(А сердце - бух, а сердце - стук),
Налил воды, нарезал лук.
Тут Некто из Чужой Земли
Сказал мне: "Рыбки спать легли".
Я отвечал: "Тогда пойди
И этих рыбок разбуди".
Я очень громко говорил,
Кричал я из последних сил.
Шалтай-Болтай прокричал последнюю строчку так громко, что Алиса подумала: - Не завидую я этому чужестранцу!
Но он был горд и был упрям,
И он сказал: "Какой бедлам!"
Он был упрям и очень горд,
И он воскликнул: "Что за черт!"
Я штопор взял и ватерпас,
Сказал я: "Обойдусь без вас!"
Я волновался неспроста
Дверь оказалась заперта.
Стучал я в дверь, стучал в окно
И достучался бы я, но...
Наступило долгое молчание.
- И это все? - спросила робко Алиса.
- Да, - сказал Шалтай-Болтай. - Прощай!
Этого Алиса не ожидала, но после такого _прозрачного_ намека оставаться было бы невежливо. Она встала и протянула Шалтаю руку.
- До свидания, - сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал бодро. Надеюсь, мы еще встретимся.
- Даже если _встретимся_, я тебя все равно не узнаю, - недовольно проворчал Шалтай и подал ей один палец. - Ты так похожа на всех людей!
- Обычно людей различают по лицам, - заметила задумчиво Алиса.
- Вот я и говорю, - сказал Шалтай-Болтай. - Все на одно лицо: два глаза (и он дважды ткнул большим пальцем в воздухе)... в середине - нос, а под ним - рот. У всех всегда одно и то же! Вот если бы у тебя оба глаза были на одной стороне, а рот на лбу, тогда я, _возможно_, тебя бы запомнил.
- Но это было бы так некрасиво! - возразила Алиса.
В ответ Шалтай-Болтай только закрыл глаза и сказал:
- Попробуй - увидишь!
Алиса немножко подождала, не скажет ли он еще что-нибудь, но он не открывал глаз и вел себя так, словно ее здесь и не было.
- До свидания, - сказала она снова и, не получив ответа, тихонько пошла прочь.
Она шла и шептала:
- В жизни не встречала такого препротивнейшего...
Она остановилась и громко повторила это слово - оно было такое длинное, что произносить его было необычайно приятно.
- В _жизни_ не встречала такого препротивнейшего...
Но ей не суждено было закончить эту фразу: страшный грохот прокатился по лесу.
---------------------------------------------------------------------------
a Эпизод с Шалтаем-Болтаем (Humpty-Dumpty), так же как эпизоды с Червонным Валетом, со Львом и Единорогом, основан на старинной детской песенке. Л. Фрэнк Баум {1} использовал, хоть и совсем иначе, ту же песенку в своей первой книге для детей "Матушка Гусыня прозой" (L. Frank Baum. Mother Goose in Prose, 1897). В последние годы мистер Шалтай издает детский журнал ("Humpty-Dumpty Magazine"). Я имел честь работать под его руководством в качестве летописца приключений, выпавших на долю его сына, Шалтая-Болтая-младшего. [...]
b Питер Эликзэндер в своей статье "Логика и юмор Льюиса Кэрролла" (Peter Alexander. Logic and Humour of Lewis Carroll. - "Proceedings of the Leeds Philosophical Society", vol. 6, May 1951, pp. 551-566) обращает внимание на характерную для Кэрролла инверсию, которая проходит обычно незамеченной. В реальной жизни собственные имена редко имеют какой-либо смысл, помимо обозначения индивидуального объекта, в то время как другие слова обладают общим, универсальным смыслом. В мире Шалтая-Болтая справедливо обратное. Обычные слова обретают любые значения, которые придает им Шалтай-Болтай, а имена собственные, такие, как "Алиса" и "Шалтай-Болтай", предполагаются имеющими универсальное значение. П. Эликзэндер отмечает, что юмор Кэрролла имеет совершенно особый характер благодаря тому, что он проявлял интерес к формальной логике. Неоднократно указывалось, что это самый тонкий, мрачный и трудноуловимый софизм из всех, которыми изобилуют обе книги. Немудрено, что Алиса, не пропустившая намека, тут же меняет разговор.
d Шалтай-Болтай - филолог и философ, искушенный в основном в лингвистических тонкостях. Кэрролл, возможно, здесь намекает, что люди этого склада, а их немало было и до сих пор осталось в Оксфорде, редко бывают одарены и в математическом отношении.
e Льюис Кэрролл полностью сознавал глубину диковинных рассуждений Шалтая-Болтая по вопросам семантики. Шалтай-Болтай становится на точку зрения, известную в средние века как номинализм, точку зрения, согласно которой общие имена не относятся к объективным сущностям, а являются чисто словесными знаками. Эту точку зрения искусно защищал Уильям Оккам (XIV в.) {2}. В настоящее время ее придерживаются почти все логические эмпирики. Даже в логике и математике, там, где термины, как правило, более точны, чем в других науках, нередко возникает чудовищная путаница из-за того, что люди не понимают, что слова означают только то, что в них вложено - "не больше и не меньше".
Во времена Льюиса Кэрролла в формальной логике велись оживленные споры, касавшиеся содержания четырех основных суждений Аристотеля. Следует ли считать, что общие суждения "Всякое А есть В" и "Никакое А не есть В" подразумевают, что А является множеством, которое фактически содержит некоторый элемент? Подразумевается ли это в частных суждениях "Некоторые А являются В" и "Некоторые А не являются В"?
Кэрролл отвечает на этот вопрос достаточно подробно на с. 529 "Символической логики". Стоит процитировать этот отрывок, потому что его произнес, улыбаясь во весь рот, сам Шалтай-Болтай.
"Авторы и издатели учебников по логике, ступающие по проторенной колее, - я буду величать их титулом "Логики" (надеюсь, неоскорбительным) испытывают в этом вопросе неуместную робость. Затаив дыхание, говорят они о Связке в Суждении, словно Связка - живое сознательное Существо, способное самостоятельно возвестить, какое значение оно желало бы иметь, тогда как нам, беднякам, остается лишь узнать, в чем состоит монаршья воля, и подчиниться ей. Вопреки этому мнению, я утверждаю, что любой человек, пожелавший написать книгу, вправе придать любое значение любому слову или любой фразе, которыми он намерен пользоваться. Если в начале фразы автор говорит: "Под словом "черное", не оговаривая того, я всегда буду понимать "белое", а под "белым" - "черное", - то я с кротостью подчинюсь его решению, сколь безрассудным ни казалось бы оно мне.
Итак, любому автору, как я считаю, дозволительно принять собственные правила по вопросу о том, нужно или не нужно подразумевать, будто Суждение утверждает существование самого Предмета, разумеется, при условии, что эти правила не противоречат самим себе и установленным фактам Логики. Рассмотрим теперь некоторые точки зрения, которых можно придерживаться логически, и тем самым решим вопрос о том, каких точек зрения придерживаться удобно; после этого я буду считать себя свободным сообщить, каких взглядов намерен придерживаться я".
Мнение Кэрролла состояло в том, что слова "всякий" и "некоторый" подразумевают существование, а слово "никакой" оставляет вопрос открытым. В конечном итоге это мнение не возобладало. Только предложение со словом "некоторый" как считает современная логика, подразумевает, что класс предметов не пуст. Разумеется, это соглашение не опрокидывает номиналистскую точку зрения Кэрролла и его Шалтая-Болтая. Нынешнее воззрение было принято лишь потому, что логики считали его наиболее полезным.
Когда же интерес логиков переместился от логики классов Аристотеля к исчислению высказываний (алгебре логики), вновь разгорелись страсти и споры (в основном, правда, между нелогиками) по поводу смысла "материальной импликации". В основном неразбериха возникла от того, что связка "влечет" в высказывании "А влечет В" понимается в ограниченном смысле, специфическом для этого исчисления, и не имеет никакого отношения к причинной связи между А и В. Подобная же неразбериха все еще существует в связи с многозначными логиками, в которых такие термины, как "и", "не" и "влечет", не имеют того значения, которое дают им здравый смысл или интуиция. На самом деле у них нет никакого вообще значения, отличного от того, которое придается им таблицами истинности, таблицами, которые порождают эти "связки". Стоит это понять, как тайна, окутывающая эти диковинные логики, почти полностью рассеивается.
В математике также столько энергии пропало впустую в бесполезных препирательствах по поводу "значения" таких выражений, как "мнимое число", "трансфинитное число" и т. д., бесполезных потому, что подобные слова имеют в точности только то значение, которое в них вложено, - не более, не менее.