Надо мной вспыхнул свет. Не факел и не свечи, а обыкновенная люстра со стекляшками. Они задорно переливались и подмигивали, но меня пробрал мороз. В воздухе висело почти осязаемое напряжение, и пульсации, эти зародыши неведомых звуков, поддавливали барабанные перепонки.
А вот и трон, почти в самом конце зала.
— Эй! Я знаю, что ты там! — голос хриплый, изо рта валят клубы пара. Даже не верю, что смог выкрикнуть это, потому что замираю от страха: сердце бьется неровно, а кожа топорщится мурашками. Перед глазами — мертвый смайлик, с глазами-крестиками.
И не видно, что на троне. Кто-то скулит, будто бы, пищит.
Я приблизился к спинке. Она сплошь исписана иероглифами, рисунками, выпуклыми такими, вроде барельефов. Как будто обрывки древних культур смешали в кучу, а затем вылепили эту спинку.
В глазах зарябило, когда я присмотрелся к креслу. Фигурки расплылись и «картина» стала напоминать пластилиновый мультик: мужчины хвалились гротескно огромными причиндалами, а женщины с ухмылочками щелкали ножницами.
В переносицу вступила ледяная игла, как будто я проглотил слишком большой кусок мороженого. Игла повернулась по часовой стрелке, царапая черепную коробку изнутри, и сразу вернулась тошнота.
Закрыл глаза, сделал глубокий вдох. Теперь фигурки вроде бы не двигаются. Их окружают письмена вроде арабской вязи, орнаменты, которые можно принять за что угодно.
Опять всхлипывания.
Я медленно обошел трон по кругу и, слава Богу, он не вертелся, как в том кошмаре. Когда я мельком взглянул под ноги, увидел, что лед стал прозрачнее и как, будто чуть подтаял.
Ожидал увидеть на троне кого угодно. Но только не ее.
И не голую.
— Что… Что они с тобой сделали?! — тело не слушалось, ноги дрожали. Надо бы броситься к ней, и скорее освободить, а я как болван стоял. И губы у меня прыгали, и коленки тряслись как перед дракой, которую заведомо проиграл.
— Помоги… — прошелестела она, поблескивая затухающими искорками в глазах. Почему-то перед глазами то оскаленное лицо, со столба. Лицо, похожее на Юркино.
Я сорвался с места, схватил пальцами путы, и тут же отдернул ладонь. Жжется.
Что это, черт возьми?
Как скользкие кишки. Я вытер слизистую дрянь о штаны: хорошо хоть не раздели догола, как во снах.
Тело несчастной девушки перетянуто, спеленуто этими слизистыми щупальцами. Как толстые червяки в соплях. Я схватил еще одну «кишку», потянул.
Девушка вскрикнула.
И только после этого крика я понял, что это на самом деле ОНА. Оля.
Она на троне. Голая, перетянутая многочисленными «восьмерками» слизистых пут, вонючих щупалец.
— Н-не нх-ада, — прошелестела она. — Рома… Мне больно…
— Сейчас, сейчас… — несмотря на холод, меня мигом прошиб пот. Может, оттого, что она произнесла мое имя вслух. Как же… что же сделать?
ЧТО ДЕЛАТЬ?!
— Не трудись, — затанцевал насмешливый голос под потолком. Я вздрогнул. Этот же голос, который я слышал в многочисленных кошмарах. Но Королевы нигде нет. — Ей уже не помочь.
— Отпусти ее, тварь! — проорал я. — Тебе нужен я! Так выйди сюда, дрянь!
— Не дери горлышко, любимый.
— Помоги… Р-рхо-ома-а…
На кишке вздулся пузырек. Растет, растет. Я машинально опустил все еще пульсирующую жаром ладонь в карман. Карандаш!
(перед тем как сломаться заостренный кончик карандаша выдерживает давление порядка 264 килограмма на квадратный сантиметр)
Факт всплывает в мозгу так же легко, как и воспоминание о том, первом разговоре с Вениамином.
«Несущая частота магнитного поля Земли изменилась».
Я уже занес над головой острие. «Кишка» взорвалась, и я еле успел прикрыть лицо. Запахло палеными волосами, едкая дрянь жгла кожу, а Оля визжала так, что лишь каким-то чудом не лопалась горло.
Щупальца стягивали Олю, как тряпичную куклу. Брызги поедали голые бедра, и на молочно-белой коже расцветали бордовые раны.
И уже через мгновение они превратились в жадные рты-разрезы. Брызнула кровь, я выронил карандаш и заложил уши. Визг сопровождался громогласным хохотом, и казалось, что стены сейчас рухнут и расплющат меня по ледяному полу.
Широко распахнутые глаза Оли ползут из орбит, одна из веревок все сильнее перетягивает нежную шейку. Рот треснул, и из уголков потекла кровь.
Это не Оля. Не может быть такого, ведь… просто не может, и все тут. Я должен был ее спасти, и мы…
Она кричит, и кричит, буквально расползается на части.
Лохмотья кожи падают на пол, он теперь уже не матовый вовсе, а зеркальный. Течет густая дрянь, вроде картофельного соуса, с кетчупом и обрывками переваренной капусты. Вот упал скальп-мочалка, а жижа бурлит, пузырится.
Я отполз от трона назад. Это не Оля. И тогда был не Юрец, на том столбу, а тоже, кто-то другой, Королева со мной играет. С таким же успехом здесь могла быть моя бабушка, умершая пятнадцать лет назад.
— Ты любил Оленьку, — прогремел голос. — Ты ее любил?
— С-сука… Выйди, покажись!
— Ты этого хочешь? — голос теперь совсем знакомый. Он и раньше казался знакомым, но сейчас я вот-вот пойму, кому он принадлежит.
Сложно, как будто пытаешься вспомнить слово, а оно вертится, вертится на языке, но никак не всплывает.
— Ромашьк, ты меня хочешь?
Теперь я — глыба льда. Волосы на затылке встали дыбом и зашевелились. Отростки на троне хлюпают жижей, в водухе висит запах болотистых испарений. Отростки эти похожи на слоновьи хоботы, с которых начисто сорвали кожу.
По лицу течет пот, пощипывает глаза.
Королева появляется внезапно. Вот никого, а вот фигура, в центре зала. Огни разгораются еще ярче, потолок теряется в черноте, и там жадно пульсируют мертвенно-голубые огоньки.
Королева не в маске, и лицо теперь тоже весьма знакомое.