— Не болтать в строю! — прорычал Лось.
— Мы в армии что ли? Или в колонии? — спросил я. — В кузове один, Туберкулезник. Там и ищите.
— Ты врач, что ли? — прищурил глаза второй. У него шрам на губе, похож на червячка, забравшегося под кожу. Дождь моросит между нами, капли попадают в лицо. Холодно, сыро. Ветер подталкивает, с насмешками. — Ты мне подергай тут еще, плечиками своими, туберкулезник!
Тугой приклад врезался в живот, я согнулся пополам, из глаз брызнули слезы.
Лось выволок из кузова хихикающего туберкулезника. Он упирался ногами, цепляясь пальцами за борт «Камаза».
— Он выделывается! Сукин сын, выделывается еще!
Туберкулезник икнул, сидя на асфальте, в луже. Лось охаживал его «берцами», а он не мог или не хотел вставать. У меня по спине бегали мурашки, волосы на затылке шевелились, от такого зрелища.
Лось посмотрел на свой бушлат, перевел взгляд на меня. После взглянул на второго, «шрамированного».
— Ах, ты, п-падаль, — рыкнул Лось и вскинул автомат.
Щелкнул затвор, грянул выстрел. Туберкулезник разложился на асфальте, как морская звезда, раскинул руки-ноги.
Голова треснула, как арбуз, и из дыры поползла губчатая дрянь.
— Ну и нахрена? — Шрам скривился.
— Да ты погляди, е-мое! — Лось потряс фартук блевотины. — Чертополох драный! Кому он нужен?
Вопрос повис в воздухе. Нас куда-то гонят, нас слепят фары, нас облаивают собаки, и поневоле чувствуешь себя заключенным.
Еду нам практически не давали. Сухой картон или там куски рубероида — вроде как галеты с сыром, воду, отдающую гнильцой. Мы-то на самом деле не зэки, а солдаты.
Нас погнали по коридору, и подошвы стучали о желтоватый кафель, а трубки ламп испускали нездороый свет, от которого слезились глаза. Вряд ли нам предложат баню, я вообще уже забыл, что это такое: подставить тело горячим струям, расслабиться.
Мы топали молча, как в моих снах, и может быть, не только я вспоминал те самые кошмары.
Нас гонят как овец, и задние ряды наталкиваются на передние, я втыкаюсь носом в чье-то голое, склизкое плечо.
Вениамина утешать нет смысла, как и нет смысла что-то говорить. Он тоже это понимает. Мы с ним держимся какое-то время за руки, но потом между нами вклинивается поток. Помимо лая собак, гомона, матерных окриков, автоматных очередей, я слышу и еще что-то, вроде статического трансформаторного гула.
Потом нас сгоняют в подземелье. Во всяком случае, так кажется. Здесь сырость сухая, и я стучу зубами, теперь уже совсем потерявшись в общем потоке.
Удержать бы сознание в раскалывающейся башке… и не упасть бы, затопчут.
Снова темнота, толчея, люди тянут друг друга, дергают.
И вдруг свет в лицо.
— Роман Филатов? — прорычал чей-то голос. Я разлепил губы, но сквозь них вышел только легкий свист. Тогда я попробовал кивнуть и погрузился в непроглядную чернь воды, с надеждой, что там нет того младенца-спрута, из моего блокнота.
***
Серое небо пллевалось мелкими капельками, ползали завитки туч, и клочки грязной ваты наслаивались друг на друга. Тучи целиком состоят из этих мелких капелек — конденсированных, заряженных электричеством частичек.
— Мы это… с вами бы, — замялся мужик с наколками. Айзек недоумевал, зачем решать такие вопросы на улице, на дожде, но стоял вместе со всеми. Тут Рамис, Пантелеев, и Скачков, подтянувшийся со своими ребятами буквально полчаса назад. Попс тут, и Кенни, его не видать за спинами других. Сандро скрестил руки на могучей груди и смотрит на расписного мужика.
— Мои пацаны уходят, кароч, е… Чо делать — сами не знаем, поэтому к вам пришли. Нас немного, но мы того… С вами бы, — «пахан» шмыгнул носом и сплюнул в сторону. — Короче, ну часть туда уже ушла. А мы чо — решили к вам…
— Примкнуть? — подсказал Сандро. Мужик угрюмо кивнул. За его спинами человек сто, не больше. Переговариваются, смешки издают. Беспокойное стадо.
— Ну, типа того. А чо делать? Щас вообще голяки везде. Переложат нас по одному, переложат, нача-альник…
— А вы, сколько народу переложили? — крякнул Пантелей. — Мы вас взять можем, конечно, но… наши ребята, могут ли они доверять вам?
— А сейчас такое время, — «пахан» вновь шмыгнул носом. — Никому доверять нельзя. Но если вы не хотите, мы так… ну, пойдем куда-нибудь. Мы по дороге на тварей наткнулись, типа из этих. Ну, которые зачистки делают, зондер-команда, е-мое! Еле ноги унесли.
— Кто такие? — нахмурился Пантелеев.
— Те, которые яйца режут, — пояснил «пахан». Айзек заметил, что на веках у мужика набиты глаза. То есть, он все видит, даже когда спит. — Ну, увозят и режут. Не все же сами, того, идут.
Айзек устал от косноязыячия этого вымерзшего, промокшего мужика. Трепета его синие картинки вызывали не больше, чем татуировки Кенни.
— Хватит уже базарить, — кашлянул Айзек. — Вы с нами. Но знайте, если кто скрысит, то расправа последует незамедлительно. Да и чего я вас пугаю, — вздохнул Айзек. — Вы этим только себе навредите. Поэтому, если у кого-то вдруг возникнет желание украсть жратву или оружие, кого-то прирезать или отбрать понравившуюся вещь, просто вспомните о «зондеркоманде» и собственных… ну выпоняли. Засим, предлагаю заняться насущными проблемами.
— Слышали, братва? — проорал «пахан». — Нормально, живее-оом!
«Братва» заорала, заулюлюкала.
Пантелеев, Сандро и Рамис переглядывались, косились на Айзека, а он просто скрестил руки на груди.
***
Проснулся я от жажды и холода. Еще понял, что стою посреди огромной залы, голиком. Высокие своды, темные стены, и мне задавал вопросы какой-то жирдяй, мелькала желтая рожица, с глазами-крестиками. Причем тут эмблема «Нирваны»?
Уж не во сне ли была поездка, на грузовике? Хотя, я бы скорее поверил, что нахожусь во сне СЕЙЧАС.
Одно «но»: я точно не сплю.
Сердце колотится, подступает к глотке. Шаг, еще один, на коже пупырышки, а мошонка сжалась в крохотный плотный комочек. Впереди синеватые очертания спинки трона, и не видно, сидит ли там кто-то.
Однако я знаю, что он не пуст.
Шлеп, шлеп по плитке. Мурашки бегут по коже, как муравьи и щекочут нервы. Все тело будто пронизано гитарными струнами, и по ним пустили ток.
— Я долго тебя ждала, — голос приятный, мелодичный. Жутко знакомый. — И вот ты пришел.
Огибать трон страшно, я не хочу знать, КТО там. Но я все-таки обхожу его по кругу, но… сколько бы не шагал, вижу женщину сбоку. На лице у нее карнавальная маска… вросшая в лицо. Из-под маски выступает что-то бордово-синеватое, как будто черничному джему тесно. Маска вроде бы костяная, и растет прямо сквозь кожу.
— Кто ты? — отвечаю я одними губами. А может, мы и не разговариваем вслух.