И конечно, это колдовство убедило людей в том, что где-то живет добрый волшебник. О Гелии стали даже забывать. А она этого и не знала. Каждый вечер ведьма устраивала кошмар, который благодаря Марион превращался в добрый поступок. Сами понимаете, что в стране воцарили мир и благополучие, пришли радость и веселье.
А однажды Гелия сказала:
- Сегодня у меня, кхе-кхе, день рождения. Мне исполняется ровно две тысячи лет. По этому поводу, кхе-кхе, приготовь мне напиток, от которого я стану еще злее, коварнее и безжалостнее! Рецепт найдешь в моей книге. Поняла, моя верная помощница?
- Конечно, Ваше коварство! – склонила голову лягушка. – Ква-ква, можете не беспокоиться!
Она прочитала рецепт, только, как вы догадались, совершенно другой. Быстро приготовила зелье, использовав для этого самые прекрасные вещи на земле, и вечером дала выпить хозяйке.
- Я сейчас проглочу это, – сказала ведьма, держа в руках сосуд. Она не знала, что на самом деле в нем. – А потом начнем громить всю землю, ха-ха-ха! Сегодня я себе устрою праздник! – и она разом проглотила все зелье.
Тут же ударил гром, сверкнула молния, затряслась земля. Это злой дух вышел из тела Гелии. А вместо нее появилась добрая душа. Ведьма стала превращаться в красивую девушку. Одновременно пещера стала преображаться в хрустальный грот. Исчезли чучела страшных животных, испарились горшки со ядовитыми снадобьями, втянулся под землю котел с вонючей водой и факелы, вместо них появились большие зеркала, мягкие ковры, фарфоровые вазы, хрустальные люстры, красивая мебель. Такому убранству мог позавидовать любой король.
- Боже, что я творила, когда была ведьмой! – воскликнула Гелия, оглядываясь вокруг. Сами понимаете, она стала другим человеком – добрым, отзывчивым, честным. А такой не может творить зло. И конечно, бывшей ведьме было стыдно за себя, за свои черные дела.
Гелия села на стул и заплакала.
- Меня никто не любит! Меня никто не простит! – укоряла она себя. – Какая же я нехорошая! Как теперь мне жить?
В это время к ней подпрыгнула Марион:
- Ква-ква, хозяйка, не расстраивайтесь. В последнее время, ква-ква, вы совершали только хорошие дела! Вам не в чем раскаиваться...
- Как? – удивилась Гелия. – Этого не может быть! Меня проклинают и ненавидят все живые существа!..
- А вы станьте невидимой и слетайте к людям, зверям, послушайте, что они говорят.
Гелии это предложение понравилось, и она, надев шапку-невидимку, села на ковер-самолет. Вместе с лягушкой теперь уже добрая волшебница летала над городами и лесами, слушая, как хвалят жители страны того, кто творит для них хорошие дела. И Гелия видела, какой красивый мир был под нею.
- Но ведь это не я! – воскликнула Гелия. – Они упоминают какого-то другого чародея, а не меня.
- Они не знают, ква-ква, что добрые поступки творили вы, – улыбнулась Марион. И она рассказала, что меняла все в заклинании и рецептах, от чего злые заклятия не получались. И поэтому получалось все наоборот.
- Ой, как здорово! – хлопнула в ладоши Гелия. – Ты, Марион, просто молодец! Спасибо тебе, лягушка! Ты спасла мир от злой Гелии, а меня – от плохих дел. Теперь мы с тобой будем творить только хорошее. Ты согласна быть и дальше моей помощницей? Обещаю заботиться о тебе как о сестре...
Конечно, Марион согласилась. Они стали подружками и колдовали вместе, сами понимаете, только на радость миру.
Только это, извините, другая сказка. И вам ее расскажет другой сказочник.
Жил в заводе мужик один. Левонтьем его звали. Старательный такой мужичок, безответный. Смолоду его в горе держали, на Гумешках то есть. Медь добывал. Так под землей все молодые годы и провел. Как червяк в земле копался. Свету не видел, позеленел весь. Ну, дело известное, - гора. Сырость, потемки, дух тяжелый. Ослаб человек. Приказчик видит - мало от его толку, и удобрился перевести Левонтия на другую работу - на Поскакуху отправил, на казенный прииск золотой. Стал, значит, Левонтий на прииске робить. Только это мало делу помогло. Шибко уж он нездоровый стал. Приказчик поглядел-поглядел да и говорит:
- Вот что, Левонтий, старательный ты мужик, говорил я о тебе барину, а он и придумал наградить тебя. Пускай, говорит, на себя старается. Отпустить его на вольные работы, без оброку.
Это в ту пору так делывали. Изробится человек, никуда его не надо, ну, и отпустят на вольную работу.
Вот и остался Левонтий на вольных работах. Ну, пить-есть надо, да и семья того требует, чтобы где-нибудь кусок добыть. А чем добудешь, коли у тебя ни хозяйства, ничего такого нет. Подумал-подумал, пошел стараться, золото добывать. Привычное дело с землей-то, струмент тоже не ахти какой надо. Расстарался, добыл и говорит ребятишкам:
- Ну, ребятушки, пойдем, видно, со мной золото добывать. Может, на ваше ребячье счастье и расстараемся, проживем без милостины.
А ребятишки у него вовсе еще маленькие были. Чуть побольше десятка годов им.
Вот и пошли наши вольные старатели. Отец еле ноги передвигает, а ребятишки - мал мала меньше - за ним поспешают.
Тогда, слышь-ко, по Рябиновке верховое золото сильно попадать стало. Вот туда и Левонтий заявку сделал. В конторе тогда на этот счет просто было. Только скажи да золото сдавай. Ну конечно, и мошенство было. Как без этого. Замечали конторски, куда народ бросается, и за сдачей следили. Увидят - ладно пошло, сейчас то место под свою лапу. Сами, говорят, тут добывать будем, а вы ступайте куда в другое место. Заместо разведки старатели-то у них были. Те, конечно, опять свою выгоду соблюдали. Старались золото не оказывать. В контору сдавали только, чтобы сдачу отметить, а сами все больше тайным купцам стуряли (скупщикам золота сдавали. - Ред.). Много их было, этих купцов-то. До того, слышь-ко, исхитрились, что никакия стража их уличить не могла. Так, значит, и катался обман-от шариком. Контора старателей обвести хотела, а те опять ее. Вот какие порядки были. Про золото стороной дознаться только можно было.
Левонтию, однако, не потаили - сказали честь честью. Видят, какой уж он добытчик. Пускай хоть перед смертью потешится.
Пришел это Левонтий на Рябиновку, облюбовал место и начал работать. Только силы у него мало. Живо намахался, еле жив сидит, отдышаться не может. Ну, а ребятишки, какие они работники? Все ж таки стараются. Поробили так-то с неделю либо больше, видит Левонтий - пустяк дело, на хлеб не сходится. Как быть? А самому все хуже да хуже. Исчах совсем, но неохота по миру идти и на ребятишек сумки надевать. Пошел в субботу сдать в контору золотишко, какое намыл, а ребятам сказал:
- Вы тут побудьте, струмент покараульте, а то таскаться-то взад-вперед ни к чему нам.
Остались, значит, ребята караульщиками у шалашика. Сбегал один на Чусову-реку. Близко она тут. Порыбачил маленько. Надергал пескозобишков (пескарей. - Ред.), окунишков, и давай они ушку себе гоношить (готовить. - Ред.). Костер запалили, а дело к вечеру. Боязно ребятам стало.
Только видят - идет старик, заводской же. Семенычем его звали, а как по фамилии - не упомню. Старик этот из солдат был. Раньше-то, сказывают, самолучшим кричным (не только профессия, но и атлетическое телосложение. - Ред.) мастером значился, да согрубил что-то приказчику, тот его и велел в пожарную отправить - пороть, значит. А этот Семеныч не стал даваться, рожи которым покорябал, как он сильно проворный был. Известно, кричный мастер. Ну, все ж таки обломали. Пожарники-то тогда здоровущие подбирались. Выпороли, значит, Семеныча и за буйство в солдаты сдали. Через двадцать пять годов он и пришел в завод-от вовсе стариком, а домашние у него за это время все примерли, избушка заколочена стояла. Хотели уж ее разбирать. Шибко некорыстна была. Тут он и объявился. Подправил свою избушку и живет потихоньку, один-одинешенек. Только стали соседи замечать - неспроста дело. Книжки какие-то у него. И каждый вечер он над ими сидит. Думали, - может, умеет людей лечить. Стали с этим подбегать. Отказал. "Не знаю, - говорит, - этого дела. И какое тут может леченье быть, коли такая ваша работа". Думали, - может, веры какой особой. Также не видно. В церкву ходит о пасхе да о рождестве, как обыкновенно мужики, а приверженности не оказывает. И тому опять дивятся - работы нет, а чем-то живет. Огородишко, конечно, у него был. Ружьишко немудрящее имел, рыболовную снасть тоже. Только разве этим проживешь? А деньжонки, промежду прочим, у него были. Бывало, кое-кому и давал. И чудно этак. Иной просит-просит, заклад дает, набавку, какую хошь, обещает, а не даст. К другому сам придет:
- Возьми-ка, Иван или там Михайло, на корову. Ребятишки у тебя маленькие, а подняться, видать, не можешь. - Однем словом, чудной старик. Чертознаем его считали. Это больше за книжки-то.
Вот подошел этот Семеныч, поздоровался. Ребята радехоньки, зовут его к себе:
- Садись, дедушко, похлебай ушки с нами.
Он не посупорствовал, сел. Попробовал ушки и давай похваливать - до чего навариста да скусна. Сам из сумы хлебушка мяконького достал, ломоточками порушал и перед ребятами грудкой положил. Те видят - старику ушка поглянулась, давай уплетать хлебушко-от, а Семеныч одно свое - ушку нахваливает, давно, дескать, так-то не едал. Ребята под этот разговор и наелись как следует. Чуть не весь стариков хлеб съели. А тот, знай, похмыкивает:
- Давно так-то не едал.
Ну, наелись ребята, старик и стал их спрашивать про их дела. Ребята обсказали ему все по порядку, как отцу от заводской работы отказали и на волю перевели, как они тут работали. Семеныч только головой покачивает да повздыхивает: охо-хо да охо-хо. Под конец спросил:
- Сколь намыли?
Ребята говорят:
- Золотник, а может, поболе, - так тятенька сказывал.
Старик встал и говорит:
- Ну ладно, ребята, надо вам помогчи. Только вы уж помалкивайте. Чтоб ни-ни. Ни одной душе живой, а то... - И Семеныч так на ребят поглядел, что им страшно стало. Ровно вовсе не Семеныч это. Потом опять усмехнулся и говорит:
- Вот что, ребята, вы тут сидите у костерка и меня дожидайтесь, а я схожу - покучусь (попрошу. - Ред.) кому надо. Может, он вам поможет. Только, чур, не бояться, а то все дело пропадет. Помните это хорошенько.
И ушел старик в лес, а ребята остались. Друг на друга поглядывают и ничего не говорят. Потом старший насмелился и говорит тихонько:
- Смотри, братко, не забудь, чтобы не бояться, - а у самого губы побелели и зубы чакают. Младший на это отвечает:
- Я, братко, не боюсь, - а сам помучнел весь. Вот сидят так-то, дожидаются, а ночь уж совсем, и тихо в лесу стало. Слышно, как вода в Рябиновке шумит. Прошло довольно дивно времечка, а никого нет, у ребят испуг отбежал. Навалили они в костер хвои, еще веселее стало. Вдруг слышат - в лесу разговаривают. Ну, думают, какие-то идут. Откуда в экое время? Опять страшно стало.
И вот подходят к огню двое. Один-то Семеныч, а другой с ним незнакомый какой-то и одет не по-нашенски. Кафтан это на ем, штаны - все желтое, из золотой, слышь-ко, поповской парчи, а поверх кафтана широкий пояс с узорами и кистями, также из парчи, только с зеленью. Шапка желтая, а справа и слева красные зазорины, и сапожки тоже красные. Лицо желтое, в окладистой бороде, а борода вся в тугие кольца завилась. Так и видно, не разогнешь их. Только глаза зеленые и светят, как у кошки. А смотрят по-хорошему, ласково. Мужик такого же росту, как Семеныч, и не толстый, а видать, грузный. На котором месте стал, под ногами у него земля вдавилась. Ребятам все это занятно, они и бояться забыли, смотрят на того человека, а он и говорит Семенычу шуткой так: