Впереди горят костры. Люди в капюшонах, с мечами что ли, в руках. Или это какие-то другие металлические штуки. Я хочу остановиться, хочу побежать назад, но тело не слушается. А потом: все ведь идут. Так чем я лучше?
Оранжевое пламя манит. Хочется окунуться в него. И от близости тепла становится еще холоднее, а ливень не щадит: поливает и поливает.
Вижу первые ряды.
Голые задницы. Белесые ноги, и на них пляшут отсветы костров.
Передо мной ряд парней тоже без штанов, и вообще — без одежды. Смотрю на Рифата: он стучит зубами, весь синюшный.
Смотрю вниз.
И я тоже голый.
Кто-то прикрывает промежность, кто-то идет так, безо всякого стеснения. Я теперь тоже сжимаю промежность, рукой-ковшиком и продолжаю идти.
Вижу, что у тех типов, в капюшонах, есть щипцы. Рукояти обмотаны тряпками. «Капюшоны» ворошат пурпурные угли и V-образные концы раскалены.
Свернула молния.
Крик заглушил гром. Или это был не гром, а общая какофония звуков, в которой тонули надсадные вопли.
Я уже возле этого самого человека в капюшоне, но это…
Один скидывает капюшон и растягивает губы в ухмылке.
— Анечка… Аня?
Меня грубо хватают за руки. Все ближе и ближе раскаленные концы рогатины, и вот уже запах паленой щетины в носу…
Я вздрогнул и проснулся. Кошмары становятся неотъемлемой частью существования, когда я не рисую. А ведь в последнее время мне не до этого. Хотя с другой стороны, после простоев рисунки получаются более жизненные, более качественные, что ли. Как будто подсознание напрямую подключается к грифелю карандаша, минуя подводные камни в виде кривых рук.
Последний рисунок — тот младенец-из-чрева-женщины, — и вовсе получился каким-то… не таким. Как будто вывел его не я, а кто-то темный. Мрачный.
Нет, я и до этого рисовал всякие штуки, но это… А младенец-осьминог и впрямь выплыл из серо-черной бездны подсознания.
— Ты стонал во сне. И разговаривал, — сказал Рифат. Он вертел между пальцами камешек, перекладывал из ладони в ладонь. — Что снилось?
— Какая-то чертовня, — отмахнулся я. Стер со лба холодную испарину. Приподнялся на локтях, морщась. Оперся о стенку. Сейчас уже отголоски кошмара затонули, затаились в уголках сознания. Да и картина померкла, так что я теперь и не помнил толком, что же вызвало такой панический, животный ужас. Со снами всегда так.
Хорошо, что они быстро забываются.
Впрочем, я знаю, что потом все это всплывет в моем блокноте.
— И долго нам еще здесь куковать? — зевнул я.
Рифат пожал плечами и кинул камешек в стену. Юрец подпрыгнул пару раз, пытаясь заглянуть в окошко.
— Может, подсадите? — спросил он и запустил в волосы пятерню.
— Зачем? — ответил Рифат. — Не вижу смысла вырываться.
— Как вообще так? Ты отстреливался вместе с ними, а потом на тебя тоже нацепили «браслеты». Где у них логика? И Оля… у нее болит живот, и вообще… Хочет есть, устала. А они ее… — Я сплюнул от досады.
Взгляд снова наткнулся на обои. Смазанная пятерня.
Ох, не нравится мне этот Архип…
— А мне опять она снилась, — пробормотал Юрец. — Та женщина, Дурунен твоя.
***
— Выходите. — Мы зашевелились. Счет времени я потерял. Удивительно, как быстро это произошло. По моим внутренним часам прошло уже чуть ли не трое суток, а сколько на самом деле — неизвестно.
На поре стоял тот самый тип, с вмятиной-шрамом у виска. Здесь, в закрытой тесной комнатке, я понял, что он по-настоящему огромный. Плечистый, высокий, кулаки вроде наковален.
И второй — этого хрена я тоже видел. Бородатый, носатенький. Армянин, что ли?
— Что вы сделали с Олей?
— А? — переспросил Шрам. — Ну, это самое… Порядок с ней.
— И что, ваш главный появился? — спросил Рифат.
— Нет. Но Архип сказал выпустить вас, — вставил Армян.
— С телкой все нормально, — повторил Шрам и наклонил голову к плечу, так что щелкнул позвонок.
Я потрогал нос. Не стоит проявлять сейчас гордость. Меня и так уже порядочно отлупили, а чтоб выбраться отсюда, в случае чего — нужны силы.
Я пока еще не знал, что нас ждет. А знал бы, то конечно, думал в ином русле.
Нас уже не заковывали в наручники. Просто повели по коридору, а потом — на задний двор. Хорошо, что не стали цеплять браслеты, а то на запястьях после вчерашнего украшения остались розоватые кольца. Ребра еще, так и болят. А еще губа пульсирует — укушенная Олей.
Нас вывели во двор.
— Ну чо, это самое? — сказал Шрам и толкнул Рифата в плечо. Мы остановились и на нас вылупились десять пар глаз. Курят, поплевывают. Пересмеиваются, улыбаются. День сегодня опять солнечный, но по коже мороз. Нам вчера дали вонючих галет и немного сыра, так, заморить червячка, а я и вовсе не смог есть, пропал аппетит. Зато сейчас желудок сводит.
Трава под ногами вытоптана, чуть раскисшая, как на футбольном поле — вроде бы ночью шуршал мелкий дождь.
— И чего? — спросил Рифат.
— Баба-то ваша, того, — хмыкнул Архип. У меня тревожно сжалось сердце и глотка сразу пересохла. Что придумали эти дегенераты?
— Что — «того»?
— А он такой, толковый вроде пацан. Бойкий, — Архип обращался ко всем сразу. Мужики пожимали плечами, похохатывали. Все возраста здесь: и дядьки и подростки. Вон какой-то прыщавый, лицо как пицца — в бордовых оспинах и с гнойниками.