— Но это работает, — пробормотал Рифат. — Прямо мистика. Нам нужно все-таки попробовать…
— Можно водички? Пап, мо-ожно мне водички, я хочу пииить.
— Вот, вот… «Достал»! Что бы вы делали без меня?
— Ну, ла-а-адно, беру свои слова назад. Ты молодец. Только дай подумать немного…
Прожужжала змейка. Потом — звуки свертываемой с горлышка пробки. Бульканье, глотки.
— Фу! Невкусная!
— Рит, не капризничай. Другой нет, все равно.
— Да она и впрямь гнилая. Вы не баламутьте бутылку, осадок не поднимайте.
После Рифат как-то успокоился что ли. Может, внял моим словам, а может и впрямь решил, что выбраться отсюда мы сможем, когда приспичит, а сейчас надо отдохнуть.
Стены сделались мягкими, как пластилин и меня стала засасывать влажная нега. Я провалился в почву, и, ощущая телом каждую пору, каждую трещинку земли, и полетел в темноте.
Поле, стопы утопают в земле, и что-то должен был вспомнить. Но как не ломал голову, ничего не получалось. В небе каркает воронье, а вот стог сена, и под ногами шелестят сухие колосья, а чуть дальше — зелено-рыжие, покачиваются на ветру.
В одном месте примяты, в другом нет, и меня туда тянет как магнитом.
Каждый шаг отдается болью в голове, ломит виски. Вороны насмешливо каркают, будто задирают издалека. Они не летят за мной и простуженное «ка-хр-р», с хрипотцой, несется в спину.
Ближе и ближе… Это круги на поле, как в фильмах про инопланетян. Точнее — круг. С завитками, точечками… Смотрел как-то передачу про это. Там сказали, что почти все круги дело рук человека.
Но бывают и исключения.
Начинают вибрировать зубы. Это уже случалось раньше, я помню. Они вывинчиваются из десен, и во рту становится солоно.
Сплевываю чем-то густым. Идти все труднее и труднее.
Из носу течет и сам воздух сопротивляется, как будто иду навстречу урагану, но никакого ветра и в помине нет. Просто… сложно сделать шаг. И еще один.
Провел ладонью по носу — кровь. Не знаю зачем, но мне нужно идти вперед. А каждая клеточка сопротивляется. В поле нет никого: ни палачей, ни женщин, ни голых мужчин. Сам я тоже одет, но ощущения такие, как будто за мной следят зрители невидимого стадиона, многоликая толпа.
На руке густая кровь, почти черная, и я размазываю ее по лицу, провожу по волосам…
Рот будто камешками забит, и я выплевываю зубы, а из носу продолжает идти кровь.
Гул, как из трансформаторной будки, наполняет голову, и я хочу повернуть назад, но уже не могу.
«Инопланетный» узор притягивает магнитом, и вот уже я в центре него. Сверху свет, призрачный, с синевой. Он пропитывает насквозь, и волосы выпадают уже пучками, а зубов не осталось: десны с гладкими, влажными дырками, и соленая горечь во рту, как будто наглотался жидкости из банки маслин.
Руки — ссохшиеся, как у кузнечика, или пришельца, полупрозрачные. Но я делаю шаг, и делаю второй, и боль пронзает тело. Третий шаг я доделываю, падая на четвереньки. Кожу обжигает искусственное пламя, боль, зарождается внутри меня и прорывается наружу, вместе с криком.
Меня тормошат настырные руки.
Вокруг темнота, никакого света. Рот все еще наполнен соленой гнилью, но зубы на месте. И меня передергивает от отвращения, и тошнота подступает к горлу.
— Рома, Рома! Все нормально, эй? — Чиркнула спичка и яркий огонек ослепил глаза. — Все нормально? — повторил Рифат. Он теперь был похож не на гнома, а на заросшего бородой гоблина. Страх скрутился кольцами где-то внизу живота, как змея.
— Все нормально, — прохрипел я. — Да… Кошмар приснился. Я кричал?
— Да, — кивнул Рифат.
— Ладно… Что там, с выходом? Не пробовали?
— Там видно свет, — сказал Рифат. — Но попробуй, подыми крышку. Тяжело. Интересно, дом целиком рухнул или что-то осталось?
Я встал и подхватил обломок лестницы. Нужно придумать что-то… Кошмар до сих пор бродит на задворках сознания, хочется чем-то занять мысли, чтоб не думать о нем.
Крышку не поднимешь, как будто многотонная плита, но из щели тянет свежим воздухом. Света я никакого не вижу. Наверное, уже наступила ночь.
В желудке у меня бурчит, но голод как будто затаился. Завтра утром он накинется на стенки желудка, и будет рвать их остроотточенными когтями.
Но вот запах тормошит голод, и мне становится не по себе. Как сильно организм отощал, если у него вызывает аппетит ЭТОТ запах.
— Ну и что там?
— Пахнет, — ответил я. — Горелым мясом.
И тут же слюна собралась во рту.
— Добрый вечер, — микрофон противно заскрипел и многие закрыли уши ладонями. Кто-то хмыкнул, полушутливые «здоров» и «как сам?» в ответ. Смешки, смешки.
Без гитары Айзек чувствовал себя на сцене не в своей тарелке. Что говорить? Он подготовил речь, но… это же не концерт. Это что-то вроде собрания, на котором
(решается твоя судьба и лучше бы тебе собраться с мыслями)
— Сегодня, как вы поняли, играть мы не будем. Сегодня мы обсудим организационные вопросы, все то, что касается вашего будущего.
Посмеиваются. Шум, гомон. Все громче и громче, как будто он, Айзек — новый учитель, а вся эта шушара, грязный, вонючий сброд — школьники.
— Попрошу тишины. ИЛИ ОБЯЗАТЕЛЬНО НАДО ОРАТЬ?
Поблескивающие пуговицы глаз. Некоторые смотрят с откровенным презрением, другие — со злобой.
— А ты и без гитары отлично поешь, — усмехнулся кто-то. Айзек решил, что это Устрица.
— Это касается вашего будущего. Изначально наш план состоял в том, чтобы уничтожить как можно больше женщин, и когда они наступали, и когда… ну, вы все знаете про эти шествия, про «сонные поляны».
— Знаем! Давай быстрее лупи.
Айзека передернуло. Он заставил себя говорить все тем же звучным, проникновенным голосом.