Я сидела, прижавшись спиной к холодной эмали ванны. Спереди и сбоку ко мне прилипла мокрая блузка. Эдуард стоял возле меня на коленях, держа в руке полупустую бутылку святой воды. Это была уже третья. А стошнило меня только один раз. Похвально.
Мы начали с того, что я села на край водостока. Но долго не высидела. Я дергалась, вопила и хныкала. Я называла Эдуарда сукиным сыном. Он на меня за это зла не держал.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он с абсолютно бесстрастным лицом.
Я полыхнула на него сердитым взглядом:
— Как будто мне в горло впихнули раскаленный нож.
— Я в том смысле, что не хочешь ли ты прерваться и отдохнуть?
Я набрала побольше воздуху.
— Нет. Я хочу ее очистить, Эдуард. Полностью.
Он покачал головой, почти улыбаясь.
— Ты же знаешь, обычно эта процедура занимает несколько дней.
— Да, — ответила я.
— Но ты хочешь сделать все за один марафонский сеанс?
Глаза его смотрели ровно, будто вопрос был гораздо более важен, чем казался.
Я отвернулась от его испытующего взгляда. Как раз сейчас я не хотела, чтобы на меня смотрели.
— У меня нет этих дней. Мне нужно очистить эту рану до заката.
— Потому что Николаос придет к тебе снова, — сказал он.
— Да.
— И если не очистить первую рану, у нее будет над тобой власть.
Я снова сделала глубокий вдох, хотя и прерывистый.
— Да.
— Даже если мы очистим рану, она все равно сможет тебя призвать. Если она так сильна, как ты говоришь.
— Она даже еще сильнее. — Я обтерла руки о джинсы.
— Ты думаешь, Николаос сможет повернуть меня против тебя, даже если мы очистим рану?
Я посмотрела на него, надеясь, что смогу прочесть выражение его лица.
Он смотрел на меня сверху.
— Мы, вампироборцы, иногда рискуем.
— Ты не сказал “нет”, — заметила я.
Он чуть заметно улыбнулся.
– “Да” я тоже не сказал.
Отлично. Эдуард тоже не знает.
— Давай лей еще, пока я не потеряла присутствия духа.
Тут он улыбнулся, сверкнув глазами.
— Его ты никогда не потеряешь. Жизнь — возможно, присутствия духа — никогда.
Это был комплимент, и так он и был задуман.
— Спасибо.
Он положил руку мне на плечо, и я отвернулась. Сердце колотилось в горле, в голове отдавался пульс. Я хотела бежать, вырваться, завопить, но должна была сидеть и дать ему делать мне больно. Терпеть этого не могу. В детстве мне можно было сделать укол только вдвоем. Один держал шприц, а другой — меня.
Теперь я держала себя сама. Если Николаос укусит меня второй раз, я наверняка сделаю все, что она захочет. Даже убью. Я уже видела такое, а тот вампир был детской игрушкой по сравнению с мастером.
Вода полилась на кожу и попала в укус, как расплавленное золото, пропуская боль от ожога через все тело. Она разъедала кожу и кости. Убивала. Уничтожала.
Я взвизгнула. Не могла удержаться. Слишком сильная боль. Убежать нельзя. Приходится вопить.
Я лежала па полу, прижимаясь щекой к прохладе пола, дыша короткими, голодными вдохами.
— Дыши медленнее, Анита. У тебя гипервентиляция. Дыши легко и медленно, или ты потеряешь сознание.
Я открыла рот и сделала глубокий вдох. Воздух обдирал и жег горло. Я закашлялась. В голове было пусто и слегка тошнило, когда я смогла вдохнуть снова, но я не отключилась. Тысяча очков в мою пользу.
Эдуарду пришлось почти лечь на пол, чтобы приблизить свое лицо к моему.
— Ты меня слышишь?
— Да, — смогла выговорить я.
— Отлично. Сейчас я попробую приложить к укусу крест. Ты согласна или считаешь, что это слишком рано?
Если он недостаточно очистил рану святой водой, крест меня обожжет, и останется свежий шрам. Я уже и так проявила храбрости куда больше, чем требовал долг. Больше играть в эту игру мне не хотелось. Я открыла рот, чтобы сказать “нет”, и произнесла:
— Давай.
А, черт. Кажется, я опять проявляю храбрость.
Цепочка шелестела и позвякивала в руках Эдуарда.
— Ты готова?
— Нет!
— Да давай же, черт тебя дери!
Он так и сделал. Крест прижался к моей коже, холодный металл, без ожога, без дыма, без шипения плоти, без боли. Я была чиста — по крайней мере, как до укуса.
Он держал распятие перед моим лицом. Я схватила его и сжала, пока не задрожала рука. Это не заняло много времени. Из глаз у меня выступили слезы. Я не плакала. Это просто от изнеможения.
— Можешь сесть? — спросил он.
Я кивнула и заставила себя сесть, прислоняясь к ванне.
— Встать можешь? — спросил он.
Я подумала и решила, что нет. Тело ломило дрожью, слабостью, тошнотой.
— Только с твоей помощью.
Он присел возле меня, подложил руку мне под плечи, другую под колени и поднял. Одним плавным и легким движением.
— Поставь меня, — сказала я.
— Что?
— Я не ребенок. Не хочу, чтобы меня носили.
Он громко выдохнул и сказал:
— О'кей.
Поставив мои ноги на пол, он меня отпустил. Я привалилась к стене и съехала на пол. Снова слезы, черт бы их побрал. Я сидела на полу и плакала от слабости, не в силах добраться от собственной ванной до кровати. О Господи.
Эдуард стоял тут же с лицом бесстрастным и непроницаемым, как у кота.
Но голос у меня уже был нормален, без примеси слез.
— Терпеть не могу быть беспомощной. Ненавижу!
— Из всех, кого я знаю, ты менее всех беспомощна, — сказал Эдуард, снова опускаясь рядом со мной. Он закинул мою правую руку себе на плечи, держа за запястье. Другой рукой он обнял меня за талию. От разницы в росте это вышло несколько неуклюже, но он сумел создать у меня иллюзию, что до кровати я добралась на своих ногах.
У стены стояли игрушечные пингвины. Эдуард ничего о них не сказал. Раз он про это не говорит, я тоже не буду. Кто знает, может быть, Смерть спит с плюшевым медвежонком?
Нет, вряд ли.
Тяжелые шторы были закрыты, создавая в комнате полумрак.
— Отдыхай: Я встану на часах и прослежу, чтобы никакие буки тебя не тревожили.
Я поверила.
Эдуард принес из гостиной белое кресло и сел у стены возле двери. Кобуру он снова надел на плечо, пистолет был в руке наготове. Еще раньше он принес из машины спортивную сумку и сейчас вытащил из нее что-то вроде миниатюрного пулемета. Я в них ничего не понимаю; кажется, это был узи.
— Что это за автомат? — спросила я.
— Миниузи.
Ну и как? Я угадала. Он вытащил магазин и показал мне, как его заряжать, где предохранитель, все его преимущества — как будто хвастался новым автомобилем. И сел в кресло с автоматом на коленях.
Глаза у меня закрывались, но я успела сказать:
— Только не перестреляй моих соседей, ладно?
Тут он улыбнулся очаровательной мальчишеской улыбкой.
— Спи, Анита.
Я уже почти заснула, когда снова меня позвал его голос, тихий и далекий:
— Где дневное убежище Николаос?
Я открыла глаза, постаралась навести их на фокус. Он все так же неподвижно сидел в кресле.
— Эдуард, я устала, а не спятила.
Его смех пузырился вокруг меня, когда я проваливалась в сон.