Тишина была ощутима. Она давила на плечи, сгущала воздух, и он застревал в легких. Путалась в волосах и оседала на коже.
Мартин не знал, сколько времени слушает тишину.
Когда проем закрылся, отрезав его от внешнего мира, он долго не мог поверить, что это и правда произошло.
Слишком быстро Виктор нашел способ его запереть, и подействовал этот способ слишком быстро. Только что он сменил решетки Виктора своими, оставив себе возможность в любой момент вмешаться в происходящее. А теперь ничего нет. Только полуразрушенный дом, Орест, едва светящий своим фонарем в углу и почти погасший огонь в камине, холод, темнота и тишина.
Сначала Мартин пытался пробить возникшую стену. Он рисовал проемы, пытался разрушить кладку, сделать новый проем, но ничего не выходило.
Потом он пытался слушать, что происходит снаружи. Но быстро понял, что затея бесполезна — из-за стены не доносилось ни звука.
В конце концов он понял, что у него есть два выхода. Один — открыть вторую дверь, выйти в темноту, пронизанную теперь красными сполохами, и там умереть. Мартин помнил, как в детстве ушел далеко от дома и чуть не погиб, но, потеряв сознание, пришел в себя рядом с проемом. Он не был уверен, что теперь вернется таким образом. Не было никакого проема. И связи с ним наверняка не было. А значит, уйти в темноту было бы верным, хоть и мучительным способом самоубийства.
А еще можно было попытаться сохранить рассудок и дождаться, пока что-то изменится. Может, однажды проем снова появится. А может, он сумеет найти другое решение.
Что делает снаружи Виктор, приехавший к сестре для того, чтобы она в чем-то помогала ему? Мартин не сомневался в том, что ничего хорошего он не задумал. Но он не привык насильно вторгаться в мысли Виктора, и когда ему понадобилось это сделать, просто не смог вовремя узнать правду, отделив ее от лжи. Виктор отлично скрывался.
Прекрасно лгал.
Не он ли, Мартин, его этому научил?
Но когда-то ложь была единственным их спасением. Целый мир играл с ними в свою игру, в которой не было четких правил. Если бы Мартин не лгал когда-то — они оба не выжили бы.
А может, так и было бы лучше.
Что происходит сейчас? Кого Виктор убивает, кому он лжет, чью жизнь ломает своими манипуляциями?
Мартин не знал. Не мог знать, и это сводило его с ума.
Но безумие было тем единственным, что он не мог себе позволить. Он ясно понял это в тот момент, когда позволил себе всерьез задуматься о возможности такого исхода.
И тогда Мартин сел на пол, прислонился к стене, закрыл глаза. И погрузился в долгое, стылое оцепенение на грани яви, сна и бреда.
…
«Ты вор?..»
«Я не знаю, кто я».
Слова зажигались белым в темноте и рассыпались светящимися бабочками.
А теперь знает?
…
«Хочешь… будешь Мартин?» — раздается детский голос в темноте.
Имя звенит весенним солнцем. Мар-тин. Обещание лета. Мысли о теплом пухе и безопасности белого крыла.
…
«Какой он, Мир-Где-Все-Правильно, Вик?»
Они сидят на берегу озера, и на плечах остывают полосы ударов. Первая в жизни боль. Первое разочарование. И первая горячая, болезненная благодарность.
Какой он, каков этот мир? Не вспомнить. Не вернуть его тяжести в ладонях, не найти дороги к началу. Кого уже не спасти? Кто не узнает ничего о правильном мире?
…
«В пурге не бывает огня. Ничего не болит».
Не любить и правда оказалось проще. Запереть сердце на замок. Хрипеть каждое слово сквозь удавку алого платка.
Мартин не чувствует, как судорожно дернулись его пальцы. Будто из-под них выскользнула обледеневшая опора.
Все пошло не так с самого начала. Что он, Мартин, человек без тела, без голоса, мог противопоставить целому миру, который не желал быть правильным? Он выплетал сказки, утешающую ложь, советы и признания.
Все, что он мог сделать. Слишком мало.
Он всегда мог слишком мало.
Слишком мало оказалось любви. Слишком мало лжи. Слишком мало правды. Чего он еще не отдал?
Сколько бы он ни отдавал — этого всегда было недостаточно.
…
«Ирина, Ира, Ириша — Риша», — впивается в сознание мягкий голос.
Девочка, только что потерявшая друга.
Самые голубые глаза из всех, что он когда-либо видел. Чистые и ясные, как небо.
Маленькая сережка с синим камнем. «Это мне Влас подарил». Маленький мертвый пес, дворняга с седой мордой и тряпичными ушами.
…
«Тот, кто закрепит эту звезду — станет героем».
Ель упирается в черноту. И если закрепить на ее макушке звезду, она будет светить на небе. Мартин тогда не думал об этом, но ясно видел теперь — они пытались оставить свой след на небосклоне.
Потому что на земле они исчезали бесследно.
Исчезал, теряясь в пурге, о которой он так тосковал, мальчик по имени Вик. Оставался оскаленный белоглазый мужчина с окровавленными пальцами и манжетами.
Исчезала девочка Риша, беспомощно сжимающая его ладонь теплыми, мягкими пальцами. Как она будет звать себя? Ирэн, подражая своей обожаемой Мари?
Мартин, не осознавая, что делает, вытянул руку вперед, будто пытаясь схватить что-то навсегда ускользающее от него во тьму.
В каком отчаянии Вик с Ришей цеплялись друг за друга, стараясь убедить себя, что вот-вот начнется их новая жизнь, счастливая и спокойная. Кончится премьера, исчезнет Мари с ее зелеными колдовскими глазами, затихнут вальсы, останется висеть в шкафу алый платок, и Вику больше никогда не придется скалиться в хищных улыбках.
«Не бросай меня, я схожу с ума!»
«Не брошу», — и темнота отступала.
Она всегда умела ждать. Вот почему за его порогом всегда было темно — ждала своего часа, чтобы затопить душу, которая всегда принадлежала ей.
И как жалко, должно быть, выглядел Мартин, рисовавший розы в этой темноте. Она поглотила всех.
…
«Здравствуй, Лера».
Последние воспоминания. Самые яркие. Самые болезненные.
Мартин видел, что эта девушка давно не верила в правильный мир. Девушка перед ним была очень злой. А еще она очень пыталась казаться взрослой. Красный бант на шее, обведенные черным глаза — яркие акценты, словно узоры на крыльях бабочки. «Я опасна! Ядовита! Не подходи!». Но на самом ли деле она была ядовитой и опасной? Мартин видел в ее взгляде, там, под злостью и обидой, растерянность. И еще усталость, словно ей самой не нравилось носить на себе этот тяжелый, колючий образ.
«Ты давно не пишешь мне. Зачем сейчас приперся?! Возвращайся, тебя никто тут не ждал! Ты никому здесь не нужен!» — шипела девушка, пытаясь оттеснить Виктора к проему.
Он только со смесью брезгливого интереса и насмешки наблюдал за ее попытками. Лера была невысокой, едва доставала ему до плеча.
«А теперь ты меня послушай», — тихо сказал Виктор, когда ему надоело.
Он перехватил Леру за запястье и сделал шаг вперед. Он не обращал внимания на девочку, вышедшую из комнаты на шум. Она не интересовала его совершенно, как и все эти годы. За все время он не написал Оксане ни одного письма, и ни разу не спросил о ней Леру. И сейчас вспоминать о том, что у него есть еще одна сестра не собирался.
Не ослабляя хватку, он завел Леру на кухню и захлопнул дверь.
«Это больше не твой дом. Мне плевать, как вы жили до этого. Теперь все будет иначе», — сказал он, усадив сестру на стул.
В этот момент проем начало заволакивать туманом. Кажется, Виктор не только не хотел, чтобы Мартин вмешивался в их разговор, но и чтобы он его слышал.
Если решетки Мартин мог подменить, то что делать с туманом он понятия не имел. Конечно, он мог потом докопаться до этих воспоминаний силой, но что в этом толка, если слова, сказанные сейчас достигнут своей цели?
Мартин слышал только интонации. Виктор говорил с нажимом, Лера — с вызовом. Лера злилась все сильнее, а в голосе Виктора все чаще звучали мурчащие нотки Виконта. Лера что-то выкрикнула и, кажется, что-то разбила. Наступили несколько секунд звенящей тишины, после которой из тумана раздался резкий, короткий звук.
Мартин сначала не понял, что случилось. Думал, что кто-то еще что-то уронил, но потом до него дошел смысл произошедшего.
Звук удара.
Дальше говорил только Виктор, очень холодно, больше не стараясь очаровать собеседницу и не строя сложных предложений. Фразы были рубленными, а под конец интонации стали приказными.
Кажется, Лера с ним соглашалась.
Следующее воспоминание — туман в проеме рассеялся. Виктор лежал на неразложенном диване и смотрел в поток. Вокруг было темно. За окном выл ветер.
«Ты что, ударил ее?..»
— Да. И что дальше? — спросил он без единой эмоции.
«Тебе не кажется, что это не лучший способ восстановить отношения с сестрой?»
— Мне не нужны прежние отношения с сестрой, Мартин. Если ты не заметил, здесь как в курятнике. Темно, грязно и эти три клуши понятия не имеют, когда пойдут на бульон. Это не дом. Здесь не было ремонта с тех пор, как я уехал. У них развалился кухонный шкаф, и они просто прислоняют дверцы к нижним отсекам. А с верхних они их сняли и сложили рядом. Эта рухлядь, судя по пыли, лежит там пару лет.
«Это повод бить девушку?»
— Я ударил ее потому, что она возражала. И она заткнулась, выслушала меня и сказала, что я прав. И даже извинилась. Нет, Мартин, никакого правильного мира. Я здесь хозяин. Иначе не будет. Хочешь посмотреть город? — внезапно предложил он.
«Что?..»
— Хочешь посмотреть город, Мартин? — повторил Виктор. — Я тебе уступлю. Мы оденемся, пойдем на прогулку, выпьем кофе. Что угодно. Можем даже зайти в бордель.
«Виктор, какого черта?!»
— Ты скоро умрешь, — с сожалением сообщил он. — Прости. Так будет лучше для тебя же. Ты не хочешь видеть того, во что я собираюсь превратить свою жизнь. Я не хочу причинять тебе лишней боли.
«Что ты собрался делать?..»
— Помнишь, как мы пили в баре с Ришей? Даже в легком опьянении я слышал тебя гораздо глуше. У Леры есть… знакомый. Студент-психиатр, крадущий проштампованные рецептурные бланки. Работает вместе с местными изготовителями эфедрона…
«Ты слышишь себя? Ты только приехал в город, и собираешься связываться с местными барыгами? К тому же да будет тебе известно, рецептурные бланки подлежат учету, и уж точно туда, где хранятся они и печати не пускают практикантов», — с презрением отозвался Мартин.
— Если практиканты не делятся с кем-то у кого есть ключи. Бланк подделать просто, просто подделать подпись, а печать там всегда стоит настоящая.
«И что, ты собрался сесть на наркотики, к тому же низкосортные, только чтобы избавиться от меня? Ты знаешь, что я никуда не денусь, если не покончу с собой. А делать это один я не намерен. Кстати, ты не поинтересовался, откуда у четырнадцатилетней девочки такие знакомые?»
— Не только мы росли в плохих компаниях. Мне не нужно избавляться от тебя, Мартин. Мне нужно, чтобы ты не мог меня видеть и мешать мне. Постоянно ловить тебя не входит в мои планы — думаешь, я не знаю, что ты начал думать о самоубийстве, как только я убил Мари? Но не переживай. Мы начнем с лекарств. За все, что ты для меня сделал, ты заслуживаешь легкой смерти или милосердного забытья.
«Не слишком ли легко мы стали врагами?»
Мартин чувствовал, что остальные вопросы будут бесполезны.
— Я тебе не враг. И никогда им не буду. Но теперь все будет так, как я скажу. И ты не должен от этого страдать. Так что, мы пойдем смотреть город?
«Идем», — тихо ответил Мартин.
Виктор улыбнулся темноте. Так, как улыбался когда-то в прошлой жизни.
И они пошли. Мартин, скорее по привычке, укрывал горло шарфом — Вик быстро простужался, а ветер в этих краях был гораздо злее.
Виктор стоял, облокотившись о подоконник. Мартин чувствовал его напряжение, но стоя на улице и подставляя лицо сырому весеннему воздуху, он не мог предложить ему других чувств, кроме бесконечной тоски.
Их дом находился недалеко от вокзала. Изредка в ночной тишине раздавались отзвуки объявлений о прибытии и отбытии поездов. Где-то выли собаки.
«Чудный город, Мартин, просто прелестный», — скептически произнес Виктор, оглядывая серые панельные пятиэтажки, тонущие в темноте.
— Это не я нас сюда привез. Мог бы, раз уж решил меня убивать, остановиться у моря на день. Или хотя бы найти какую-нибудь полянку поживописнее, — невесело усмехнулся Мартин.
И почувствовал, как его сознание полоснуло чужой болью.
Виктор и правда не хотел его убивать. Он думал, что то, что он делает — милосердие.
И, кажется, он был уверен, что не может иначе.
Мартин дошел до вокзала, и почти час стоял на перроне, глядя на уходящие поезда. Их желтые окна в синих сумерках казались единственным оставшимся в мире светом. Проводив взглядом последний поезд, Мартин развернулся к вокзалу.
«Куда хочешь пойти?..»
— Знаешь, Вик… В этом городе у меня есть единственное дело, которое я хотел бы сделать, раз уж у меня так мало времени.
На вокзале он купил блокнот, ручку и пластиковый стаканчик с кофе.
«Ты не мог бы отвернуться?» — про себя обратился к Виктору Мартин.
«Что?..»
«Ты не мог бы отвернуться, Вик? Слушай, ты оставил мне сколько, сутки жизни? Могу я побыть нормальным человеком и написать предсмертную записку?»
«Да… Хорошо».
Оставшись в одиночестве Мартин, вздохнув, начал писать первое письмо. Закончив, он начал писать второе. На первом он быстро написал несколько слов, и сунул его в карман. На втором аккуратно вывел «Вику», сложил вчетверо и убрал в другой карман.
Мелькнула мысль вернуться на перрон и броситься под поезд, испортив оба письма. В эту же секунду он почувствовал чужое присутствие.
«Собрался меня обмануть?»
«Собрался доставить письмо».
«Кому ты написал?.. Кому ты мог здесь написать, кроме меня? Моей сестре? Матери?..»
«Ты ведь захочешь сохранить нашу тайну, верно? Вик, будь мне другом последние несколько часов — если ты уже выпустил меня, дай напоследок подышать».
«Я не позволю тебе нас убить», — предупредил его Виктор.
Мартин поднял руки, капитулируя.
— И в мыслях не было… — сказал он себе под нос.
Залпом допил кофе и, выбросив стаканчик, вышел с вокзала.
Книги на его полках появлялись не просто так. Фотографическая память Мартина позволила ему сохранить давно позабытый Виктором клочок бумаги. Изрисованный спиралями листок, на котором был торопливо написан адрес.
Хорошо, что Виктор не помнил эту встречу. Он ее просто проспал.
— Ты можешь не смотреть, куда я пойду? Я могу побыть один?
«Чтобы ты удавился где-нибудь или завел нас в какой-нибудь притон?»
— Ты собрался завтра идти в притон. Нет, мне просто нужна пара часов одиночества.
«Я узнаю, если ты…»
— Вик, — тяжело вздохнул Мартин.
«Хорошо».
Мартин почувствовал, что снова остался один. Он развернул карту города, и через несколько минут нашел нужный адрес в переплетении незнакомых улиц. Не очень далеко, можно дойти пешком.
Когда-то, очень давно, Мартин сидел на вокзале, пил плохой кофе и пытался читать плохой любовный роман, который Вик взял для него из Вериной библиотеки.
Женщина с зеленым рюкзаком предложила ему поменяться. Томик Мопассана. «Я достаточно зарабатываю…», «А кто твой папа, мальчик?..» «Может быть, ваша дочь ищет мать?»
И маленький журавль из книжной страницы. Пожелание на крыльях, свои буквы поверх чужих: «У тебя все будет хорошо».
Мартин не знал, что случится завтра. Он не верил в то, что какой-то студент способен разрушить их с Виктором связь. На это требовались годы терапии, тщательно подобранные лекарства, и желание обоих исправить ситуацию.
Или готовность одного из них уничтожить другого, не считаясь со средствами.
«Мари многое угадала в Вике и многое пробудила. Неужели и с наркотиками угадала? Кажется, у них с Виком один талант — находить в людях тьму», — подумал Мартин, останавливаясь рядом с закрытым цветочным ларьком.
Он протянул руку и с улыбкой коснулся кончиками пальцев стекла. За ним в темноте виднелись белые розы, такие же как те, что росли в его саду.
Такие же, как в венке Мари. Мысль о том, чтобы подарить девушке цветок, показалась отвратительной, почти кощунственной. Мартин опустил руку и отвернулся.
Он шел, следя за номерами домов и поворотами, не воспринимая окружающего его мира иначе, как декораций на пути к цели.
Может, стоило поступить иначе. Смотреть по сторонам, оставляя в памяти этот серый город, тонущий в темноте, его очертания, запахи и силуэты. Может быть, он никогда не увидит ничего, кроме теней домов, высокого синего неба и изредка проносящихся мимо машин. Водители пользовались пустотой дорог и явно превышали позволенную в городе скорость.
Может быть, это все что осталось Мартину.
Но он не собирался так просто сдаваться. Ему удалось обмануть Виктора, заставив его услышать выстрел у дома Ришиного отца. Удалось скрыть от него все чувства и намерения. Значит, у него есть все шансы успеть все исправить.
К тому же Виктор неосмотрительно отвернулся, оставив его в одиночестве и значит, он может успеть.
Но сначала нужно закончить начатое, чтобы ему было хоть немного меньше стало несделанного, о чем Мартин бы жалел. К тому же ему хотелось оставить после себя след, отпечаток в этом мире, данный в руки постороннего, незнакомого человека.
Может, она просто выбросит письмо, и Мартин снова опоздал со всеми словами.
Нужный ему дом оказался кирпично-красной пятиэтажкой. Какой-то мужчина курил, придерживая ногой дверь подъезда, и Мартин мысленно поблагодарил судьбу за то, что ему не пришлось ждать, пока кто-то решит выйти или зайти.
— Ты закладчик что ли? — неприязненно спросил у него мужчина, загородив проход.
— Нет, — как можно доброжелательнее улыбнулся Мартин.
— А куда ты тогда ночью поперся?
— Оставить девушке письмо. У меня мало осталось времени.
— Ты это… прости, сынок, — внезапно сказал мужчина, отходя в сторону.
Уже опуская письмо в почтовый ящик, Мартин понял смысл его слов. От неожиданности он рассмеялся, успев только прикрыть рот рукавом, чтобы не разбудить соседей. Смех царапал горло и жег глаза, превращаясь из веселого в истерический, и из истерического становясь короткими всхлипами.
Мужчина, увидев взволнованного, бритого наголо мальчика, спешащего ночью оставить девушке письмо, решил, что он умирает.
Правильно решил, только его не сожжет болезнь. На завтра назначена его казнь.
«Мартин?!»
— Оставь меня в покое, слышишь?! Я тебя не убиваю, проваливай обратно! — просипел он, торопливо закрывая глаза, чтобы Виктор не видел даже полутемного подъезда.
Мимо него кто-то торопливо прошел, наверное, куривший мужчина.
Чужая боль нарастала раскаленной тяжестью в груди. Мартин по привычке мысленно протянул руку, чтобы коснуться Вика, и тут же бессильно ее уронил.
— Не ты ли так решил?! Не тебе ли так приспичило резать глотки, чтобы так со мной поступить?!
«Я не хочу этого, Мартин. Но ты ведь… никогда не примешь меня таким. Ты бы принял меня после убийства Мари, но никогда не простил бы меня за Риту. И за Ришиного отца. И за все, что я сделаю дальше ты меня не простишь».
Мартин не глядя вышел из подъезда, потом вслепую прошелся по дорожке вдоль дома, и пошел дальше, открыв глаза, но смотря только себе под ноги.
— Давай поговорим. Может быть, я смогу тебя понять. Может, мы сможем договориться, — попытался поторговаться он.
«Тебе страшно…» — с сожалением произнес Виктор, и Мартин почувствовал слабое утешительное прикосновение к запястью.
— Мне страшно. Я не хочу умирать, особенно зная, что оставляю тебя одного, — тихо сказал Мартин, сжимая шарф на горле.
Он чувствовал только горькую нежность и осознание близкой потери. Эти чувства наполняли его душу до краев, не оставляя места ничему другому.
— Не делай этого, прошу тебя. Поехали отсюда. Не нужно калечить еще больше еще и свою сестру, не нужно гнаться за призраками, и искать Ришу в чужих лицах. Пожалуйста, Вик…
«Прости, я не могу».
Мартин остановился, не поднимая глаз. Виктор не заметил, как серую тротуарную плитку сменил черный асфальт.
«Мартин!..»
Виктор легко возвращал себе сознание. Мартин мог его обмануть, но не мог сопротивляться, и сейчас Виктор сам стоял посреди дороги и с ужасом смотрел, как прямо к нему несется автомобиль.
Желтые фары, янтарный звериный взгляд, решетка радиатора словно оскаленные зубы — на Виктора смотрела его смерть, наполняя золотым светом его белые глаза и бросая тени на лицо. Он не успел бы отпрыгнуть в сторону. Автомобиль не успел бы сбросить скорость. Но оба попытались совершить невозможное. Виктор обострившимся животным инстинктом угадал, в какую сторону повернет автомобиль, едущий посреди дороги. Он мог вильнуть в любую сторону, но чутье кричало Виктору: «Налево!», и он бросился туда. Автомобиль повернул направо.
Две половины невозможного, встретившись, создали чудо. Виктор лежал на спине, на тротуаре, будто издалека слушая грязную брань водителя.
— Лжец, — почти восхищенно произнес он, глядя в черное небо.
Мартин молчал.
Теперь ему было по-настоящему страшно.
…
Мартин не видел, что происходило утром. Из плотного тумана в проеме не доносилось ни звука. Тумана было бы достаточно, чтобы его запереть, но Виктору приходилось постоянно сосредотачиваться на том, чтобы удерживать Мартина, а он хотел верного результата. И планов не изменил.
Мартин не видел лица человека, к которому приехал Виктор. Не слышал, о чем они говорили. Он сидел, привалившись к косяку, и перематывал веревку на катушке. Не знал, сколько времени прошло с тех пор, как в проеме появился туман. Час? День? Неделя?..
А потом тумана не стало, и проема не стало тоже. Комнату затопила темнота.
…
«Ты вор?..»
«Я не знаю, кто я…»
…
«Не знаю, кто я».
…
«Не знаю…»
…
«Я ничего не знаю… пусть все закончится…»
…
«Ты вор?..»
«Я лжец».
…
«Я не знаю, кто я».
«Хочешь, будешь Мартин?»
…
«Какой он, Мир-Где-Все-Правильно, Вик?..»
«Ты лжец, Мартин. Ты меня обманул. Нет никакого Правильного Мира».
«Я не знаю, кто я».
«Ты лжец».
…
— Мартин?.. Мартин, проснись, — раздался рядом знакомый голос.
Мартин не мог открыть глаза. Не мог пошевелиться. Его сознание блуждало где-то во тьме, и ему не понадобилось уходить. Он умирал, медленно и тихо погружаясь в наступающее безумие, как в черную воду.
— Просыпайся, тебе нельзя спать! Мартин, ну же!..
— Тебя здесь нет, — с трудом сказал он, по-прежнему не открывая глаз.
— Я есть. Всегда был. Мартин, пойдем, тебе нельзя здесь оставаться. Мартин, ты же просил тебя спасти, я же не виноват, что он не слушается!
В голосе звенело отчаяние. Мартину никогда не хватило бы жестокости отказать.
Он с трудом открыл глаза. Несколько секунд пытался заставить себя смотреть на человека перед ним, а потом впервые за долгое время улыбнулся.
— Ну здравствуй. Я по тебе скучал.
Вик стоял перед ним и без улыбки тревожно вглядывался в его лицо. Шестилетний мальчик, с еще не выцветшими в белый светло-серыми глазами, ничего не знающий ни о Виконте, ни об Офелии, ни о ненависти, которая их переполняла.
— Прости меня, Мартин. Говорил же, я плохой человек.
— Ты никогда не был плохим человеком, — возразил Мартин, вставая.
Мир качнулся перед глазами. Только сейчас Мартин заметил, что они стоят в абсолютной темноте. Не было дома, где он засыпал, не было Ореста, и сада с розами, и красных вспышек тоже не было.
— Ты потерялся. В себе, — серьезно сказал ему Вик, протягивая руку.
Мартин не думая протянул руку в ответ.
— А ты теперь совсем большой. Смотри, — улыбнулся Вик, кладя на его ладонь свою.
— Я… не думал, что еще раз тебя увижу, — тихо ответил Мартин, становясь на колени и проводя рукой по его волосам.
— Я всегда буду здесь. Никогда не умру, и никогда не повзрослею. Это — мой Неверлэнд. Только тебе нельзя здесь оставаться, Мартин. Ты там нужен. Пойдем, — Вик легко потянул его за собой.
— Пойдем, — кивнул Мартин, вставая.
— Ты… ты жалеешь, что раньше меня не убил, правда?
— Я никогда не стал бы… Я верил, что этого не будет. До последнего верил, но ничего не смог исправить. Прости, я тебя подвел.
— Я все еще чувствую, когда тебе больно, — вздохнул Вик, сжимая его руку.
— Я не хотел…
— Все неправильно, Мартин. Всегда было неправильно. Я хотел лучше для всех — для Риши, для тебя. Хотел же к морю поехать. А теперь, когда я могу — почему-то делаю глупости. Жестокие и страшные. Почему так, Мартин?..
— Ты… ты тоже заблудился в себе. Я не знаю, как тебя вывести.
— Расскажи мне сказку, Мартин, — вдруг попросил его Вик, останавливаясь.
Он заставил его раскрыть ладонь, положил свою руку снизу.
— Что?..
— Сказку, Мартин. Ты хорошо рассказываешь сказки. Расскажи мне-взрослому сказку, и он все поймет, — улыбнулся Вик.
Над ладонью Мартина билась яркая, светящаяся в темноте белоснежная бабочка. Спустя несколько секунд она улетела, упрямая белая искорка во тьме. Оба проводили ее взглядом.
— Боюсь, что это не поможет…
— Нет же, Мартин. Только это и поможет. Сказку. Одну, большую, красивую и грустную, как ты всегда рассказывал. Только очень длинную. Никакой ты не лжец, Мартин. Ты рассказываешь сказки. Смотри, вон твои розы.
Впереди в темноте и правда виднелись расцвеченные алым светом розовые кусты.
Мартин снова опустился на колени перед мальчиком и обнял его. Впервые по-настоящему, и не нужно было размыкать объятий.
— Ты никогда не умрешь, Мартин, — серьезно сказал Вик.
— Ты же говорил, что мы никогда не умрем, — с трудом улыбнулся он.
— Я врал.
Мартин отстранился и с удивлением посмотрел ему в глаза.
— Это я лжец, — так же серьезно ответил он.
А потом рассмеялся, словно это была хорошая шутка. Хороший был смех, тихий и переливчатый, словно колокольчики на ветру.
Мартин стоял среди своей темноты в одиночестве, только далекий смех еще звучал в ушах.
Постояв так несколько секунд, Мартин направился к дому. Прикрыл глаза от неожиданно режущего красного света, с трудом открыл давно не использовавшуюся дверь.
И замер, вцепившись в косяк.
Напротив него в глухой стене разрасталась паутина трещин. И сквозь них пробивался ослепляющий белый свет.