— С-сука, — протянул Юрец. — Вот тварь! Кажется, я ее видел. На углу Курганной живет, — он махнул рукой. Рифат провел ладонью по лицу, размазывая грязь.
— Вот чушня, — опять плюнул он. — Бред!
— И как нам теперь, без жратвы? — спросил Юрец. — И без воды хотя бы?
Рифат молча скинул мешок с плеч. Развязал шнурки, вытащил булку-плетенку, упаковку плавленых сырков. Кинул Юрцу и тот неловко поймал. Потом выудил бутылку «Кубая» и свернул крышку так, что она упала в пыль.
Рифат напился, дергая кадыком, и протянул бутылку мне. Юрец так и стоял в растерянности, прижимая плетенку к груди. Я сделал пару приличных глотков и подошел к Юрцу. Забрал сырки и передал воду. Вытащил один треугольничек, освободил от фольги — триста лет таких не ел и вот теперь самое время.
— У меня тут еще яблоки и бананы. Ну и сардельки, если кто хочет, — Рифат ворошил рукой внутренности мешка. — Шпроты еще, кукуруза, — он продемонстрировал банки. — Мы из холодильника выгребли.
— Круто. Так что с…
— Она вцепилась ему в горло. Я застрелил ее, но уже поздно. Прокусила артерию. Фонтаном брызнуло — на потолок, на стены. На пол, — взгляд Рифата подернулся дымкой. — На плиту попало. И на меня. — Он издал смешок и уселся, вертя между пальцами крышку. Юрец жадно глотал воду.
— Нам ведь нужно смотреть, как бы новые не подлезли.
— С этой стороны «козлы» еще, — заметил я. — Так что если и ожидать гостей, то оттуда.
Рифат вытащил магазин, потом вновь полез в сумку. Вытащил пару патронов. Солнце теперь заливало всю нашу дислокацию — значит, сейчас уже за полдень. Четвертая пара в универе началась.
— Там была одна, лысоватая. Я ее не смог убить. Бегала на четвереньках, лысая, — Рифат передернулся и щелкнул затвором. — Она так и осталась, внизу, мерзота.
— Черт с ней.
— Нет, серьезно, — Рифат обтер крышку о майку и закрутил бутылку с водой. — Она какая-то… Не такая. Старуха ими как будто руководила, а сама в стороне держалась. И резвая такая… Я хочу ее грохнуть.
— Успокойся. Хватило того, что дяде Косте глотку перегрызли.
— Угу, — Рифат шмыгнул носом. — Что мы теперь будем делать?
— Надо отдохнуть немного.
— А машина? — не успокаивался Рифат. — Как думаете, они ее… не тронули?
— Неизвестно, — я зевнул, так что свело челюсть. Юрец сидел тут же, на заднице и чавкал. Он всегда чавкает, причмокивает даже, притом неважно, что ест.
— Сидеть вот так — бред собачий, — пробурчал Рифат. — Нужно валить отсюда. Твари чувствуют нас и потихоньку окружают. В доме их было пятеро! Хорошо хоть всех завалили. Ну, кроме той старухи. Бр-р, как вспомню ее рожу… Ведьма!
— Немного отдохнем и пойдем. Тем более, нужен план. Куда, для чего…
— Для меня самое главное — узнать, что с дочкой.
Голова заболела еще сильнее, а еще пульсировала губа. Я то и дело тыкал шишку языком — соленая. И язык постоянно тянется к ней. Как бывало в детстве: выпадет зуб и хочется бесконечно обследовать дырку.
Мы раздербанили плетенку, съели сыр и шпроты, проглотили по банану. Самая вкусаня еда, за последнее время. А я и не чувствовал голода, но когда начал есть, то как будто бездонная дыра внутри образовалась. Рифат расхаживал вдоль стенки, попинывая кирпичное крошево и бормоча ругательства.
Только что мы убили кучу женщин, которые вчера еще готовили, нянчили детей, целовались с мужьями и парнями, смеялись, шутили, плакали над мелодрамами, меряли шмотки, занимались любовью, в конце концов. Гора трупов, за пару часов.
Несколько минут назад дядю Костю разорвали на части, и сейчас он там истекает кровью, прямо под нами. Там же где-то и его сын.
А мы сидим и жрем. Так паршиво стало на душе. Пока тебя не коснется что-то страшное, ты и не задумываешься ни о чем.
Видимо, так работает инстинкт самосохранения. Что бы ни происходило вокруг, ты думаешь только о СВОЕМ выживании. Думаешь только о том, что необходимо тебе.
Недалеко мы ушли от зверей, в самом деле.
Я вытащил блокнот и стал рисовать. Сначала механически, а потом углубился в процесс, и все что меня окружало, перестало существовать. Грифельные линии, постепенно заполняли бумагу, и растворились в едином полотне. Вся сегодняшняя дрянь выплескивалась на листок.
Вчерашней ссоры с Аней могло и не быть — как обычно, слово за слово… Ее мама и бабушка (а заодно и лучшая подруга мамы) считают, что я Ане не пара. Какой-то непонятный тип, художник… Мужчина должен уметь зарабатывать деньги, а не заниматься ерундой. Уж не знаю, чем таким по их мнению я должен был заниматься в будущем, но все дело в том, что им угодить невозможно. Свои проблемы не отменяю, и рисуночками особо много денег не заработаешь в любом случае, но мне нравится художничать. А что, лучше выучиться на юриста, быть адвокатишкой или там помощником прокурора? Нет, увольте.
В школу с шести лет пошел, а в институте была ускоренная программа. Так что в этом году я бы как раз и получил бы диплом.
Может быть это разновидность шизофрении, но мне хочется рисовать, хочется связать свою жизнь только с творчеством. Точнее, хотелось. Сейчас-то уже чего говорить.
(окна огонь окна камни разлетаются в разные стороны)
У меня есть несколько приятелей. Один все хочет покорить биржу, брокер фигов. Другой барабанит по клавишам, сочиняет романы. Вот уж кто ерундой страдает! Рисованию всегда можно найти применение, а писать сейчас умеет каждый второй.
Аня до недавнего времени была на моей стороне. Мол, да-да, нужно заниматься тем, к чему лежит душа. Хотя понятное дело, что любой женщине нужен мужик с деньгами, прежде всего. Это логично: лавэха в нашем мире имеет огромное значение. Нет средств — попробуй, поставь ребенка на ноги.
Но теперь это уже не имеет никакого значения.
Так что даже в апокалипсисе (слышал, что так говорить неправильно) можно искать положительные стороны. Если это настоящий конец света.
Я поморщился. Указательный палец затек, карандаш как будто прикипел к суставу.
Сидел я, сложив ноги по-турецки. Кинул карандаш поверх блокнота с рисунком и огляделся по сторонам. Мы все еще здесь, на крыше.
— О, ты рисуешь! — склонился надо мной Рифат. — Можно?
Я кивнул, и он взял блокнот. Нахмурил брови и присвистнул:
— Это еще что? «За миг до взрыва»?
— Что? — я потряс головой, отгоняя видения и ненужные сейчас мысли, окончательно возвращаясь в реальность. — Дай-ка.
— Ты что? Рисовал и сам не помнишь?
— Творческий транс, — подал голос Юрец. — Типа, человек находится в экстазе и ничего не помнит. Так написано большинство шедевров — литературы, музыки, живописи.
На рисунке многоэтажка в момент взрыва. Окна, карнизы, балконы. Буквально через секунду здание разлетится в пыль, но сейчас оно еще стоит. Куча трещин, и как-то удалось создать эффект «HD», что ли. Слишком живой рисунок, я как-то слишком круто для себя распорядился тенями, и запечатлел последние милисекунды жизни высотки.
- Ну да, — улыбнулся я Рифату. — «За миг до взрыва».
Отдал ему блокнот. Рифат еще полистал немного. Конечно, сунул мне под нос «Дурунен».