— Тихо ты… А что делать? Там их человек десять! Не считая детей.
— Человек десять? — поперхнулся я. — Ты… Я ведь ему не поверил.
— Я тоже. Если бы не еда… Блин.
Голоса, голоса. Как в детстве, когда играли в прятки. Топот за стеной.
Они нас ищут. Сейчас найдут Ашота и Вагана, и тогда семейка нас точно прикончит.
— Как думаешь, — шмыгнул носом Рифат, — они на самом деле… каннибалы? В доме столько запахов намешано, что я сначала не понял, — шепнул Рифат. — Все, тс-с…
Мы замолкли. Кто-то сопит, нюхает. Втягивает воздух ноздрями, как собака.
И я догадывался, кто это.
Заскулил. Потом опять пришепетывание Мириам. После грохот, стук — прямо за стенкой. В шкаф ударили: «бтум!». Я еле сдержал возглас, седце колотится так громко, что ОНИ просто не могут не слышать.
Проклятый дом!
Сейчас бабку (Глафира, так он сказал?) я вспоминал даже с умилением. Вот бы вновь очутиться в той ванной, а после убраться из поселка ко всем чертям.
— Алануэ? Вазмекитэ, амгн? Ублюдки, макэтн! Инч, Мариам, Гарик, идзем!
Хоть я и не знал армянского, общий смысл фразы я все-таки уловил. Шорк-шорк. Опять заскулил «пес». Мариам лопочет.
Мы теперь отсюда никогда не выберемся, что ли?
Человек десять, и откуда они взялись?
Сплошные вопросы…
И я на минуту обо всем забыл. Что мы нам нужно найти Олю и Юрца, что мир сошел с ума и что ЭТОТ ДОМ — часть общего безумия.
Черт его знает, каннибалы они или нет, но я хотел поскорее вырваться из этого гадюшника.
Сердце и не думает успокаиваться. Пот печет глаза. Голоса отдалились, вроде затихло все. Прямо под окном вдруг хрипло залаял пес, и снова кто-то крикнул на армянском.
Мы так и сидели молча. Ждали чего-то, боясь даже шептаться.
Безвыходное положение.
В таких ситуациях, когда от тебя ничего не зависит… Может, зря мы забились сюда? Хотя я тогда вообще ничего не соображал.
Подо мной целая лужа пота, мокро сидеть.
Если бы мне кто-нибудь пару месяцев назад сказал, что я буду спасаться от банды армяшек, то я бы повертел пальцем у виска. А если бы с нами была Оля?.. Если бы она не успела спрятаться?
А вдруг… нет, таких совпадений не бывает.
Рифат тронул дверь. Петли скрипнули.
— Сидим! — зашипел я.
— Надо ловить момент. Вроде тихо… — Рифат ужом выскользнул из шкафа. Теперь я различил в комнатке зассаный, в коричневых пятнах матрас, прошитый лоскутками ткани. Интересно, на черта они нужны, ладно еще пуговки…
Вылез следом за Рифатом, дрожа, шаркая подошвами по полу. Мусор скрипел оглушительно. В висках кровь бьет набат.
Рифат подхватил железный прут. По нему скользнул луч света, и я понял, что это кочерга.
Дальше, дальше… нутро дрожало в предвкушении очередной схватки. От переизбытка адреналина даже боль отступила, только костяшки кулаков пульсируют.
Вот небольшой коридорчик. Здесь тоже сумрак, но после шкафа глазам непривычно — ярко слишком. Рифат вроде бы шагал на кухню.
Я сначала оторопел, а потом понял: рюкзак хочет забрать. Ж-жидяра!
Тут что-то побежало на Рифата — на четвереньках. Только гораздо быстрее, чем тот инвалид.
Ррык! Прыгнуло.
Он махнул кочергой и заорал. Пес залаял. Я поискал глазами что-нибудь, а Рифат боролся с псом на полу, пытаясь придавить его глотку кочергой к полу.
Чемодан с трепьем…
Поднял, опустил овчарке на горб. Пес заскулил. Рифат барахтался под псом, ревел как раненый бизон, а я снова поднял чемодан и опять опустил на позвоночник, выпирающий из-под вшивой шкуры.
Чемодан раскрылся, из него полезла всякая дрянь: застарелые лохмотья тряпок, сломанные детские игрушки, газеты, пара мужских туфлей. Рифат откинул от себя овчарку и махнул кочергой навстречу маролослой фигуре. Я почему-то вспомнил цыган, которые бродили у нас на районе какое-то время.
Треснула переносица, как будто раздавили сырое яйцо. Пацан-подросток всхлипнул и рухнул ничком на спину. Пес, скуля выползал из-под дряни, задние лапы у него безвольно болтались, как веревки.
Рифат рванул на кухню. Я пошатывался в коридорчике, придерживаясь растопыренной пятерней о стену. Узор на обоях плавает, завитки ползают, перетекают один в другой. Запах гнили из носу не исчез, липкий, ядовитый пот облепил тело.
Плывет все перед глазами. Пес ползет, скребет когтями по полу и за ним — влажный след. Меня тошнит, прислонился к стенке. Только бы не упасть, ведь можно… можно свернуть шею. И потом уже не встать.
Рифат снова трясет, что-то кричит в самое лицо. Капельки брызнули на щеки, и стало тошно от этого. Кажется, слюна отравлена, как и все в этом притоне.
Лицо перед глазами. ЕЕ ЛИЦО. Она смотрит так, что хочется все ей отдать, и как я раньше был таким дураком, что сомневался?
Черная поляна, желтовато-лиловое небо. Ноги затягивает, затягивает… Нужно идти вперед, переступать… подойти и поцеловать женщине руку. А потом — к человеку с капюшоном. Это совсем не больно: одно движение и я навсегда ЕЕ преданный раб.
Рядом и остальные. Я не чувствую в иссушенных телах ни радости, ни жизни — ничего. Мы пустые сосуды, еле ворочающие ногами, сырая почва утягивает, всасывает, но мы идем…
Не хватает кислорода. Грудь сдавливает тяжесть. Нужно дышать… Нужно…
Что-то обожгло щеку. Звук ввинтился в ухо, а потом и в мозг, как коловорот. Скважина, Ашот сказал, что пробурил скважину, и воды хоть отбавляй.
— Приди в себя! — Рифат то тащит меня, то снова трясет как куклу. Колени выгибаются в обратную сторону, как у кузнечика. И я потихоньку, нехотя, действительно прихожу в себя.