Уж лучше бы они бежали. А они стоят просто так. И больше всего на свете Айзеку хочется упасть в грязь и лежать там, нежиться в вонючей жиже, но он все тащит и тащит за собой тележку.
Она может сдетонировать в любой момент, но этого не происходит. Может ли Королева влиять на механизмы? На электронные устройства? Вряд ли.
— Стойте! — скомандовал Айзек. Дробный перестук подошв даже на секунду не стих, «солдаты» шли и шли. — СТОЯТЬ!
Шеренга меж тем огибала женщин с двух сторон. Воздух чистый, и зрение фокусируется так четко, что видны пупырышки на грудях женщин вокруг сосков, похожих на дохлых шмелей.
Айзек увидел черноту в щелях между зубами, гниль, увидел волосы, тусклые и безжизненные.
— Стойте, — повторил он, с клокочущей хрипотой в голосе. — Подождите…
Он все шептал, а его ребята топали дальше, как заведенные солдатики. И тут Айзек вспомнил первый день, как он практически в одиночку расправился с кучей обезумевших особей — сколько там их было, семь? Да и неважно.
Он вспомнил месиво, в которое они превратили Фазу, трясущиеся губы Толика, когда твари стали рвать его зубами и ногтями. А Айзек стоял тогда на козырьке подъезда, и смотрел в глаза товарища.
И потом много чего было. Он прятался за спинами, подставлял пешек? Пускай так. Но тогда он — ферзь, и сделает то, что должен.
Пласты грязи облепили колеса тачки, сами обода утонули в зыбкой почве до середины, и Айзек упал плашмя.
Теперь его обогнали все. Он протянул руку, в попытке схватить лодыжку какого-то толстяка. Тот издал невнятный звук и дернул ногой.
Штанина выскользнула из скрюченных пальцев Айзека. На мгновение в грязи мелькнула оранжевая палочка, вроде карандаша.
Айзек моргнул и она исчезла. Он сел на колени, тяжело дыша. Сердце стучало, в голове его стоял шум. «Малышка» загремела в почувствовавшей свободу тачке, съезжая по накренившемуся днищу.
Взрыв. Всё к чертовой матери.
Не зря Сандро говорил про поражающие факторы. Обычной бомбы тут было бы мало, здесь нужно сравнять с землей всё.
У Айзека зашевелились волосы на затылке, а на всем теле шерсть встала дыбом. Он грудью почувствовал висящее над головой напряжение, полное первобытной животной злобы.
Все пошли, а он нет. Айзек думал, что он нисколько не лучше Попса и Кенни, которые повернули обратно, вместе с Пантелеевым.
Как в кошмарах. Либо ты перестаешь быть мужчиной, либо умираешь. Айзек закрыл глаза.
Гортанные вопли, рычание, мельтешение тел и когтей. Фонтаны крови брызгали в разные стороны. Совсем скоро нос Айзека тронул терпкий запах, густой, как в мясном павильоне, на рынке, чуть свежее, разве что.
(идти по земле пропитанной кровью)
Женщины управились быстро. Они делали привычные движения, как роботы, без прежних оскалов, вообще без всякого выражения на лицах. «Солдаты» не сопротивлялись. Они шли, и получали удары, шли и падали в грязь, с перебитыми артериями.
Шли и умирали.
Айзек кинул взгляд на тележку с бомбой. Они порвут его в клочки, стоит только приблизиться, так может, существует критическое расстояние?
Костя, тот самый солдатик, хрипел и подергивал ногами. Из вскрытого горла толчками вытекала бордовая чернота. Костя, который не знает поражающих факторов ядерного оружия, и никогда уже не узнает. А вот и другие знакомые ребята, все те, кто поддерживал, те, кто верил. Все они втоптаны в грязь, уничтожены.
(сейчас еще можно можно)
Айзек выпрямился, пара шагов, и подошвы утопают в грязи. Перейти поле… А потом будет видно. Не надо много думать.
Он отер со лба пот, поглядел на тачку. Ни лямок, ни рюкзака какого-нибудь.
(сейчас еще можно вернуться я не предатель)
Айзек вспомнил, что чувствовал на концертах, вспомнил, сколько энергии отдавали ему все эти люди, вспомнил свое везение. Повернуться сейчас и уйти вслед за Сандро, значит, пустить все насмарку.
Если раньше на задворках сознания и плавала мысль, что Королева это нечто призрачное, эфемерное, то теперь пришло четкое осознание (тоже со стороны, как и многое в последнее время): Королева более чем реальна.
Айзек подхватил «малышку», крякнул. Тяжелая, дура, килограмм на сорок тянет, а кажется, что полтонны весит.
С каждым шагом Айзек все сильней и сильней увязал в размякшей почве, с каждым шагом таяла надежда.
***
Перед глазами плавали зеленовато-фиолетовые пятна, и в них расцветали белесые поганки, с желтым отливом. Дышать не могу, и вот пальцы нащупали твердое тонкое древко.
Потом я ткнул им наугад. Ткнул еще и еще.
Воздух проник в легкие, поганки сразу растворились, и показался потолок, с мерцающими огоньками.
В самой голове возник визг. Не в ушах, а в мозгу прямо. Каждая клеточка вибрировала и выла вместе с ним, и череп грозился треснуть и выплеснуть белесые брызги.
Я перекатился в сторону, зажимая карандаш в руке. Завитки и штрихи, прочерченные грифелем, светились золотом, по полу пошли трещины.
Щупальцы бились по полу, из раны хлестала волокнистая студенистая масса. Пол трескался, как весенний лед на речке. Я вскочил и сделал один шаг, другой, прыгнул и зацепился за трон. Краем глаза отметил, что рана на плече стала еще страшнее, расползлась, а из трещин поползла та же чернильная гадость. В ней плескались зеркальные осколки пола, мерцали как блики.
Трон тонул, а я глотнул напоследок воздуха и ушел вслед за ним.
***
— Чертовню придумал, тоже мне! — фыркнул Пантелеев. — У него что, правда крыша поехала? Эй, вы чего? Ребят…
Колонна возвращалась по трассе, пешком, в грузовики садиться не стали — по понятным причинам. Неизвестно, каким образом на них влияет Королева…
И вот теперь размышления Пантелеева (в том числе и вслух) оборвались. Он открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба, и глядел на то, как Рамис, как Коля-великан, который гнул лом голыми руками, как молчаливый Миша, как друзья Айзека — Попс и этот, в татуировках, что вечно в капюшоне прячется, — одновременно достали штык-ножи, тесаки, перочинные ножики. Некоторые достали вилки.
И разом направили острия туда.
Некоторые направили туда дула автоматов.
— Нет… Нет, вы чего! Эй! — он схватил Кенни и потряс. Тот кольнул себя прямо в мотню. Лезвие пропороло материю штанов и утонуло в паху.
Пантелеева затошнило.
Глаза Попса подернулись пленкой, из уголков глаз поползи слезы, руки дрожали и прыгали, но все-таки пересиливали хозяина.