— Милый Ромашочек, ты тратишь нервные клетки! А они не восстанавливаются.
Любимая фраза Ани. Но эта тварь — НЕ ОНА.
Я тяжело дышал, глядя в это знакомое, без капли стервозности лицо. Сейчас Аня разве что бледная, ну, и в непривычной одежде: странное платье, узкое на груди и на бедрах, а внизу «расклешенное». Перчатки на руках, белые. Волосы взбиты причудливым образом.
— Ты почему не подготовился к нашему свиданию?
— Ужин… при свечах, да? — у меня сперло дыхание. Королева приблизилась мелкими шажками, а вместе с этим подступила такая же тошнота, как при просмотре барельефного «мультика».
— Хочешь, будет при свечах, Ромашьк.
Она называет меня так же, как Аня. Она и выглядит как Аня.
Пол под ногами зеркальный. Вижу собственное отражение, чуть размытое, из-за плеча выглядывает искривленная рожа, с синими огоньками.
Вслед за Королевой по полу плывет водянистая, размытая клякса. Ноги у меня иссиня-пепельные. Наклоняюсь, как старый дед, медленно так. На мне хрустит одежда, корочка льда лопается, мелкие осколки осыпаются на карандаш, что лежит на полу.
Зубы стучат, но холода я не замечаю. Все еще думаю об Оле, и что ее тут быть просто не могло.
— Мы будем с тобой вечно, — говорит Королева нараспев.
— Пошла к черту!..
— О, ты собрался порисовать? — голос у Королевы чуть дрогнул. Я провел черту, и грифель противно заскрипел по зеркальному полу. Пахнуло сырыми потрохами. Я мельком взглянул на трон: хоботки уже всосали в себя жижу, и ничего от тела не осталось, если это был не мираж какой-нибудь.
Это все привиделось? Да или нет?
— Милый, у нас будет ребеночек… — Королева погладила живот жестом молодой мамочки, и меня передернуло. — Что ты там чертишь, господи? Вакула ты, что ли? Думаешь, я не смогу переступить черту?
Руки у меня дрожали. Помню, приходил с сильного мороза и пытался сразу что-то нарисовать, а пальцы не гнулись. Вот и сейчас так. Но я должен… Линии, линии, изгибы, завитки. Я должен рисовать очень быстро, штрихами, взять самое главное от каждой детали, и показать целиком образ, не вдаваясь в подробности.
Ухватить суть.
Голоса преподавателей из художки, в голове, твердят на разные лады. И очкастый Виктор Семенович, и Химера — выше тройки она не ставила никому.
Сейчас важна точность. Погрузиться в процесс, уйти, не слышать голос, который все равно достигал поверхности сознания, как камень, брошенный в озеро — дна.
— ЧТО ТЫ ТАМ РИСУЕШЬ?! — голос вторгся в сознание, налетел, как мощный шквал на волнорез.
— Послушай, сучка, — размеренно начал я. Теперь рукой за меня двигает кто-то другой. Тот, кто знает, как нужно рисовать. Не умеет, а именно знает. — Ты хотела захватить мир? Кто ты такая?
— Не узнаешь свою Анечку? — хихикнула Королева, сверкая глазами. — Ты всегда был себе на уме, ты всегда был эгоистом, неспособным пожерствовать ради ближнего хоть чем-нибудь. А все потому, что ты тщеславный. Тебя сжирает гордыня, — голос Анин, один к одному. Я слушаю, а рука продолжает бегать. Карандаш почему-то не ломается, и не стачивается, хотя должен.
— Тебя интересуют и всегда интересовали только твои рисуночки. А я тебя любила… Может, правду говорила мама…
Стиснул зубы. Аня никогда не стала бы говорить такое. Она меня поддерживала!
— Я долго терпела. Видишь, до чего пришлось дойти, — она грустно усмехнулась, и на мгновение я даже поверил, что то, что происходит с миром в последние два месяца — ее рук дело, моей Анечки.
— НЕ РИСУЙ, КОГДА Я С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАЮ!
Я закончил и выпрямился, тяжело дыша. По лицу Королевы пробежала рябь, и на мгновение я увидел границы той маски, «карнавальной». Маски живого человека, под которой скрывалось… Что? Абсолютное животное зло, накопленное за миллионы лет? Или что-то внеземное, инопланетное?
А может, и то и другое вместе.
— Ах, ты так… Тогда тебя ждет порка, — размеренно произнесла она. — Мужчины, вы такие… Вас нужно воспитывать, переделывать. А потом — р-раз! И вот уже вы упорхнули к другой. Ты влюбился в эту маленькую потаскушку?
— Она не потаскушка.
— Уже неважно, — тон Королевы похолодел на пару градусов. — Веришь ты мне или нет, но это неважно. И сейчас я тебе это докажу.
Она сбросила платье одним движением.
Я невольно залюбовался ее фигуркой. Кем бы не являлось это существо, но оно с точностью скопировало мою Анечку, не только лицом, но и телом.
— Нравится? — она закусила губку и повела грудью. — «Неплохие доечки», ты ведь так думал, когда увидел меня впервые? Ты хотел меня просто отодрать, я знаю. А уже потом «полюбил». Ты не сможешь меня обмануть при всем желании, — она подходила все ближе и ближе. — И твои рисуночки, — она презрительно фыркнула, — никому не нужны. Можешь не питать зряшных надежд. Покорись мне, расслабься.
— Но, ты не можешь знать, что у меня в подсознании, так?
Брови приподнялись, скулы очертились сильнее. Королева облизала губы.
Она уже совсем близко. В паре метрах от границы, которую я прочертил.
— Ошибаешься. Ты вообще не имеешь понятия, что такое подсознание. Мы с тобой будем править миром… Они все будут нашими рабами… Ты хочешь?
— Нет.
— Это твое последнее слово, Ромашьк? — она склонила голову на бочок.
— Ага.
Руки у нее мгновенно удлинились, из боков поползли отростки. Кожа на груди и животе натянулась, мышцы под ней перекрутились, как веревки. Напряглись жилы на шее.
Королева издала крик, граничащий с томным вздохом.
По ее телу поползли черные вены, и под кожей прошла рябь.
Живот у Королевы распухал, она сделала еще один шаг, и еще. Что-то темное заворочалось у меня в затылке, а перед глазами вдруг встал тот рисунок, с младенцем-осьминогом.
Вот она уже перед самой чертой. Моя рука сама собой продолжала бегать по полу, выписывая грифельные вензеля.
Комната снова растворилась, снова накатила темнота, с миллионом светящихся точек.
— СМОТРИ НА МЕНЯ!
Голос сразу разрушил магию, и я лишь смотрел на Королеву и кричал.