Собрался он с духом, подошел к колодцу, и вдруг пришла ему в голову мысль: "А не рано ли? (Жизнь-то все же и в горе мила!) Что за глупость? Брошусь я в колодец, а проклятая баба будет жить-поживать, заведет себе нового мужа, да и станет его мучить, как меня мучила. Заманю-ка я сюда ее и сброшу в колодец. Сам избавлюсь, да и другим, может, помогу, не позволю тиранить нового мужа".
Вот рассудил он так и возвратился домой. Говорит жене:
- Слушай, жена, счастье нам привалило! Нашел я в горах пересохший колодец, а там гнездится несметное множество голубей, откормленных, жирных, - таких, как ты любишь. Если хочешь, пойдем и наловим голубей, посадим в мешки, притащим домой: которых съедим, а которые пускай еще поживут, а потом мы их тоже зарежем.
Поддалась на обман ненавистная баба - так уж, видно, суждено ей было - и пошла вместе с мужем к колодцу. А когда уж осталось идти недалеко, муж велел ей взять в руки передник: растяни, мол, его, да и держи наготове, - как только подойдем, сразу накрой передником колодец. Голуби в ловушке окажутся. И еще он велел ей идти тихонько-тихонько, да согнувшись, не то вспугнешь голубей прежде времени. Сам он крался за нею следом, и когда подошла она к краю колодца, схватил ее за ноги и сбросил вниз: "Получай по заслугам, змея подколодная, баба проклятая, пускай здесь кости твои истлеют".
Пошел он, довольный, к себе домой. Только радоваться ему долго не довелось: дети кричат, одному хлебушка дай, другой по нужде просится, третий маму зовет, четвертому спать захотелось, пятый... Да мало ль хлопот с ребятишками!
Вот какие дела! От одной беды избавишься, с другой спознаешься. Всю ночь мужик промаялся - детишки заснуть не дают, и жена из ума не выходит: каково-то ей в темном колодце!
Ну, дождался он утра, взял побольше веревок и отправился в горы - жену вызволять. Коль жива, пусть домой возвращается, потому как отец не может детям мать заменить.
Подошел он к колодцу, связал веревки, чтобы вышла одна подлиннее, и спустил в глубину. Подождал немного и потянул за веревку - проверить, ухватилась жена или нет. Чует, веревка натянулась, - значит, уцепилась жена. Стал он тянуть веревку, а когда вытянул почти до конца, заглянул в колодец, хотел жене пригрозить: обещай, мол, что переменишь свой нрав, а не то снова в колодец брошу. И что же он видит! На веревке змея, здоровенная, страшная! Испугался бедняк и хотел уж выпустить из рук веревку. А змея взмолилась:
- Ради бога, братец, не кидай меня снова в колодец: там такая злая баба - со вчерашнего дня с ней воюю, еле-еле спаслась от ее когтей. Если вытащишь, золотом осыплю и на почести не поскуплюсь.
Как услышал несчастный змеиные речи, у него сердце защемило: жена-то его злее змеи оказалась! Ну и вытащил он змею из колодца.
- Спасибо тебе! - прошипела змея. - Спасибо за спасенье от проклятой злодейки, ведь она хотела меня задушить! Слушай, что я скажу: в колодце хранится несметный клад. Но спускаться туда я тебе запрещаю: там эта ведьма, она тебя тотчас задушит. Нет, мы сделаем вот как: приползу я нынче вечером в город, обовьюсь вокруг шеи царевны. А ты приходи во дворец и обещай царю, что избавишь царевну от змеи. Ты погладь меня и попроси, чтобы я ушла. Я тотчас сползу. Только прежде сторгуйся с царем о награде. А потом поползу я к другому царю, обовьюсь вокруг шеи царевича. Ненавижу царей, - ведь один царь и бросил меня в колодец, где я страдала столько лет. Тут уж ты не мешайся, во дворец не ходи, а не то я ужалю. Ну, иди себе, братец, домой, я же прогуляюсь немного вот по этой распрекрасной горе, по зеленому лесу, а под вечер к царю поползу потихоньку.
Возвратился бедняга домой, промаялся целую ночь: опять дети покоя ему не давали. А наутро услышал - кричат глашатаи во всем городе: обвила, мол, царевнину шею змея. Ну, муж и сказал - была б, мол, награда хорошая, а избавить царевну от напасти труд невелик.
И вот, от одного к другому, от одного к другому, понеслась эта весть и долетела до царя. Тотчас царь велел привести к нему избавителя.
Пришел тот к царю, сторговались они. Подошел мужик к змее и погладил ее. Она с шеи царевны сползла и к другому царю во дворец потихоньку направилась.
Ну, а первый-то царь как увидел, что дочь от смерти избавлена, заплатил парню вдвое больше обещанного, а уж как благодарен был - не рассказать!
А немного погодя разнеслась молва по столице: приползла мол, змея прямо в горницу к сыну другого царя да вкруг шеи царевича и обвилась.
Собрались отовсюду к царю знаменитые лекари, знахари да кудесники. Но змея никого не боится - сидит и сидит!
Дошла до царя благодатная весть: мол, в соседнем государстве некий человек снял змею с шеи царевны. Отец царевича тотчас велел позвать того человека.
Что тут делать! Он и не прочь бы пойти, да ведь змея сказала: "Не ходи ко второму царю, а придешь - так ужалю!"
Вот беда-то! Пойдешь - змея загубит. Не пойдешь - так силой притащат! У силы-то разве есть справедливость? Хочешь не хочешь - иди!
Ну, пошел он, а сам все раздумывает да прикидывает - как бы горю помочь. Наконец придумал. Вот пришел он к царю, сторговался с ним как полагается, а потом снял башмаки, взял шапку в охапку и вбежал как помешанный в хоромы, словно кто гнался за ним. Подбежал он к змее и шепнул:
- Удирай! Проклятая баба, жена моя, вылезла из колодца и мигом проведала, что мы с тобой здесь. Бросилась следом за нами, хочет тебя задушить, да и меня сжить со света за то, что помог я тебе из колодца выбраться, от нее избавиться.
Сказал он такие слова, повернул назад, глаза вытаращил, завопил во всю глотку и ну бежать, да все приговаривает:
- Ах, спасайся, сестрица змея, а то совсем уж рядом проклятая баба! Удирай скорее, не то будет поздно!
Кричит, а сам как безумный вкруг дома бегает - будто и впрямь от погони спасается. Услыхала те крики змея и поверила, поддалась на обман, соскользнула с шеи царевича, да и помчалась прочь без оглядки.
Ну, а царь не знал уж, как и благодарить за спасение своего сына любимого, добром за добро заплатил, - дал денег толику немалую и с почетом домой проводил.
Так избавился парень от злой жены, да еще и разбогател, а потом женился на другой, привел в дом хозяйку хорошую и сердцем добрую.
Македонская сказка
В одной из мексиканских семей столичного города Мехико затевалась помолвка славного парня по имени Рикардо с одной из самых известных в те времена городских красавиц, звали которую Исабель. Её чёрные кудри волнами сбегали со смуглых плеч, а в глазах её туманились мечты неутолённой девичьей страсти. Рикардо был крепок и коренаст и работал на молочном заводе, где каждое утро он ставил алюминиевые бидоны на грузовик, сам садился за руль и развозил молоко по магазинам. Небольшой,что и говорить, был у него на такой работе заработок, особенно если представить какой была красоткой Исабель. Но девушкой она выросла скромной и со всей силой первой чистой любви стремились друг к другу их горячие молодые сердца.
В том же самом доме на первом этаже жил старый Хосе, индеец из Перу, о котором в округе ходили слухи, что он очень сильный и коварный шаман, который способен превращаться одновременно в нескольких разных животных. Рикардо же смеялся над этими слухами, считая их глупыми деревенскими предрассудками. Он всегда вежливо приветствовал старого Хосе, касаясь пальцами широких полей своей шляпы, и беседовал с ним негромко почтительно, а кроме того пригласил его к себе на помолвку, чтобы он вместе со всеми поел и выпил, имея при этом возможность оценить красоту и достоинство своей избранницы.
Рикардо умел и любил готовить крупную морскую рыбу, поэтому в день помолвки он отправился с утра пораньше в рыбный магазин, где выбрал самого крупного в аквариуме тунца, положил его в корзину наполненную свежей крапивой, отнёс к себе домой, выпустил там до поры в ванную, а после отправился на молочный завод, чтобы побыстрее развезти молоко и приняться за подготовку к одному из самых счастливых событий в своей жизни.
Тунец лежал всё это время в наполовину заполненной ванной, грустно дожидаясь последнего вечера своей жизни, пошевеливая изредка хвостом, отчего искажались его очертания видимые пауку, повисшему на паутинке у самой поверхности воды. Слышно было как играло радио за соседской стеной танцевальную музыку мамбо и под стремительный перекат виброфонов и согласный рёв духовых труб качался паук над полуприкрытым и сонным рыбьим глазом. Когда трубы за стеной напоследок рявкнули особенно громко и дружно, тунец раскрыл широко глаза и увидав прямо перед самым носом повисшее насекомое, тяжело приоткрыл рот, вспоминая свои резвые прыжки на вольной охоте в бескрайних морских просторах, но даже не смог чуть сдвинуться из-за недостатка свободного места и только откуда-то из-под него выскочил приставший воздушный пузырь, и, поднявшись к поверхности, лопнул. На всякий случай паук подглотнул в себя паутины и приподнялся над водою повыше. Закапал водопроводный кран и круги от капель побежали к стенкам ванной, обозначая торчащий над водой рыбий хвост рядами морщинок. Отчаянно извиясь, рыба ударила вдруг хвостом и забилась, тщетно рванувшись за быстро поднимающимся вверх пауком, но при этом она задела кран, включился поток воды и стал наполнять до краёв ванну. Переполненная, она потекла, заливая первый этаж, и старый Хосе, как только закапали с потолка первые торопливые капли, меланхолически сжевал последний шарик пейота. Вскоре пределы его комнаты растворились, исчезла последовательность времён и весь мир преобразился в сплетения сияющих взаимосвязанных нитей. Словно женщина вяжет, перелетали пальцы его сбирая и распуская их пряди, увязывая узелки, загорающиеся пламенем солнц при свитах разноцветных планет на которых зарождались и угасали жизни мириадов существ, что переплетаясь и развиваясь, вытанцовывали ритм плещущейся в заточении рыбы. Лучась в электрическом свете лампочки под потолком, как раскалённый добела металлический шар, тунец взмыл над водою в клубах шипящего пара и уготавливаясь по себе сам на фарфоровом синем блюде, оказался на празднично убранном столе за которым держали руки сомкнув чернокудрая Исабель и коренастый Рикардо. Взбрызгивался звон приглашённых гитар и мягко стенал, устилая весь дом сговорчивый воркотливый бас и плавно качались бёдра танцующих гостей при зажжённых множествах свечек, а брат суженой Альфонсо Хуарес подпалил на столе фейерверк и всхлопывались неожиданно снопики разноцветных искр; игрушечного пороха запах и поцелуй затянувшийся столь надолго, что мы, пожалуй, что и отвлечёмся на миг, чтобы плеснуть себе маленько винца, пригубить за молодых, а они же, не отрываясь взглядами друг от друга, истают в сумерках оплывших свечей, и да рассудит их Бог, но мы покинем сейчас этот дом. Гости придут и уйдут, на месте остаётся хозяин. Не зря всё-таки люди что только не говорят про этого Хосе.
Сергей Гришунин
В старину, когда дедушка был еще совсем маленьким мальчиком и разгуливал в красных штанишках, красной курточке с кушаком и шапочке с пером
- а надо вам сказать, что тогда детей именно так и одевали, ежели хотели их нарядить, - так вот, в те далекие, далекие времена все было совершенно иначе, чем теперь.
Ведь какие, бывало, торжества устраивались на улицах! Нам с вами таких уже не видать: их давным-давно упразднили, они, видите ли, вышли из моды. Но до чего же занятно теперь послушать дедушкины рассказы об этом, вы и представить себе не можете!
Что это было за великолепие, когда, скажем, сапожники меняли помещение цеха и переносили на новое место цеховую вывеску. Во главе процессии величественно колыхалось шелковое знамя с изображением большого сапога и двуглавого орла. Младшие подмастерья торжественно несли заздравный кубок и большой ларец, а на рукавах у них развевались по ветру красные и белые ленты. Старшие подмастерья держали в руках обнаженные шпаги с насаженными на острия лимонами. Музыка гремела так, что небо сотрясалось, и самым замечательным инструментом в оркестре была "птица" - так называл дедушка длинный шест, увенчанный полумесяцем и обвешанный всевозможными колокольчиками и бубенчиками, - настоящая турецкая музыка! Шест поднимали и раскачивали из стороны в сторону, колокольчики звенели и бренчали, а в глазах просто рябило от золота, серебра и меди, сверкавших на солнце.
Впереди всех бежал арлекин в костюме из разноцветных лоскутков; лицо у него было вымазано сажей, а колпак украшен бубенчиками - ни дать ни взять лошадь, запряженная в сани! Он размахивал палкой направо и налево, но это была палка-хлопушка: она только громко хлопала и пугала людей, а вреда от нее никому не было. Люди толпились и толкались, стараясь протиснуться одни - вперед, другие - назад; мальчишки и девчонки спотыкались и летели прямо в канаву, а пожилые кумушки отчаянно работали локтями, сердито озирались по сторонам и бранились. Всюду слышались говор и смех. Люди стояли на лестницах, высовывались из окон, а иные даже забирались на крышу. На небе ярко светило солнышко. Правда, случалось, что на процессию попрыскает небольшой дождик, но ведь дождь крестьянину не помеха: пусть хоть весь город насквозь промокнет, зато урожай будет богаче!
До чего хорошо рассказывал наш дедушка, просто заслушаешься! Ведь еще маленьким мальчиком он все это видел своими глазами. Старший цеховой подмастерье всегда залезал на помост, построенный под самой вывеской, и говорил речь - да не как-нибудь, а в стихах, словно по вдохновенью. Впрочем, тут и вправду не обходилось без вдохновенья: ведь речь он сочинял вместе с двумя друзьями, и работу они начинали с того, что осушали целую кружку пунша - для пользы дела, конечно. Народ встречал эту речь криками "ура". Но еще громче кричали "ура" арлекину, когда он тоже вылезал на помост и передразнивал оратора. Все хохотали до упаду, а он попивал себе мед из водочных рюмок и бросал рюмки в толпу, и люди ловили их на лету. У дедушки была такая рюмочка: ее поймал какой-то штукатур и подарил ему на память. Да, вот это было веселье так веселье! А вывеска, вся в цветах и зелени, красовалась на новом месте.
- Такого праздника не забудешь, хоть до ста лет живи! - говорил дедушка.
Да он и вправду ничего не забыл, хотя каких только не перевидал празднеств и торжеств на своем веку. Много коечего мог он порассказать, но забавнее всего рассказывал о том, как в одном большом городе переносили вывески.
Дедушка был еще совсем маленьким, когда приехал с родителями в этот город, самый большой в стране. На улицах было полным-полно народа, и дедушка даже подумал, что здесь тоже будут торжественно переносить вывески, которых, к слову сказать, здесь оказалось великое множество, - сотни комнат можно было бы заполнить этими картинками, если бы их вешали не снаружи, а внутри дома. На вывеске портного было изображено разное платье, и если бы он захотел, то мог бы даже перекроить самого неказистого человека в самого красивого. А на вывеске торговца табаком - хорошенькие мальчики с сигарами в зубах, эдакие озорники! Были тут вывески с маслом и селедками, были вывески с пасторскими воротниками и гробами, а сколько всюду висело объявлений и афиш - видимо-невидимо! Ходи себе целый день взад и вперед по улицам да любуйся сколько душе угодно - ведь картинки. А заодно узнаешь и что за люди живут на улице - ведь они сами вывесили свои вывески.
- К тому же, - говорил дедушка, - когда ты попал в большой город, полезно и поучительно знать, что кроется за толстыми каменными стенами домов.
И надо же было, чтобы вся эта кутерьма с вывесками приключилась как раз в тот день, когда в город приехал дедушка. Он сам рассказывал об этом, и очень складно, хоть мама и уверяла, что он морочит мне голову. Нет, на этот раз дедушка говорил всерьез.
В первую же ночь, когда он приехал в город, здесь разыгралась страшная буря, до того страшная, что такой ни в газетах никогда не описывали, ни старожилы не помнили. Ветер срывал черепицу с крыш, трещали и валились старые заборы, а одна тачка вдруг взяла да и покатилась по улице, чтобы убежать от бури. А буря бушевала все сильнее и сильнее, ветер дико завывал, ревел и стучал в ставни, стены и крыши. Вода в каналах вышла из берегов и теперь просто не знала, куда ей деваться. Буря неслась над городом, ломала и уносила трубы. А сколько старых высокомерных церковных шпилей согнулось в эту ночь - просто не сосчитать! И они так никогда и не выпрямились.
Перед домом почтенного брандмайора, который прибывал на пожар, когда от строения оставались только головешки, стояла караульная будка. Так вот, буря почему-то захотела лишить его этого скромного символа пожарной доблести и, опрокинув будку, с грохотом покатила ее по улице. Как ни странно, будка остановилась перед домом бедного плотникатого самого, который во время последнего пожара вынес из огня трех человек, - да так и осталась там стоять, но, конечно, без всякого умысла.
Вывеску цирюльника - большой медный таз - ветер забросил на подоконник дома советника юстиции. Вот это было сделано уж явно с целью, поговаривали соседи, ибо все-все, даже самые близкие приятельницы его жены, называли госпожу советницу "бритвой". Она была такая умная, такая умная, что знала о людях куда больше, чем они сами о себе знали.
А вывеска с нарисованной на ней вяленой треской перелетела на дверь редактора одной газеты. Подумать только, какая нелепость! Буря, как видно, забыла, что с журналистом шутки плохи: ведь в своей газете он сам себе голова и никакой закон ему не писан.
Флюгерный петух перелетел на крышу соседнего дома, да там и остался - с каким-то злым умыслом, конечно, говорили соседи. Бочка бондаря очутилась под вывеской "Дамские моды". Меню, висевшее у входа в кухмистерскую, ветер перенес к подъезду театра, в который редко кто захаживал. Ничего себе, забавная получилась афиша: "Суп из хрена и фаршированная капуста". Публика валом повалила в театр.