Буч надел Устрице на голову каску. Уже слышны крики и первые выстрелы — одиночные, неуверенные.
— Я погнал, — кивнул Сандро. Айзек улыбался, как Джоконда с портрета, опять. Кенни подошел, тут же и Попс, сплевывает через щель в зубах и посмеивается. Устрица сжимает и разжимает кулаки.
Броситься на Айзека. Сейчас.
Но он стоит на месте, и живот дрожит под футболкой, залитой пивом, в засохших белых пятнах. Желтая некогда, майка «Нирваны».
— Ты… — Устрица выдыхает, как паровоз. — Т-хыы-ы!
Айзек щелкает затвором и целится. По штанам Устрицы побежали темные ручейки, он поднял мясистые руки, и затрусил всем телом.
Крики и ор, Буч и Сандро уже там, на передовой.
Бабы наступают.
Щелчок. Выстрел.
Устрица кричит. Пуля взвизгнула у него над самым ухом, и мочевой пузырь уже полностью расслаблен, штанины темные. Айзек опустил ствол.
— Ты понял, Андрей? Что ты — даже не обычный парень? Ты понял, что ты — кусок ослиного дерьма? Я НЕ СЛЫШУ!
Толстяк всхлипывая, выплюнул звуки. Может, согласился, а может, послал Айзека к дьяволу. Кому это интересно?
***
Налетела первая волна тварей. Злые. Голодные. Ведьмы с горящими глазами. Мужчины рассредоточены вдоль линии поля, Некоторые бойцы без маек, и в царапинах, будто испещрены загадочными письменами на забытом языке.
Айзек смотрит в бинокль. Когда это делает бравый герой из боевичка, обычно показывают возьмерку на боку. А на самом деле «вид из бинокля» — это овал, с чуть размытыми границами.
Что в этом овале? Оскаленные зубы. Всклокоченные волосы. Растопыренные пальцы, с обломанными ногтями. Искусанные губы. Щеки, с глубокими порезами и предсмертными царапинами жертв.
Они идут и Айзеку кажется, что он понимает этот забытый язык — язык первобытного, животного зла.
— Ну что, стреляем? — Попс так весь и дрожит. Ему не терпится уже.
Айзек не успевает ответить. Сандро дает отмашку, в тварей со всех сторон летят пули. Потрескивают автоматы. Женщины падают, как куклы.
Казалось бы, чего боялся Устрица?
Патроны. Их хватит на пару минут залпа.
Бойцы как один, скидывают автоматы. От выстрелов полегла, может быть, треть женщин. Или половина, но не больше.
Все равно их осталось МНОГО.
Они приближаются, и по виду, не испытывают никаких эмоций. Убиенных сестер они топчут ногами, идут по телам.
Никакого уважения к павшим. Проклятые сучки.
Айзек курит, выдувает дым сквозь ноздри. Ему на мгновение кажется, что у всех покойниц вместо лиц желтые смайлики, с глазами-крестиками.
Сигареты в последнее время помогают. Когда у тебя есть то, что можно контролировать, ты спокоен. Спокоен, пока это ЧТО-ТО не начинает контролировать тебя.
Бойцы бегут как один. Без криков, слышен напряженный топот сотен ног, вздымается облако пыли, и подробности уже не видны.
Но Айзек представляет их без труда — адские картины.
Сквозь безумие на «Лендровере». Женщина с черными, чуть раскосыми глазами. Женщина в маске, на троне — одно лицо. Ряды несчастных будущих кастратов. Палачи в накидках с капюшонами. Все это повторяется, повторяется… Кошмары кажется, никогда не отпустят, и самое главное, что все они однотипные и больше похожи на некое пророчество.
Раньше сны тоже бывали достаточно яркими, но теперь они реальнее бытия. Ты просыпаешься и попадаешь в царство ярости и гнева, где тебя ежеминутно могут разорвать на части, сопротивляешься.
Во сне ты ничего не можешь сделать. Во сне ты герой сюжета.
Из пыли вылетает отрубленная голова. В воздух взметаются ошметки, кровь ляпает в пыль.
На поле свалка. Рвутся жилы, трещит кожа, мелькают израненные руки, раззявленные глотки кричат. Люди задыхаются под тяжестью чужих тел, барахтаются в пыли.
И над всем этим солнце, раскинуло оно веером золотистые грабельки.
Краем глаза Айзек заметил чуть в стороне движение. Сандро и Буч о чем-то разговаривают, кивают в сторону Айзека. Возле него топчется Попс: он рад, что подкосил с десяток сучек. Кенни хмурится, скрестил на груди татуированные руки. На лбу у него испарина, он не стрелял, а только смотрел и стал совсем уж белым, под своими татуировками.
Кровь похожа на черничное варенье. Ляпает в песок, как в муку, от пыли слезятся глаза.
Бук и Сандро спорят, и до группы «Лаймон» долетают обрывки разговора:
— …и чего? Не должны? Шишки чтоль, какие? — пучил глаза Буч.
— Они музыканты, — терпеливо втолковывал Сандро. — Они исполняют свои функции, — он махнул в сторону побоища, — а эти — свои. Ты же не заставляешь плотника строить атомную станцию?
— Ну, я как бы это… — Буч собрал лоб толстыми складками, будто розоватые дождевые черви шевелятся. — Нечестно выходит, что ли?
— Ты прям как маленький, — усмехнулся Сандро. — Они делают свое дело, мы — свое. Раньше на войнах ведь тоже, штабники — воевали по-своему. Тактику разрабатывали, план нападения или там обороны. Каждый должен выполнять свои функции, так что расслабься.
Айзек посмотрел на отрубленную (скорее оторванную) голову. Обвалялась в пыли, как пельмень, трубки и жилы вен как макаронины в панировке.
У Айзека во рту собралась кислая слюна. Совершенно без всякой связи он вспомнил разговор с Устрицей. Как же они все-таки похожи, с Толиком. Но тот жирдяй был податлив, как пластилин, а Устрица петушится.
Он еще придет, наверное, попросится назад, и тогда Айзек помучает его еще немного, проучит.
Сейчас эйфория постепенно отступала вглубь тела, растворялась и замирала в каждой клеточке: там она будет жить до следующего концерта.
Если таковой будет.
Буч теперь просто смотрит на Попса исподлобья. Сандро ушел на другой фланг. Буч хмыкнул, и, проходя мимо Кенни, толкнул плечом в спину.
— Гитаристы, мля. Вас бы туда щас. Ссыте?