Но стыда я не чувствовал, страха тоже, лишь безразличие. Потом нас привели в богато убранную залу, как во дворце: кровать с балдахинами, мягкие ковры, огромные окна, выходящие, казалось, вникуда.
Трон, на нем женщина в маске. В старинном платье, осыпанном жемчугами, прямо королева из сказки. Она царственно кивнула, и меня толкнули к ней. От слабости я упал и проскользил коленями по полу — ковер исчез, а пол под ним скользкий, зеркальный.
— Ты принимаешь новую власть? — спросила она. А я до сих пор не мог говорить. Потрогал лицо и… понял, что у меня уже нет рта. Под носом гладкая кожа, как на щеке.
Тогда я замычал, лихорадочно ища глазами поддержку.
Вокруг одни капюшоны: ладони впереди на поясе, головы опустили. И Юрец кивает, мол «соглашайся!».
— Похоже, ты не принимаешь власть своей королевы? — сказала она, и в трещинах-глазах маски замелькали синие огоньки.
Меня потащили куда-то под руки, им плевать, что я не могу ответить королеве из-за сросшихся губ. Но я бы и не согласился, если бы смог говорить, и, похоже, они знают это.
Штука вроде гильотины. Женщина встала, приподняла многочисленные юбки платья, и те прошелестели по трону, по ступенькам. Капюшоны подтащили меня к гильотине, но предназначена она для рубки малой головы.
Я кричу и вырываюсь, трещат плечи, выворачиваемые из суставов, а в пояснице разгорается огонь. Капюшоны подтащили меня, оттянули кожу, ледяные пальцы, и в кольцо…
НЕТ
Проснулся я от вспышки боли и вздрогнул, скидывая с себя тряпье, которым меня укрыл Рифат. В проемы окон ветер задувал дождь, сырость тут же облепила тело.
— Надо решить, что делать, — сказал Рифат, старательно пережевывая краюху хлеба, перетирая зубами как жерновами. Я вздрогнул и перевел взгляд.
— Дождь кончился. Я пойду за ними, — я шмыгнул носом и сел в «постели». — А ты, если хочешь, то можешь… можешь искать себе местечко в деревне. Или где ты там хотел.
— Она всем снится, — Рифат глядел прямо на меня. — У тебя на спине что — шармы? Я их раньше не замечал, а сегодня ты спал и это… Ну, задралась одежда. Там прям бордовые рубцы.
Я хотел отшутиться, что это мол, стигматы, но Рифат как-то слишком уж серьезно на меня смотрел.
Оля ведь тоже тогда заметила странные знаки у меня на спине, когда мы купались на водопаде. Тогда был День Первый.
Я стянул майку, и повернулся к Рифату спиной. Кожу тут же покрыли пупырышки.
— И что за знаки? — Рифт помолчал немного. Потом прикоснулся, пощупал кожу. Мне дурость всякая в голову полезла, почему-то вспомнил и другие сны: ряды голых людей, плечом к плечу, вспомнил того паренька, с лицом-пиццей. Мертвого.
— Какой-то язык может, — неуверенно протянул Рифат. — Иероглифы, блин, прям на полспины. Может, эльфийский?
— Угу, эльфийский. Причем тут вообще… Или стигматы автоматически предполагают… Ай! — я развернулся. — Да не ковыряй ты там!
— Да я слегка, — лицо Рифата излучало смесь суеверного страха и брезгливости.
— Ла-адно. Свалим мы отсюда? Тошнит уже от этих руин. И воняет здесь…
Рифат цикнул и ничего не ответил. А я натянул майку.
***
Сырость забиралась пододежду. Ветер, грязь чавкает под ногами. Уж не знаю, кого мне следует благодарить за куртку.
Не распогодилось даже к часу дня. Мы шлепали и шлепали, почти не разговаривая. Раньше тон всем беседам задавал Юрец — та еще трещотка.
У Рифата за спиной рюкзак. Тот, свой первый мешок (из дома дяди Кости) он давно где-то потерял. Передний карман шорт согревал блокнот, уж не знаю, порисую ли сегодня.
Рассказ про ночную толпу не произвел на Рифата особого впечатления, хотя и заинтересовал.
— Много, говоришь? — он снова курил и сплевывал. — А сколько?
— Они шли минут десять. Реально. Ну и это… Я же застал их, когда парад был в разгаре, понимаешь? Может, они полчаса еще до этого шагали.
— То есть, думаешь что это — все? Общий исход, типа?
— Вообще ничего не думаю. Но… спасибо тебе. Если бы я пошел вчера, то они… они догнали бы меня ночью, и все.
— Не за что, — хмыкнул Рифат. — Обращайся.
Мы прошли мимо заброшенного магазинчика. Потом перевернули поваленный указатель: «Стряпчино». Решили свернуть в деревню. Мол, там по-любому должно быть что-то съестное, а если и не еду, то хотя бы воды раздобудем.
Подумал об освежающей прохладе колодца. Даже иголочки мелкие стали покалывать желудок.
А день по-прежнему скучный и серый.
С трассы сворачивать как-то не охота. Здесь все видно как на ладони, идешь себе, а рощицы и забытые богом деревеньки и в обычное-то время скрывают всякие ужасы. Ну а сейчас там что?
Под ногами проминается почва, и мы поскальзывались, чуть не падали в грязь. И снова шлепали, шлепали.
Думал об Оле, и шел как во сне. Как будто со стороны наблюдал за собой.
Зачирикали птички. Помню, мы с отцом делали кормушки для воробьев. Вырезали из старых коробок, повесили, пшена насыпали, и воробьи прилетали клевать зернышки. Интересно, что они едят сейчас?
Мосток, доски «тук-тук» под ногами. Мы обтерли о них грязь, прямо шматки оставили, разводы. Внизу в щелях лениво текла затхлая водица — такая нам не нужна.
— Думаешь, их тут нет? — после долго молчания голос у Рифата звучал простуженно.
Я промолчал. Зря мы сюда пришли, но чтоб «путешествовать» дальше, нужна пища. И хоть немного воды.
Домишки самые обычные, хижины. Глядят пустыми окнами-глазницами. Некоторые проемы забиты досками. Только пройдешь мимо дома, и что-то упирается в затылок, будто палец уткнули, и по спине мурашки бегут. Кажется, что следят отовсюду.
Деревенька так явно дышала чужим пристуствием, что его с трудом можно было игнорировать. Я даже один раз резко оглянулся, специально, но даже намека на движение не уловил.
Вот калитка нараспашку, забор из сетки-рабицы. Собачья будка, обрывок цепи, пустой ошейник, и резиновая дорожка ведет к хатке.
Мы молча зашагали по ней, друг за другом. Крыльцо разбухло от воды и не скрипело, мы помучали дверь и она нехотя открылась.
В доме темно, пахнет плесенью. Побродили по комнатам: мусор, вещи валяются на полу, на стенах рваные обои, со следами крови.
На кухоньке пустой холодильник. Пол залит водой, а с потолка отваливаются куски глины — крыша течет.