— Что ты хочешь?
— Тебя. Всех. Мы будем вместе, все для этого готово. Ты хочешь меня?
Я все еще переставлял ноги, в тщетной попытке разглядеть ЕЕ, под стук крови в висках.
— Мы будем вместе вечно. Только скажи, как сильно ты меня любишь…
— Я тебя люблю.
— У нас будет ребеночек… Слышишь, Ром?
— Будет ребеночек… — повторил я, как эхо. Сознание заволокло теплым туманом, в желудке кислый жар, будто я глотнул какого-то зелья. — Но мы же с тобой… Оля, мы с тобой…
— Оля? — насмешливо оборвала Королева. — Я не Оля.
Она захохотала, заливаясь, а я теперь видел трон спереди. Маска отвалилась, глаза Королевы превратились в черные воронки, и из них бросились врассыпную мелкие сороконожки или мокрицы, а рот твари ощерился зубами.
— Ты хочешь меня? — вопрошала Королева.
Челюсть свело, а отступить назад не получается — ступни примерзли к полу. Я вырывался, как олененок из капкана, а Королева меж тем встала, помахивая полами балдахина, и руки ее провисли вдоль тела плетьми.
Правая нога с хрустом отделилась от пола, я заорал, и из глаз брызнули непрошеные слезы. Потом потерял равновесие и плюхнулся на задницу: левая нога так и приклеена к полу, вывернута в голеностопе. Сознание застлала пузыристая пелена, зеленая.
«Проснуться, проснуться»
Мясо отрывалось от стоп лохмотьями, колено вывернулось под опасным углом, накатила тошнота.
Я кричу, кричу…
Маленькие отростки ощупывают тело, лижут щеки, глаза. Твердые, осторожные щупальца, они скользят по лицу, по губам.
Я хотел отпоползти назад и наткнулся на стену. Королева нависла надо мной: темный, размытый силуэт. Пористая масса лица находилась в непрерывном движении и сквозь эту кровяную маску проглядывали знакомые черты. Я вспомнил о Северном сиянии, ведь сейчас надо мной разноцветные всполохи…
— Ты хочешь меня ты любишь меня этот мир только для нас ты любишь меня, — скороговоркой твердила Королева. Я что-то мычал в ответ, и тут нос и затылок вдруг взорвались так, как от «чиха».
— Ты любишь меня? Эй, ты слышишь меня? Рома!
Королева растворилась. На ее месте возник Вениамин: лицо чумазое, контрастирует с сединой. Он присел надо мной, протягивая дрожащие ладони.
— Что т-так-кое? Где мы?
— В камере, — ответил Вениамин, смахивая со лба прядь. — Ты кричал. Плохой сон?
— Ага, — пробормотал я. Отголоски кошмара все еще бродили в растревоженном мозгу, в груди полыхало ледяное зарево ужаса, и кровь медленно, но верно разносила его по жилам, растворяла. — Все нормально… Где Рита?
— Мне не доложили, — Вениамин резко встал, так что щелкнуло колено, скрестил руки на груди, и заходил по камере.
Сырые стены, никаких тебе окон. Тяжелая дверь, черно-зеленая. Пол бетонный, но вряд ли мы в тюрьме, поскольку вытяжка в углу забрана пластиковой решеточкой.
— Что они с тобой сделали? Почему посадили нас в одну камеру? — спросил я. Спина горит, как после мази «Финалгон», но избирательно так, что ли, как будто целая куча царапин на коже.
Сразу Оля перед глазами, и водопад. Все это было очень-очень давно, еще в День Первый, но я вижу это необычайно четко. На мгновение, вместо стен камеры передо мной распустились зеленые листья кустарников, и я услышал шум бегущей из трубы воды.
«Что это у тебя на спине?», — спросила она. А я в шутку ответил, что это, мол, девушки виноваты, впиваются в порыве страсти.
— Не знаю. Я ничего не знаю, — ответил Вениамин, ероша волосы, нарушая тем самым иллюзию. — Да разве это важно? Что ты видел, там? А?
— Где? — нахмурился я.
— Ну… Ты видел ЕЕ?
— Как понять?.. — нахмурил я брови.
— Какие сны тебе снятся? — в лоб спросил Вениамин. Глаза у него бегали, то и дело обшаривали камеру, каждый уголок. Он облизнул сухие губы — язык мелькнул как у змеи.
— Ты ведь сейчас не рисуешь. Значит, подсознание должно давать тебе картинки.
— В смысле?
— Твое подсознание выливается в рисунки, а ты брался за карандаш уже долго. Ты видел, чем все это закончится?
— Н-нет.
— Знак у тебя на спине. Он горит. — Веня сказал скорее утвердительно. И снова стал мерять цементный пол широкими шагами. Потом зарыл пятерни в седую шевелюру: — Ты можешь повлиять на это. Ты должен рисовать, это твое оружие. Знак на спине…
— Вень, прекрати… У тебя не болит…
— У меня все болит, — он показал крепкие зубы. Не желтые, а как будто тоже, с налетом пепла. — Кроме головы. И мозг работает четко. Знаешь, почти все предсказатели — шарлатаны. Они поют свою песню, а потом притягивают произошедшие события за уши. С тобой все иначе. Ты можешь моделировать события.
— У меня, правда, горит спина, — осторожно ответил я, и тоже облизал губы. В горле как-то вдруг сухо стало. В последний раз я пил дожедевую воду, сладковатую, с химическим привкусом, когда нас вытащили из грузовиков, и выстроили вдоль дороги. Тогда, когда застрелили «туберкулезника». — Откуда ты знаешь, что этот знак… горит?
— Ты на животе лежал, — дернул плечом Вениамин. — Майка задралась, да и… честно, заинтересовался я. Извини, — он отвел взгляд.
От этого я совсем уж почувстовал себя не в своей тарелке. Веня, конечно, нормальный мужик, башковитый. Но он что, рассматривал меня, пока я был в отключке?
— Они проступили четче, линии узора стали рельефными, — продолжал он. — И добавились новые. Я смог прочесть символ «в отражении — сила», но это сложно, потому что линии можно трактовать по-разному, а я не такой уж знаток, — он стер крупные капли пота со лба. — И еще: «самое дорогое отдай врагу».
— Немного же там смысла, в этих узорах, — только и сказал я. — Вот дураки люди, а? Убивают зачем-то друг друга. А всего и надо, что оторвать у себя самое дорогое. Кстати, для большинства мужиков, самое дорогое это пенис. А вот…
— НЕ ПАЯСНИЧАЙ! — взревел Веня. И тогда я понял, что не в своей тарелке как раз ВЕНЯ. Крыша поехала.
Я всегда называл вещи своими именами.
— Вовсе и не шучу. Какому врагу? Что я должен отдать? Какое отражение?
— Ты должен взять самое ценное, что у тебя есть и отдать врагу. Ты должен использовать отражение… Ты рисуешь. Вот! — он сунул руку в карман, и я почему-то подумал, что он сейчас вытащит оттуда змею или гранату, или дохлую крысу. Но нет — он вытащил карандаш. Обычный, желтый, с розовой стеркой на конце.