Мы повалились в прихожей, гурьбой. Рифат что-то кричал. Плакала Риточка.
Над нами летели самолеты.
Армия. Нас спасет армия? Пока мы друг друга грызем, нас спасают. Мимолетняя, глупая мысль, которая приходи тогда, когда сам ничего не хочешь делать, когда опускаются руки. Пусть кто-нибудь другой.
Самолеты летели один за другим, стены дрожали и вибрировали, а вместе с ними шатались и зубы, вывинчивались из десен.
В армии нет женщин именно поэтому. Кто-то предвидел.
Меня вновь начал разбирать смех, а Вениамин смотрел на меня, зажимая уши. К нему жалась плачущая Риточка, а визг самолетов постепенно скрылся где-то вдали.
— Б-блин… — Рифат постучал по уху, покрутил головой. — Это надо такое… Хорошо еще, что не шмальнули ракетой. Учения? Или боевой вылет?
— Чертовщина, — ответил я.
— У тебя на все один ответ, — Рифат продолжал стучать то по ушной раковине, то по лбу, и все это с чрезвычайно сосредоточенным видом.
— Вызываешь мозги на связь?
— Ой… Я щас тебе вызову…
— Это угроза? — прищурился я.
— У меня ухо заложило.
— Значит, слишком много мозгов… Залепили слуховые каналы, косточки… Молоточек, наковальня — слышал?
— Молоточек… — пробормотал Рифат. — Я тебя только одним ухом слышу.
— А не болит? — поинтересовался Вениамин.
— К черту… Болит, не болит. Валим уже отсюда.
Дверь захлопнулась, но не до конца. В щель попадали лучи, но вот сейчас их на мгновение затмила тень.
Мы смолкли, как по команде. Вениамин прикрыл Ритке рот ладонью, и девчушка не выразила недовольства. Так, потрепыхалась для виду, пискнула, и сразу затихла, когда я приложил палец к губам.
Мелькнула еще одна тень. И еще.
Я вспомнил то ночное шествие, когда я стоял и смотрел, как мимо нас течет поток.
Опять тени.
Идут, но — кто? Хотя нам и неважно. Девяносто девять процентов того, что незнакомцы не будут настроены к нам дружелюбно, значит, нужно ждать.
И что за самолеты? У меня почему-то, не было ощущения, что их отправило на зачистку территорий, например, правительство.
Я уже хотел задать целую кучу вопросов Вениамину, но приходилось молчать.
Рифат подполз к щели, на его лицо упал свет, и каждый волосок бороды подсветился. Рифат же напряжено вглядывался в щель, между дверью и косяком.
«Что там?», — одними губами спросил я. Рифат поглядел как будто сквозь меня, и снова отвернулся. Вениамин продолжал закрывать рот Ритке, и даже в сумраке было видно, как побледнело личико, до синевы прямо.
Тогда я пополз к Рифату. Он так и глядел, неотрывно.
И вот уже и я смотрю. Прижался к нему боком, щеки соприкасаются. Из-за щетины немного щёкотно.
Оборванные бабы. Идут, как одна. Как будто то же самое шествие, но… нет. Они более потрепанные. Они побитые, истерзанные, как будто каждая перенесла групповое изнасилование. Бабки ковыляют, плетутся девочки-подростки, кто в халатах, кто в ночнушках, многие босиком. Вот одна упала на четвереньки и кашляет, кашляет… выплюнула черный сгусток.
Сестрицы текут мимо, даже не обращают внимания. Черные ноги, с варикозными сетками, с «неровностями» целлюлита, грязные, заскорузлые подошвы.
Головы будто обтянуты кожей. Голые груди болтаются бесполезными блинцами, из-под голубоватой кожи выпирают ребра.
Но идут женщины твердо, и веет от строя силой, решимостью. Так последний полк идет на верную смерть, шагает, но знает ради чего.
Они должны были учуять нас. Они, как я думал, реагируют на мужской запах. Но видимо, неделя, проведенная в канализационном тоннеле, не прошла зря, и едкая вонь перебила все запахи. А может, они и чувствовали нас, но у них была цель поважнее.
Позже мы как раз и выяснили, что это была за цель.
— Я тебе рассказывал…
— Т-с, — Рифат толкнул меня. Я отвалился от двери, припал к стене. Вениамин прищурился, отнимая ладонь от Риткиных губешек, девчушка тут же стала отплевываться.
— Они, — прошептал я. — Много.
Почему-то опять вспомнил про Ашота. Он конечно, уже мертвый. Ну а его родственнички? Поджарили его? И жирного братца, Вагана? Наверное, они уже и одного-другого человека из погреба разделали…
Погреб! Быстро в погреб!
Следом раздался гул — снова замолеты. Земля задрожала в такт. Женщины в общей массе продолжали идти, как ни в чем, ни бывало. Лишь некоторые останавливались и смотрели в небо, провожали самолеты долгими взглядами лиц, с печатью тлена.
Рифат что-то сказал. Его голос заглушил рев, а может и мои мысли.
Мы рванули к погребу. До этого я не знал, где он находится, не знал, почему нам так важно туда попасть. Ничего не знал.
Но вот ногти срывают крышку погреба, и темнота дышит сырым смрадом и паутиной, и мы спускаемся вниз, вниз по ступенькам. Кажется, что лечу. А я и могу полететь, стоит только немного напрячься.
Стоит только захотеть и каждый сможет полететь.
Это я придумал? Или нет?
Разве может человек что-то придумать?
Рев над головой. Гудит земля. Дом бросает из стороны в сторону, скрипят балки, лаги, оконные рамы ползут из стен: их замуровали когда-то давно, и теперь они хотят на волю.
Вот я падаю. И думаю, что в погребе могут быть женщины, они затаились в темноте и сидят.