Я пробежал по стволу, стал прыгать.
Клен затрещал.
— Рома! Слезь! — Оля кричала, уже не таясь. Вся красная, вспотевшая. Ну а я конечно, особого внимания на нее не обратил. Нужно толкать изо всех сил, если мы хотим… если мы хотим выжить, нужно действовать. Сей несложный постулат втерся мне в сознание очень быстро.
Толпа меж тем так и напирала. Их много, очень много, почти как на моих рисунках: нескончаемые вереницы истрепанных фигур.
Той девочки, с орехами — не видно.
Еще треск. Ствол накренился, Оля завизжала. Опора выскользнула из-под подошв, я сделал несколько шагов в воздухе (как будто беговая дорожка внезапно добавила скорости и ускользает) и прыгнул…
…ветки хлещут по лицу, бок горит. В позвоночнике ворочается тупой лом.
Чьи-то ласковые прикосновения. Слышу, как щебечут, перекликаются птицы. Пение это прерывает гул, как будто даже здесь, в лесу есть «централизованная система оповещения».
Сразу передо мной многоэтажка, объятая пламенем разлетается на куски. Дом, в котором жила мама и дочка Рифата. Запах горелого мяса, сдобренный резиновой копотью, горький привкус во рту.
Потом удар, но не такой силы как сейчас. Свист в ушах.
И конечно, боль.
Как и тогда, надо мной нависает пятно, обрамленное золотистой каймой. Склоняется ниже, ниже.
Высокие белые скулы, колючий, механический взгляд. Бездушный. Невозможно понять, о чем ОНА думает.
Это та самая женщина, которую я нарисовал перед началом хаоса, перед Импульсом, как говорил Юрец.
(многоэтажка взорвалась ты предвидел это значит и эта баба есть эта женщина кто)
Но вместо «Дурунен» появляется Оля. У нее шевелятся губы, но слова сложно разобрать. Слышу только «бу-бу-бу».
Потом звуки наваливаются скопом: крики, чириканье птиц, шум ветра в листве деревьев.
Рифат не говорил с нами о взрыве, ттолько плакал по ночам украдкой. Оля пыталась его утешить, но он сказал, что ему жалость не нужна и что все в порядке.
— Рома, Рома! Как ты? Ничего не сломал? — Оля говорит и ощупывает меня одновременно.
— Вроде ничего, — я улыбнулся через силу и тут же встал с Олиной помощью, скривился. Клен усвистел вниз, проделав в склоне округлую траншею, перестрелка стихла. Ствол увлек за собой чертову кучу деревьев, подмял кустарник, так что между телками и мостом образовалась преграда. Что-то вроде лавины сошло, и Женщины тупо стоят.
Никогда не слышал, чтоб они разговаривали между собой, кстати. Вот, развернулись и как механические солдатики, и потопали прочь.
А я, соответственно, с облегчением смахнул со лба пот.
Но теперь мне покоя не давала бандана.
— Там что, Рифат? — спросил я у Оли. Она нахмурилась. — Ну это самое… Там тип какой-то был, в красной бандане.
— Мало бандан таких что ли? Ох… — Оля приложила ладонь к животу и поморщилась.
— Опять крутит? — спросил я, вглядываясь в ее мордашку. Кивнула. — Бедняжка ты моя. Ладно, надо как-то спуститься.
— Ну и расфигачили мы… Блин, я так испугалась! — Оля обняла меня и зашептала: — Больше так не делай! Понял? Ты же мог упасть.
— Мог, — подначил я. — Полетел бы вниз, а ты — осталась бы тут…
Оля стукнула меня кулачком в плечо, костяшками.
— Э-э, — я схватился за ушибленное место. — Больно же!
— Будешь знать у меня! Дразнится еще!
— Да идем уже, хватит, — засмеялся, когда она снова налетела на меня. А потом неожиданно для себя я притянул Олю и поцеловал в губы.
Сам не знаю, что нашло. Все это время, что мы скитаемся, не позволял себе ничего такого, хотя чувствовал, что Олину симпатию. Ну, вроде бы как у меня есть (была?) Аня. Но если бы Оля скользнула ко мне в спальник голая, тогда бы я конечно, не смог устоять. Ага, как в «Прощай, оружии». Но куда там.
У Оли еще не было менструаций. Вообще. Вот что мы узнали. Конечно, Юрец тут же вывел теорию, что Импульс подействовал на исключительно зрелых — в половом смысле — женских особей. То есть на тех, у кого регулярные месячные. Поэтому-то есть и девочки, как сегодняшняя — «ореховая» — которые поражены. И есть шестнадцатилетняя Оля, которая еще не знает «критических дней», тампонов и прокладок.
Чего только не выдумает природа.
Оля проверялась, сдала целую кучу анализов, но врачи лишь руками разводили, мол все в норме, разве что езначительная нестабильность с гормональным фоном. Короче, они нифига толком не сказали.
Может, фатум, судьба, что именно нам попалась Оля. И до сего момента я как-то и не задумывался, что же я к ней чувствую. Сейчас маловато времени, чтоб думать, серьезно.
И вот теперь мы целовались, и жадно дышали и набрасывались друг на друга. Я шарил по ней ладонями, как юнец, дорвавшийся до шлюхи, и мы стукались зубами, сбивая губы.
Потом повалились прямо на ковер листьев.
— Я хочу тебя… хочу, — шептала она. Холодная ладонь скользнула по моему животу, выступили мурашки. Мы целовались, перекатывались по листве, стягивая на ходу куртки. Ветки трещали, покалывали ладони и оголенные плечи, но мы не обращали внимания.
— А-ах… Ромочка, ты колешься… — Оля закатила глаза.
Еще немного и мы сольемся. Мы должны, она хочет… Хочет и больше никого не надо…
Я не знаю, что со мной произойдет, если Оля вдруг исчезнет, если… если с ней что-нибудь случится. Илюзий в отношении Ани я не питаю, в общем-то.
Языки сплетаются, и я прижимаю Олю к земле, а ее ногти впиваются в кожу на спине, там, где багровые рубцы…
Жаркое дыхание, и захватывает лихорадка, и мы сдираем друг с друга одежду и…
— Ты посмотри, — раздался хрипловатый голос. — Во дают!
— Блин! Ты помолчать не мог? Позырили бы…
— Те лишь бы зырить! — заржал первый голос. — Шо, голубки? Страсть съедает?
Человек десять — все мужчины. Кто-то откровенно пялится на Олю, кто-то посмеивается. Грязные, небритые, в щетине блестят улыбки, глаза задорно горят.