Леса кажутся густою зеленой травой. Реки - серебряными ниточками. Села, города - пятнышками. Летят они под облаками.
Тяжелей и тяжелей стали взмахи крыльев орлицы.
- Мяса! - сказала она.
Отрезал ей Гуссейн кусок лисьего мяса, наклонился, сунул в клюв.
И снова могуче взмахнула крыльями орлица, - и снова понеслись они. Плывут по небу.
Их людям не видать, - им люди не видны. День, ночь несутся Гуссейн и орлица. Все чаще и чаще просит орлица:
- Мяса.
Леса внизу - то трава густая, то вырастут в кустарник.
- Мяса. Дай скорей мяса!
И снова лес полетит вниз. Снова взовьются они выше. Еще день, еще ночь пролетели. Последнюю ночь. Солнце взошло.
- Вон, видишь, - далеко-далеко, - и Тридесятое царство. Видишь, точка золотая сверкает, - словно кто червонец уронил. Это - золотые крыши столицы Тридесятого царства. Там и терем царский. И царевна в нем. И твое счастье в ее сердце. До восхода луны долетим. Сегодня она родится! - говорит птица. Сердце замерло у Гуссейна.
- Счастье!
А птица говорит усталым голосом:
- Мяса.
- На. Последний кусок...
Полетели. Далеко еще.
- Мяса! - Нет больше!
- Мяса! Мяса! - кричит птица. - Мяса! Упадем!
- Да нету же! Нету! Собери силы. Только долететь! Ягнятами накормлю!
Все реже, грузнее поднимаются крылья орлицы. Бессильней.
- Мяса! Мяса! - стонет птица. Ближе и ближе земля. И домики маленькие видны. И люди - как муравьи. И шум с земли стал слышен. Лес из кустарника вырос в лес. Цветы уж видны на лугу!
Вот-вот орлица заденет крылом за верхушку дерева.
- Мяса! Гибнем! - вопит птица.
- Да нету мяса! Нету! - стонет Гуссейн.
- Давай хоть своего!
Достал Гуссейн нож.
- Для счастья-то? Не все ли равно?
И отрезал кусок от ноги. Боли даже не почувствовал.
- Для счастья?!
И отдал птице. И снова взмахнула крыльями орлица, - и снова поднялись они ввысь.
Далеко ли Тридесятое царство? Глянул Гуссейн. Далеко еще. Теперь уж не золотой, - а словно кучку золотых насыпал кто-то.
Но далеко еще.
А выбившаяся из сил птица требует:
- Мяса!
И снова ближе лес.
В отчаянии Гуссейн отрезал еще кусок от ноги.
- На!
Снова летят.
Кровью обливается Гуссейн. Зубы стиснул от боли адской. Огнем горят на солнце раны.
Золотом горит на солнце столица Тридесятого царства. Уж из маленькой кучки золотых выросла целая груда. И нож, весь красный от крови, в окровавленной руке. Поминутно кричит не своим голосом выбившаяся из сил орлица:
- Мяса! Мяса!
И режет и терзает себя Гуссейн.
- Счастье! Счастье все ближе.
Вот уж долины наполнились мглою, и только на вершинах гор горит солнце.
Пожаром вспыхнула столица Тридесятого царства. Как солнце, горят окна. Покраснели белые дома. Червонным золотом пылают крыши. Вон и терем царевны узорный. И погасло все.
Только в высоком тереме, в окне, - видно-видно уж, - горит в последнем солнечном луче кокошник из самоцветных камней. Царевна стоит у окна.
- Мяса! Мяса! - хрипит и судорожно бьется крыльями птица. Ночь наступила. Звезды загорелись.
И среди них тоненькой золотой полоской, - словно осколок разбитого обручального кольца, - сверкнула новорожденная луна. Вовремя поспели!
В тот же миг, без сил, опустилась на землю перед теремом царевны измученная орлица. Но на спине у нее сидел окровавленный скелет. Всего себя скормил птице Гуссейн. ЖЕМЧУГ