Мы в относительной безопасности. Вот только еда была бы…
Против воли полезли всякие глупые мысли. Что будет, если мы просидим тут три дня? Неделю? Умрем от обезвоживания? Спятим и начнем грызть друг друга?
Даже неохота представлять. Что будет, что будет…
Тут мне даже погреб Ашота показался более желанным, нежели эта нора. Там хотя бы знаешь, что тебя ждет. Там есть шансы вырваться, убежать — хотя бы призрачные, а здесь никаких шансов нет, сплошная неизвестность.
Кто нас здесь найдет, в руинах?
Затем мысли плавно перетекли в другое русло. Нас накрыла волна бомбардировки, и не нужно быть докой, чтоб понять: самолеты скидывали бомбы на женщин.
Кто этим занимается? Группировки, мародеры? Или какие-то другие люди? Нет, скорее всего, правительство, военные. В любом случае, надеяться на помощь нам никто не запретит.
Может, полноценная зачистка началась? Пока мы спали?
— Я подобных бомбардировок еще не видел, — подал голос Вениамин. — Впервые такое. Хотя, меня больше удивляет тот факт, что мы выжили. У тебя будто предчувствие сработало, так? Или почему ты потащил нас к погребу, Ром?
— Не знаю. Интуиция, наверное.
— У него рисунки — сплошные предсказания! Ванга отдыхает.
— Рисунки? — переспросил Вениамин. — Так ты художник?
— Что-то вроде того, — я покрутил пальцами, хотя Веня не мог видеть.
— Художник! — подтвердил Рифат. — Да еще какой! Живые картинки прямо, страшные, прямо сочатся гноем, что ли… Не знаю. Мерзкие рисуночки. А есть и хорошие. Но больше — мерзость. А потом — БАЦ! Эта мерзость происходит на самом деле, и ты просто не знаешь, что и думать. Вот такой он художник.
— Здорово. А я вот не умею рисовать, — вздохнул Веня. — Только писать. Зато дочка вот умеет! Ее никто не учил, а она рисует куда лучше меня, хотя я пару лет в художке отсидел… Потом понял — не мое. Если не идет вот отсюда (раздались шорохи и глухие постукивания), от души, значит не стоит и браться за кисть. Ну, или там за карандаш. И к клавиатуре я всегда сажусь с огоньком. Жалко, Рома, что я не видел твои работы.
— Можно устроить, — сказал Рифат. — Блокнот-то здесь, спички тоже. У меня еще два коробка, так что жги. Только блокнот не спали. Тем более, вдруг мы отсюда не выйдем.
— Что мне в тебе нравится, Рифат, так это твой неугасаемый, неуемный оптимизм, — сказал я. Веня захохотал, а следом смех подхватила и Риточка, тоненьким голоском-колокольчиком.
Спички шуршат в коробке. Чирк-чирк. Слепящий огонек, шар с оранжево-синей мухой в центре. Веня держал блокнот на коленях, листал. Риточка тоже проглядывала рисунки.
— Детям вообще такое лучше не смотреть, — бурчал Рифат. — Мракобесие…
— Истинное мракобесие — там, — Веня потыкал спичкой вверх и она потухла. — А это — рисунки. Так, интересно…
Он чиркнул вновь, пошевелил губами. А я как будто ждал чего-то. Сердце замерло, как в ожидании разгромного отзыва, в преддверии отказа редактора, я даже по-малому захотел.
— Оч-чень живые рисунки, — пробормотал Вениамин. Он пролистнул «Дурунен», «многоэтажку», «живой мост из людей», «младенца».
— Вот этот — мой любимый, — сообщил Рифат, тыкая пальцем в последнего. — Я все жду, когда эта тварь появится. Хочу всадить в него пару обойм.
— Если что-то и сбывается, то так, метафорически, — сказал Венимин. — Не обязательно так и будет прям, младенец-осьминог.
— Но автомат у нас есть, — не успокаивался Рифат. — Так что если он только сунется…
А я почему-то подумал о Королеве. Что возможно, у нее именно такой ребенок.
Кто знает.
— Ты еще и мертвый язык знаешь, — уважительно ротянул Вениамин. — Похвально. И даже удивительно.
— Мертвый язык? — переспросил я. — В смысле?
Спичка потухла. Вениамин неторопливо возился с коробком, а когда вспыхнула спичка, огонь бросил отблески на лицо Рифата и подсветил так, что он показался бородатым гномом, вылезшим из самых недр горы.
— Ну, вот же, — показал Вениамин лист блокнота. — Похоже не санскрит. Я бы даже сказал, что это он и есть, но в смеси с чем-то более северным, более древним.
— Это просто каракули, — усмехнулся я. Рифат чиркнул еще одной спичкой, а Риточка тоже стала заглядывать в блокнот.
— Нет, не каракули, — покачал головой Вениамин.
— Этот же символ у него на спине! — воскликнул Рифат. — Типа стигматов. Представляешь?
— Ой, — поморщился я, — да нет у меня никаких стигматов. Там просто, шрамы.
— Ты их не видел. Там тот же самый рисунок, что и здесь! Я ведь тебе говорил тогда, а ты тоже отмахивался.
— Ладно, допустим. Веня, ты можешь перевести?
— Нет. Но это связано с чистотой и разрушением… Санскрит чем-то напоминает нотный стан, не находите? Один символ можно расшифровать как целое предложение, фразу. В этом символе я вижу именно дух, но сказать конкретней не могу. Одно точно: это не каракули. Это какой-то древний язык.
Он пошуршал страницами в темноте. Когда тухла спичка, мне казалось, что погребок наш заполняется чернилами. И еще этот образ младенца перед глазами…
— Мы так и будем сидеть? — спросил Рифат. — Предлагаю попробовать еще раз.
— А зачем? — сказал я. — Здесь тишина и покой. Здесь относительно безопасно. На черта нам выходить на поверхность? Кроме того, разве ты не хотел уединения? Ну, в деревеньке жить, затворником? Вот и представь, что ты затворник.
— Иногда лучше жевать, чем говорить.
— Было б что — жевал.
— Ох, не давите на мозоль!
— Пап! А когда мы уже будем кушать? Никогда уже, да?
Меня стал разбирать смех. Рифат зажег очередную спичку, а Вениамин досмотрел и последний рисунок, с птицами. Резкие линии, острые крылья. Только теперь я понял, что это значит.
— А птиц он нарисовал позавчера, — сказал Рифат. — Это ж бомбардировщики.
— Похоже на то. А что еще сбылось из блокнота?
— Многоэтажка. Опять же, портрет королевы я написал еще ДО того, как началась вся эта катавасия. Накануне Импульса.