Найти бы подобие пещеры, разжечь костер. Тогда уже и на душе станет приятней. И телу будет комфортней… поспать бы…
Веревка оборвалась, и Рифат полетел в грязь, вниз головой. Плюхнулся спиной в лужу, подняв брызги.
Опять — так быстро все. Сначала я испугался: Рифат свернул шею.
— Эй! Все нормально?
Он зашевелился. Пальцы, похожие на белые корешки, утопли в жиже. Сел, кряхтя и поругиваясь. Поднял голову, откинул прядь волос. По бороде течет, лицо в грязи. Поднял руку и сложил пальцы колечком.
— Все ок. Лучше не бывает.
— А, ты опять фильм вспомнил? — усмехнулся я.
— Что? Пошел ты к черту! — он встал и вдали вновь заурчал гром. Рифат снова поглядел на меня: — Слазишь?
— Да залазить было как-то легче, — пробормотал я. — И здесь как будто меньше капает.
— Так уж и меньше… Черт, башка чуть не взовралась, — Рифат покрутил головой, размял пальцами шею. И передернулся, как пес, всем телом. — Надо найти какую-нибудь берлогу — давай слазь.
— Ты не боишься волков?
Вопрос повис в свежем, почти морозном воздухе. У Рифата подрагивала нижняя губа, а из ноздрей и рта шел пар.
— Каких, к чертям еще, волков?
— Ну, здесь могут быть волки.
— Иди ты в баню… Волки! На сегодня волков мне уже хватит! Сыт по горло! — он постучал ребром ладони по кадыку. — Слазь!..
Тогда я развернулся и схватил веревку. Потянул — привязана, ну да. Ничего, кусок у нас есть, может, пригодится. Рифат как раз чертыхался, прыгая на одной ноге. Брызги, брызги.
Я ожидал, что мы наткнемся на лесника-охотника, хозяина силков. Что он выйдет из-за дерева с ружьем, и погонит нас как скот в свою хату (в которой тоже будет погребок).
Пока ничего. Но шелест, шелест, сплошные звуки. Лес как зверь, застигнутый бурей, дышит, отдувается. Деревья трещат, стряхивают капли. Ливень уже не такой сильный, но все равно — идет.
Я буквально съехал по стволу. Вообще без боли, правда, в землю ушел чуть не по щиколотку.
— Горазд ты лазить.
— Ага. Так что насчет живности? Волков? — Рифат поморщился. Волосы в мокрой грязи, как шапка, только на макушке торчит вихор. — Нет, какой же ты придурок! Вот для чего было возвращаться?
— Ну да, не следовало возвращаться. Так бы не промокли, ага.
Через какое-то время дождь полностью смоет грязь, так что впервые за две недели мы приняли ванну. Или прошло уже больше?
Глаза все щиплет, и это даже не удивляет. Хорошо, что дождик хоть не кислотный. А еще здорово, что женщин мало в армии, и самое главное — на атомных станциях. Сейчас бы мы уже видно, собирали крышки, как в «Фаллауте».
— Все б тебе хохмить. Давай, поперли…
— Рюкзак не забудь.
— Точно, — Рифат подхватил рюкзак и подал мне за лямку: — Понесешь? Мне не тяжело, просто я совсем грязный. А там у нас все-таки еда.
Я кивнул. Мы топали по жиже, и у меня отпало желание болтать. Странный он тип, все-таки, Рифат. Вот и сейчас, идет и матюкался, то и дело спотыкаясь. Он почему-то решил, что нам должна попасться хижина лесника (держи карман шире!) и упрямо тянул меня, то в одну сторону, то в другую. Мол, чутье, интуиция, и все такое.
Когда мы свернули в это Стряпчино, деревеньку людоедов, Рифат сказал что-то вроде этого, разве нет? Насчет интуиции.
— Мы так еще на какую-нибудь хрень напоремся, — не вытерпел я. — Что если таинственный охотник расставил еще и капканы?
Рифат кашлянул, поглядел на меня. Полез в карман и вытащил раскисшую пачку сигарет. Чертыхнулся и зашвырнул в листву.
— Я любил свою дочку. А жена у меня такая была, знаешь… хорошая. Но в своем мирку вечно. Какие-то фильмы непонятные любила, ну ужасы там. А потом стала колоться и кричать, что ей страшно, страшно — потому что по потолку ползают сороконожки. Она визжала: «УБЕРИ УБЕРИ ИХ УБЕРИ», — Рифат сплюнул. Ну, а я ничего не видел, само собой. Но брал метлу, и помню, и делал вид, что гоняю сороконожек по потолку. Тогда жена успокаивалась.
Совсем скоро это перестало помогать. Я идиот, тоже виноват. Знаешь, я иногда думаю, что ТАМ нас будут судить не за то, что мы сделали, а за то, чего НЕ СДЕЛАЛИ. Понимаешь?
— Ага.
— Наркотики… Страшное дело. А я думал, что все образуется само собой. Ребенок… Но когда твоим разумом завладевает эта дрянь, этот червь… Она постепенно подменяет все ценности. И у человека не остается ни интересов, ни эмоций, ни воли. Пустой кожаный сосуд, высосанный досуха. Ты даже не представляешь… Никто не знает, пока не столкнется.
— Ты не расстраивайся. Думай о том, что сейчас мир очищен от наркотиков.
— Все смеешься?
— Ладно, извини, — я понял, что сморозил глупость. Рифат душу можно сказать, открыл. — Знаешь, мне кажется теперь, что мир превратился в один сплошной глюк. Или нет, все наркотики, которые существуют, свалили в общий котел, перемешали, как, а потом боженька ширнул себя в вену. И теперь лежит, балдеет. Когда закончится действие — черт его знает.
— Раньше, за такие слова, я тебе дал в нос. Как минимум. А теперь — согласен. — Рифат хмыкнул и пошлепал дальше. А я — за ним.
Этот разговор вызвал воспоминания об Аньке. Как мы с ней гуляли в парке, и как ели мороженное — всегда только «Большого папу» покупали, с черничным сиропом.
Ладно, что там вспоминать, только душу бередить. И лавочки нашей больше нет, наверное.
Эх, где бы нам найти сухое место…
***
Когда на лес опустилась промозглая ночь, мы отыскали что-то вроде коллекторной трубы. Она уходила в холм, под небольшим уклоном, и далеко в глубине шумела вода. Под землей тело окутывал плотный целлофан душного воздуха, руки так окоченели, что отказывались отогреваться. Я весь дрожал, а Рифат судорожно перестукивал зубами.
— Сс-п-пич-чки… — выдавил я. — У нас ее-есть…
— М-мок-к-рые, — отозвался Рифат.
Мы прошли дальше и дальше, в темноту. Как похолодало на улице! Сейчас бы прижаться к теплой батарее, обхватить руками… О газовом отоплении вообще можно забыть.
— В мок-кром с-спать нельзя, — простучал Рифат. — Н-нуж-жно с-снять од-дежду.
Можно раздеться до трусов, а толку? Сушить все равно негде. Рифат стянул майку, но застучал зубами еще чаще. Поразмыслив немного, он снова влез в скользкое, остывшее тряпье и передернулся, как будто его заставили осушить стакан хлорки.