— Бери.
— Нет, где ты его нашел?
— Где нашел — там уж нет, — фыркнул Вениамин. — в твоем подсознании зашифрован ключ. Но ты сам не должен его увидеть. Слушай, ты не читал в детстве мифы и легенды древней греции? Минотавр, Персей, в частности?
— У тебя точно не болит голова? — я попробовал подушечкой большого пальца острие, повел по шероховатому дереву.
— Слушай… Вот твое главное оружие, — он кивнул на карандаш.
— Мамонта завалю, думаю, — протянул я. — Погоди, причем тут Геракл?
— Сейчас не время для шуток, — отмахнулся он. — Не про Геракла я говорю, а про Персея.
— И все-таки, что там со стигматом, — поморщился я, пытаясь дотянуться до того самого места, заветного — между лопаток. Больше всего горело как раз там, а ведь раньше выше поясницы не поднималось. Неужели и впрямь узор «вырос»? Собственно, горело и раньше, в предыдущие дни, но я как-то не особо обращал на это внимание. Да ведь и не заглянешь, на спину-то. В детстве, помню, пытался сцепить на спине руки, в замок — и то с трудом получалось. — Посмотришь еще? Может, считаешь какую-то дополнительную информацию? Моделирование какое-то…
— Дело не в этом. Королева — все равно, что эта тварь, медуза Горгона. Только обращает она в камень не людей, а их сознание. Она должна увидеть свое отражение, и только ты сможешь подставить ей «зеркало», понимаешь? Она должна обратить на себя свое влияние, Ром!
Завертелся ключ в замке. По спине сразу побежали мурашки, а кожу на спине прямо покалывало чувствительно.
На пороге возник жирдяй. Черная майка натянута поверх плотной куртки, которая топорщилась комками. На лице жирдяя бродила ухмылка, а на животе красовалась желтая рожа, с глазами-крестиками.
За спиной толстяка маячил тип, с сильно выдающейся вперед нижней челюстью, и тускло поблескивающим «калашом» в руках.
— Привет, ребятки, — кивнул он нам. — Как делишки?
— Лучше не бывает, — ответил я, все еще переваривая речь Вениамина. Что он имел в виду? Персей, Горгона… Не иначе, у него съехала крыша. Писатель то же еще, фантаст.
— Королева ждет тебя, — рожица на майке жирдяя как будто подмигнула. — Давай, на выход.
Я оглянулся на Вениамина. На спине продолжали гореть «иероглифы-стигматы».
Королева ждет. Ну, если ждет…
Когда мы шли по коридорам, в компании толстяка-фаната «Нирваны», и бугая с выпяченной челюстью, меня охватило дежа вю.
Все холоднее и холоднее, и сырость, сырость опять…
***
Оранжевые языки лизали небо, бензин тек по асфальту, и радужная лужа тут же вспыхнула. Айзек заслонился ладонью от зарева, пахнуло мазутом и гарью. Огонь порыкивал, схлестнувшись с ветром.
— Бред какой-то… — прошептал Пантелеев. — Всякое видал в жизни, но такое… От чего ж они с ума сходят?
Рамис что-то бормотал на своем, губы как резиновые, Сандро все посмеивался.
— А если бы в грузовике была наша малышка?
Айзек оглядел «командиров». Они и еще сейчас еще не все поняли. Людей собрали, это хорошо, но не понимают, что чем ближе…
И вот второй грузовик за сутки. Плюс, десять человек застрелилось, а еще трое занялись членовредительством, и истекли кровью.
— Поражающие факторы ядерного оружия, — сказал Сандро, — всем известны?
— Сейчас не время, — оборвал Пантелеев.
— Мы не будем брать… Нет! Я не согласен! — Рамис ударил себя кулаком в грудь. — Надо быть дауном, чертом последним, чтоб бомбу с собой брать! Она рванет, жи! Надо подальше отнести, а то все… Всех, кого мы собирали, они жи на воздух полетят! — он сбивался, с трудом находил нужные слова, то и дело вставляя гортанные возгласы, и Айзек глядел на него с легкой улыбкой.
«Генеральный штаб» в поле, возле трассы. Полыхал грузовик, коптила резина, и кто-то из солдат все еще пытался потушить горящий остов, зашвыривая его землей. Чуть поодаль с криками носился силуэт, объятый пламенем. В небо плыли клочья черного дыма, с хлопьями от сгоревшей резины, едкий запах выдавливал из глаз слезы, и от него спирало горло.
Силуэт носится и только усугубляет этим положение: ему бы упасть и кататься по мокрому асфальту. Вопли силуэта взрезали барабанные перепонки, и солдаты сбивали с него пламя брезентом — тоже ошибка.
Но вот силуэт упал и затих.
Дурачье, наконец, догадалось залить его водой. Лохмотья одежды зишипели, вплавляясь в кожу, силуэт взбрыкнул ногами, а его все поливали.
Колонна стоит. До Королевы километров сорок, не больше, а «войско» замерло всей кавалькадой. В воздухе витал гул, какой можно услышать возле трансформаторной будки, ветер разносил запах сгоревших котлет. Айзек проглотил слюну, и поморщился. Кажется, уже лет сто назад он не то что ел, а хотя бы видел отбивные или те же котлеты.
Гудение вилось над головами, висело, как назойливая туча комаров.
— Видите, я же говорил, — Айзек пожал плечами. Выдержка, выдержка. — Чем ближе, тем хуже. Дальше ехать опасно, пойдем пешком. Тут не так уж далеко, и как мы поняли, у каждого человека свой запас прочности, что ли.
— Мы вообще никуда не пойдем! — заорал Пантелеев, брызгая слюной. — Мы только людей губим, понимаешь ты?!
— Отпусти.
Здоровяк, кажется, сам не заметил, что схватил Айзека за воротник. Схватил и тряс, тряс, и даже теперь пальцы не разжал. И выкрикнул вдруг:
— Из-за тебя все… Ты с ней заодно! — А потом Пантелеев засмеялся, захохотал. Из глаз у него побежали крупные горошины слез, а изрезанное морщинами лицо мигом покраснело.
Выдержка. Выдержка.
Бомба и весит-то всего-то тридцать восемь килограмм. Не ядерная, естественно, и с детонатором, а мощности хватит, чтоб сравнять с землей Королеву и ее подданных.
— Первый поражающий фактор — ударная волна, — сказал Сандро. У него чуть подергивалось веко. — Второй — световое излучение. Оно такое яркое, что сетчатка сгорает, как целлофан.
От стоящих чуть поодаль солдат, отделился один, наиболее смелый. Пантелеев все хохотал, цепляясь за Айзека, потом стек вниз, на грязный асфальт, чуть не стаскивая с того штаны.
— Извините… Разрешите…
— Говори.
— Айзек… Товарищ, или как правильно? Извините… Что мы будем делать дальше? Какие будут приказания?
— Перерыв полчаса — отдых, потом сборы. Идем пешком, сорок километров, и мы в гостях у сказки. Грузовики оставить, гаубицу тоже. С собой берем оружие и ручную кладь. Понятно?
Солдат косился то на Айзека, то на Пантелеева. Рамис молчал, покусывая изнутри щеку. Сандро спросил у солдата: