Идти тяжело, каждый шаг отдается болью в пятках.
— Может, вам помочь? — сросил кто-то. Айзек повернул голову. Это тот самый паренек, который не знает «третьего поражающего фактора». Айзек улыбнулся и едва заметно покачал головой.
Дробный топот с пришлепыванием бил по ушам. Сбоку трассы торчала деревянная будка, утопала в раскисшем поле, придорожное кафе глядело на людей окнами-глазницами, и черноту «зрачков» обрамляли зигзаги осколков.
Чуть дальше заправка, сейчас уже и не поймешь, какой фирмы. Зеленые щиты валяются так и эдак, пластиковое крошево хрустит под берцами. Точно не «Роснефть».
Айзек не делал пересчет и не знал, сколько людей его сопровождают, если можно так выразиться. С ним пошли самые преданные воины, те, кто будет с ним до конца. По крайней мере, он на это надеялся.
— Спасибо. Мне не тяжело.
— Они будут сопротивляться? — спросил этот же паренек. Он говорил, как его зовут, но Айзек забыл. Вроде бы Костя. — Или мы сможем дойти… прямо туда?
— Неизвестно.
Шарик боли пульсировал в затылке Айзека. Строй шел в горку, по серпантину. Вот сбоку вырвана металлическая лента отбойника, и топорщится над пропастью. Тянуть за собой тележку с «малышкой» не так-то уж легко, но Айзек решил, что этот крест он понесет сам, потому что от других можно ожидать чего угодно.
Все измучены, и в любой момент могут спятить, абсолютно в любой, и для этого, кажется, не нужно влияние Королевы.
— У меня болит поясница, — как сквозь воду донеслось до Айзека. Но губы Кости не разжимались. Он плелся, угрюмо надвинув брови на самые глаза. — Хочу, чтоб все закончилось, хочу чтоб все закончилось все закончилось хочу чтоб…
— Хватит! — бросил Айзек.
Солдатик испуганно вздрогнул. Он споткнулся, и в него врезался бугай с полусонной рожей. Бугай часто-часто заморгал и зевнул.
— Это действует на нервы, извини, — Айзек сплюнул в сторону и полез в карман. Вытащил мятую пачку «Винстона». Последняя сигарета, отлично.
Фильтр между губами. Айзек пошарил другом кармане, снова вернулся к первому. Мятую пачку откинул прочь, и она полетела в кювет.
— Все… нормально? — Костя осторожно заглянул Айзеку в лицо. — А? У вас сигарета не прикурена.
— Я знаю. Не прикурена.
Какое-то время опять был слышен лишь топот, позвякивание автоматов — бесполезного оружия, — да скупые слова, будто обрезанные ножницами.
Пантелеев, Рамис и их люди ушли. Сказали, что не будут принимать участие в безумии, и что идти в пасть Королеве — самоубийство.
«Вы можете быть моими поддаными»
Мысль, такая четкая, всплыла в голове, и Айзек чуть не проглотил сигарету. Незажженную, пропитанную слюной, и тяжелую, как макаронина.
Теперь дорога идет под уклон, все ниже и ниже.
Видно город, столбы с проводами, и… с людьми. Тянутся целой вереницей.
За спиной у Айзека шум, гомон, кто-то похлопал его по плечу:
— Т-там… Там что…
— Они, да. Сейчас будет весело.
***
— СМОТРИ НА МЕНЯ! СМОТРИ НА МЕНЯ!
Крик звенит под потолком. Огоньки мерцают, лампы горят сине-оранжевым пламенем. А стены все равно холодные, насквозь промерзшие, и ступни липнут к зеркальному полу.
— ХВАТИТ РИСОВАТЬ!
— Ты меня боишься, сучка… Я тебе ну-уужен, но ты меня боишься!
Живот у Королевы совсем уж как бочка, вены бугрятся узлами. Из боков вылезли щупальца, с присосками по всей длине, вроде крошечных кофейных блюдечек, блестят от слизи. Пахнет освежеванными кальмарами, кисло-соленый дух. Во рту у меня против воли собралась слюна.
«НЕ РИСУЙ»
Теперь фраза внедрилась в самый мозг, и взрезала пористо-желейную массу все той же холодной спицей. Переносица болит, в ледышку превратилась, как впрочем, и ноги, да и все тело.
Треск — это сломался грифель. Я настолько уверовал в его «вечность», что теперь удивленно таращился на бесполезный брусочек, с розовым ластиком на конце.
Сплошные штрихи, прочерченные в зеркальном льду.
От Ани осталось теперь лишь лицо. Оно не тронуто, и похоже на маску, чуть оплывшую по краям, неживой кусок целлулоида, с необычайно яркими прорезьми глаз.
Королева взмахнула щупальцем, и я на мгновение и впрямь подумал, что черта действительно защитит меня, как Вакулу.
И тут же кислород вылетел из легких. И земля ушла из-под ног.
Я врезался черепом в стену, зрение закрыла зеленая пелена, подступила тошнота.
Сбоку от себя я увидел целых три карандаша. Пошевелился, череп ломит и тошнит…
Щупальца потянулись ко мне, а я — к карандашу. Там остро заточенное древко, и если хорошенько напрячься, то можно даже поверить, что это кинжал. Жертвенный нож. Веня сказал, что Королева должна увидеть собственное отражение, что она вроде Медузы Горгоны, но Персей ведь был с кинжалом как раз. Он отрубил ей голову, там вроде бы не было такого, чтоб она увидела собственное отражение. Просто, от ее взгляда все обращалось в камень, а ведь я на Королеву уже вдоволь насмотрелся…
А может, я смотрел на нее сквозь собственный «ментальный» щит?..
Еще: по преданию, в тот момент, когда Персей отрубил голову Медузе, она была беременна. А потом из нее пополи змеи, уничтожая все живое.
Щупальце лизало ногу, нежно так гладило, присоски ласкали кожу, ко мне будто теплый маринованный гриб прикасался. Живой гриб, с шевелящимися волоконцами.
Тошнота не отступала, и на лбу выступила испарина. Щупальце медленно, но верно подбиралось к шее, а я вслепую шарил по полу.
Нужно достать карандаш.
Сквозь грифельный рисунок на полу сочится свет. Давит на грудь, тяжело дышать… тяжело… Свет, свет…
Они стоят на месте, а люди Айзека идут. Идут, идут. По бокам трассы опять поле, и шеренга солдат утопает в грязи по щиколотки.