тебя убьют вампиры. Стоп, сегодня вечером мне предстоит и поход по магазинам, и угроза от вампиров. То есть прекрасный субботний вечер — лучше не придумаешь.