Позже в тот же день Льюис позвонил и сказал, что хочет показать мне что-то еще, что-то важное. Я повесил трубку. Он пытался снова, несколько раз, пока я не снял трубку с рычага. К тому времени, конечно, я знал, что он говорит правду, что его фотографии — не самозванство, а изображения людей, давно уже не живущих. Не живых, в любом смысле этого слова. Но я хотел, чтобы на этом все закончилось, хотел, чтобы мертвые оставались мертвыми. Мне невыносимо было думать, что они могут пересекаться с живыми. Больше всего на свете, как теперь понимаю, я хотел достойно похоронить свои собственные чувства. Если оставить их на свободе, они могли бы стать для меня лишь постоянной мукой.
На следующий день суперинтендант Рутвен появился на пороге нашего дома. Ночью нас никто не беспокоил. По моему настоянию мы остались в нашей спальне, хотя никто из нас не спал. Лора была на взводе, ожидая звука шагов из комнаты наверху. Незадолго до трех часов наступило самое тяжелое время, потому что мы оба ожидали снова услышать этот крик. Когда миновало это мгновение и вокруг по-прежнему продолжала царить тишина, мы немного расслабились. Я погрузился в легкую дремоту, но Лора — так она мне потом рассказывала — бодрствовала до рассвета. Никаких шагов над нашими головами не раздавалось. Утром я рискнул зайти в комнату Наоми. Никаких новых следов ее пребывания там не оказалось.
Рутвен принес с собой большой пластиковый пакет с пальто Наоми. В отличие от другой ее одежды, эта не запачкалась кровью. Мы опознали пальто, и он положил его в пакет, чтобы вернуть в лабораторию судебной экспертизы.
— Где его нашли? — спросил я.
— В церкви, — сообщил он. — В англиканской церкви Святого Ботольфа. Это в Спиталфилде, рядом с Брик-Лейн — недалеко от того места, где мы нашли саму Наоми. Сейчас там работают наши люди, но мы не надеемся ничего найти. Это старая церковь, ею почти не пользуются. Приходской священник из другого прихода еженедельно проводит службу. Это все. Приходят несколько стариков. Несколько бродяг. Кто угодно мог оставить там вещи вашей дочери.
— Где? — спросил я.
— Я же сказал вам…
— Нет, в церкви, я имею в виду. Где именно в церкви? — По какой-то причине, которую я не мог объяснить, мне стало важно это узнать.
Рутвен странно посмотрел на меня, как будто вопрос продемонстрировал мою проницательность, о которой он не подозревал.
— В склепе, — пояснил он. — Вероятно, найти его не могли бы долгие годы, но что-то пошло не так с котлом. Когда смотритель спустился проверить, он наткнулся на пальто. Оно лежало на вершине одной из могил. Тот, кто оставил его там, должно быть, взломал дверь. Или у него имелся ключ. По крайней мере, это дало нам направление для расследования. Мы нуждались в нем после всего этого времени.
Я пригласил его на чай, но он покачал головой.
Суперинтендант был в плаще и помятой серой шляпе, почти стереотип полицейского, за исключением его глаз. Я до сих пор помню их, их голубизну, остроту, прищур. Рутвен постоянно что-то прятал под ними, прятал очень глубоко, но иногда это удавалось разглядеть, если знать, что искать. Я знал. Я понимал. Это скрывалось и во мне.
— Как ваша жена? — спросил он, собираясь уходить.
Здесь следовало сказать: «В порядке», но я этого не сделал.
— Она очень страдает, — ответил я. — Лора никогда этого не переживет.
— Нет, — согласился он. — Это невозможно. Люди думают, что пережить такое можно, но это невозможно, смерть ребенка оставляет шрамы на всю жизнь.
Он, конечно, имел в виду свою дочь, хотя в тот момент я этого не знал. Глагол, который он использовал, был любопытным, но метким. Смерть оставляет раны, которые никогда не заживают как следует. И все же… даже тогда я думал, что он имел в виду что-то другое.
— Если появятся какие-нибудь новости… — проговорил я.
— Не беспокойтесь. Вы узнаете первыми.
На следующий день пришло письмо от Льюиса. Это была всего лишь короткая записка, к которой прилагались две фотографии, вклеенные между несколькими листами тонкого картона.
«Пожалуйста, свяжитесь со мной, — писал он. — Я сделал их в день моего визита к вам, перед тем как войти в дом. Первая снята обычным объективом, вторая — с зумом. Я считаю, что вы оба в опасности. Нам нужно поговорить».
Я разрезал ленту и вынул фотографии из самодельного портмоне. Первая представляла собой еще одну фотографию, на которой запечатлен фасад дома. Я внимательно посмотрел на него, зная, куда теперь смотреть, догадываясь, что могу найти, но не подозревая, что все это правда. Сердце сжалось от холода, когда я разглядел в чердачном окне безошибочное изображение лица. В закрытом ставнями окне, которое я открыл всего два дня назад.
Я рассмотрел крупный план. У меня даже сейчас кровь стынет в жилах при мысли о том, что там оказалось. Не бледная седая женщина, не одна из маленьких девочек, не Наоми. Но лицо Лоры, белое и холодное, смотрящее вниз, словно с огромной высоты.
В ту ночь наваждения начались снова. Я думаю о том, что произошло той ночью, как о потере невинности. Каждый этап этих событий представлял собой ту или иную форму потери: потерю любви, веры или самоуважения. Но невинность подобна доверию: однажды утраченное, оно никогда не может быть восстановлено.
Что я имею в виду под невинностью? В конце концов, к тому времени я был уже взрослым мужчиной, убитым горем отцом. Я пережил разочарование, растерянность, тяжелые испытания — все те пути, по которым мы приходим к житейской мудрости. Или, если не к мудрости, то к какому-то пониманию. Но, несмотря на все это, в душе я оставался достаточно невинным. В том смысле, что у меня сохранялась вера в то, что все вокруг пронизано добром. Я видел образ, замысел в целом, даже если жизнь в ее частностях порой казалась бесформенной или бессодержательной, даже если дети умирали от боли.
Полагаю, это было религиозное восприятие мира, хотя я не формулировал его в теологических терминах. Более строгая богословская теория, догма, возможно, помогла бы мне пережить то, что произошло. Но моя невинность не состояла из такого железного материала и не была так хорошо защищена. Она сформировалась наполовину, она оказалась расплывчатой, слишком сильно созвучной времени и слишком мало — опыту поколений.
Я пробудился от тревожного сна чуть раньше трех. Рядом со мной спала Лора. В этот раз меня разбудил не крик, а нечто гораздо более коварное. Проснувшись, я почувствовал, что на меня словно оказывается какое-то мощное давление. Мне стало трудно дышать. Мои мысли путались, я чувствовал, как внутри меня без видимой причины нарастает паника. Когда я лежал, пытаясь выпрямиться, то услышал звук, похожий на дыхание. Не дыхание Лоры, а более тихое и отдаленное. Мне показалось, что оно доносится от изножья кровати.
С усилием я приподнялся, опираясь на подушку.
— Кто здесь? — шепотом спросил я.
Я твердо знал, что кто-то стоит у изножья кровати и пристально смотрит на меня. Рядом со мной Лора беспокойно ворочалась во сне. Ответа не последовало. Звук дыхания продолжался. Я напрягся, чтобы увидеть, но вокруг царила лишь тьма, ровная и непроницаемая.
— Кто ты? — спросил я снова. — Что тебе нужно? — Дрожа, протянул руку, чтобы включить прикроватную лампу. Ничего не произошло. Снова и снова щелкал выключателем, но свет не загорался.
И тут я осознал нечто ужасное. Чувство угрозы, которое я ощущал до этого на чердаке, вернулось, на этот раз гораздо сильнее. Самое ужасное заключалось в том, что я испытывал его сразу в двух различных формах: чувствовал, что являюсь объектом страшной ненависти, неутоленного гнева, который тянется ко мне со всей своей силой. И одновременно ощущал это в себе, чувствовал ненависть, гнев, злобу, гамму необузданных эмоций, которые просто душили меня. Мне все еще с трудом удавалось дышать. Тьма давила на меня, неумолимая, плотная, как мешок, она душила меня.
Внезапно я услышал голос Лоры слева от себя.
— Что случилось, Чарльз? Что происходит?
Я пытался ответить, но слова не складывались. Мне казалось, что я тону в воздухе.
— Что такое, Чарльз? Что случилось? Что с тобой?
Ее голос, казалось, доносился издалека. Он звучал так слабо, что я едва мог его расслышать. Я попытался заговорить, но ничего не выходило. Теперь я услышал другой звук, слабое шуршание, как шелк.
Вдруг в моих глазах вспыхнул яркий свет. Я сильно моргнул, затем снова открыл их. На мгновение мне показалось, что я вижу кого-то, стоящего передо мной, кого-то высокого и одетого в серое. Затем я снова задышал, почувствовал руку Лоры на своей руке и отчетливо услышал ее голос.
— Чарльз, ты в порядке? — Я кивнул, глотая воздух. — Что случилось?
— Я не знаю, — растерянно ответил ей. — Я… Должно быть, мне снился сон. Мне казалось, что меня душат. Но сейчас все в порядке. Я в порядке.
Но на самом деле это не так. Что-то засело глубоко внутри меня, что-то невыразимое. Не воспоминания, а ощущения, томительное осознание угрозы, которую я чувствовал, и темное знание о чем-то другом, что уже присутствовало во мне и до сих пор пребывало в состоянии покоя. Чувства ярости и ненависти не пришли извне, они жили во мне все это время. Я чувствовал себя грязным, как будто что-то нечистое коснулось или вошло в меня. Когда Лора протянула руку, чтобы успокоить, я отпрянул от нее. Я никогда не делал этого раньше. Она ничего не сказала, но я знал, что мой жест причинил ей боль. Но мне было все равно.
Утром я позвонил Льюису. Он ждал моего звонка.
— Вы слышали? — спросил он.
— Слышал? Что слышал?
— Это передавали в новостях сегодня утром, — ответил он. — Рутвен найден мертвым. Убит. В церкви, где нашли пальто Наоми.
Глава 10
— Что произошло?
Мы с Льюисом сидели в кабинете, лицом друг к другу за низким столиком, на который я положил небольшую папку.
— Ему перерезали горло. Если верить сообщению, которое мы получили. Никто в Главном управлении не знает, зачем он вернулся в церковь. Они закончили там, сделали все свои криминалистические дела и прекратили. Похоже, там так ничего и не нашли. Полиция считает, что пальто попало туда случайно, не более того. Бродяга мог наткнуться на него и отнести в церковь.