Отличную мощеную двухполосную дорогу. Никакой тебе тряски, подпрыгиваний, громыханий. Просто хороший, плавный ход.
— Славно едется, — подтвердила мои мысли Кэт. — Вернемся на Четырнадцатую?
— Может быть, — сказал я и, повернув голову, спросил:
— Нам есть смысл возвращаться к Четырнадцатому шоссе, мистер Снегович?
— Есть, и достаточно хороший, — сказал он.
— И где там эта дыра?
— Дыра? Что за дыра?
— Шахта. На дне которой лежит этот ваш Брок. Разве не к ней мы едем?
— К ней, родненькой.
— Вы же знаете, как туда проехать?
— Не знал бы — не стал бы тут байки плести.
— Так где же она? — начал терять терпение я.
— Не скажу.
Теперь уже к Снеговичу обернулась и Кэт.
— Если вы не скажете нам, где находится это место, как мы должны туда попасть?
— Просто. Я буду говорить Сэмми-бою, когда повернуть. Сэм, мужик? Просто продолжай ехать прямо, пока я не скажу.
— Хорошо, — сказал я.
— Это далеко? — осведомилась Кэт.
— Не шибко. Но и не рукой подать.
— Ладно, — протянула она. — Я просто собиралась вздремнуть.
— Ну так валяй.
Она обратилась ко мне.
— Ты, наверное, ужасно устал.
— Я в порядке. Поспи.
— Если почувствуешь, что совсем вымотался, растолкай меня, и я поведу.
— Заметано, — сказал я, клятвенно обещая себе держаться до последнего.
Кивнув, она чуть подалась вперед и расстегнула ремень безопасности.
— Не могу спать, когда эта штука на мне, — пояснила она. — Надеюсь, ты не понесешь во весь опор, и меня не катапультирует отсюда ко всем чертям.
Я думал было отговорить ее, но, в конце концов, это ее право — пользоваться или не пользоваться ремнем. Кроме того, я ни разу в жизни не разбивал автомобиль, который веду.
Мы, конечно, искушали судьбу. Напрашивались на неприятности на дороге.
Выпутавшись из ремня, она откинулась на сиденье, сложила руки на коленях и закрыла глаза.
— Едем прямо, потом выворачиваем на Четырнадцатую, — сказал Снегович.
— К северу?
— К северу.
Взглянув на Кэт пару минут спустя, я решил, что она, похоже, спит.
Умолк и Снег Снегович. Вскоре с заднего сиденья понесся грубый храп.
Звук этот был музыкой для моих ушей. Этот кошмарный тип хоть на время ушел из наших жизней, снова оставил нас с Кэт наедине.
Я посмотрел на нее.
Ночь была уже не такой темной, как прежде. Занимался рассвет. И мне было достаточно хорошо видно ее — столь хорошо, что сердце мое снова разбилось.
Сон вернул ее чертам спокойствие, мягкость, невинность — все то, что присуще было той Кэт, с которой я расстался давным-давно. Той, которой все еще было пятнадцать лет.
Хоть она и выросла в шокирующе красивую женщину, умную, сильную и решительную, мне было больно смотреть на нее, ибо теперь я знал, через что ей пришлось пройти. Как же много я пропустил. Как сильно она изменилась. Как страшно, что она так сильно изменилась.
Мое сердце сгорало.
И, чтобы хоть как-то унять эту ужасную скорбь, я сказал себе, что Кэт так или иначе повзрослела бы. Даже если бы я имел власть над временем, и мы бы с ней смогли остаться пятнадцатилетними навсегда, я бы вряд ли воспользовался таким даром. Да, быть может, мне бы этого страстно хотелось. Но — нет, я бы не позволил себе такое.
Потому что, как бы сильно я не любил ту девочку-подростка, я бы не лишил ее возможности стать взрослой женщиной.
Но, Боже, как же я был сейчас несчастлив. Как я страдал о той, которой лишился. Где наша молодость, наш задор, наше счастье?
Все прошло, и осознание убивало меня.
Но ведь всегда есть воздаяние.
Девочка-подросток стала прекрасной женщиной. Я — стал мужчиной.
И, хоть я ненавидел себя за то, что не смог удержать первую, я буду ненавидеть себя не меньше, если упущу и вторую.
Прошлое никак не вернуть все равно. Остаются воспоминания, над которыми можно горевать. Но убегать от настоящего — не выход. Надо держаться за него изо всех сил.
Зарождающийся день окрасил кожу Кэт в серые тона. Все еще блуждая в лабиринте сожалений и несбывшихся надежд, я внезапно поймал себя на ужасной мысли: отпусти руль и пусть это все кончится для нас всех.
Но я не отпустил руль. Я не сдался. Я сосредоточился на бегущей перед нами полосе Четырнадцатого шоссе.
Хотя мы ехали на север, солнце, восходящее по правую сторону от нас, вскоре коснулось золотистыми лучами и пространства перед нами. Какое-то время свет был едва ли не нестерпимо ярок — но не ярче того сияния, коим одаривала меня спящая Кэт, стоило мне лишь обратить к ней взгляд.
Снег Снегович продолжал храпеть.
Я поглядывал на дорогу достаточно часто, чтобы избежать неприятностей. Я так сильно скучал по ней, так долго скучал — и вот она здесь, сидит на соседнем сиденье. Я едва мог поверить в это чудо. В этот странный, но прекрасный сон.
Девушка моей мечты. Так близко, что коснуться — ничего не стоит. Озаренная светом нового дня.
Первый раз за десять лет я видел ее при свете дня.
Я рассматривал ее — спутанную мальчишескую прическу золотистых волос, изгиб левой брови, коль скоро правая половина ее лица была скрыта тенью, тонкие линии в уголке глаза — которым, наверное, когда-нибудь суждено стать морщинами, ее губы, россыпь веснушек.
Из-за того, что она, склонив голову, чуть сползла на сиденье, перед ее рубашки смялся в несколько волн. Как и любая женская рубашка — или блузка, правильнее сказать? — она была застегнута таким образом, что пуговицы смотрели в мою сторону.
А в пробелы между ними было прекрасно видно, что Кэт не носила лифчик.
Накануне вечером она была передо мной в наряде Евы не меньше часа. Я мог видеть каждый дюйм ее тела. И, вроде бы, странно было с моей стороны придти в такое волнение от взгляда на ее грудь.
Но я не мог оторвать глаз.
Мне было видно не так уж много — но достаточно, чтобы млеть от обескураживающего, поразительного восторга.
Я не мог оторвать глаз.
Я чувствовал себя виноватым. Едва ли не вуайеристом. Дыхание застыло у меня в груди. Всем моим сожалениям о том, что Кэт выросла, пришел конец.
Только настоящее имело значение.
Только этот момент. Только этот взгляд.
Только эта грудь — грудь цвета меда — взрослой, сногсшибательно красивой женщины. Только…
Я с трудом взял себя в руки. Прикипев взглядом к ветровому стеклу, я прищурился от солнца, глубоко вздохнул и попытался думать о чем-нибудь другом.
На наших плечах все еще было много проблем. Снег Снегович на заднем сиденье. Эллиот в багажнике. Все те опасности, которые они нам сулили. Все волнения, связанные с тем, что нам как-то придется от них отделаться.
Но все это было для меня сейчас таким далеким и неважным.
Ты шпионишь за ней, сказал я себе. Ты вторгаешься в ее личную жизнь.
Но она бегала голышом передо мной всю вчерашнюю ночь. Вряд ли она станет возражать против моих взглядов.
(Не рассчитывай на это!)
(она никогда не узнает)
В конце концов, что плохого, спросил я себя. Когда вы видите радугу, лесной ручей, поляну ярких цветов — разве вы стыдите себя за их красоту и за то, что вы осмелились ими любоваться? Разве вы закрываете глаза и твердите себе, что делаете что-то не так? Черт возьми, нет! Вы смотрите. Вы наслаждаетесь. А ежели нет — вы теряете что-то. Вы, как минимум, обманываете себя.
Пользуясь таким оправданием, можно было бы и спустить себе с рук подглядывание за чужой жизнью в окна дома. Всегда есть разделяющая одно и другое грань, и любование грудью Кэт явно лежало по другую сторону от радуги и цветочных полян.
Но я НЕ МОГ не смотреть.
Я вновь повернул голову. Мои глаза снова принялись исследовать разрыв между пуговицами ее рубашки.
Метнулись к дороге на несколько секунд.
Снова — назад.
Ты сошел с ума.
Да, наверное, так и есть: я начинаю бредить. Теперь мне кажется, что одна из пуговиц расстегнулась. Что теперь видна добрая половина ее груди.
Но, позвольте: одна из пуговиц взаправду расстегнулась, пока я не смотрел.
Во рту пересохло, в джинсах стало тесно. Учитывая их не самый удобный фасон и то, что я вел машину, не представлялось возможным расстегнуть их или хоть как-то ослабить, поэтому очень скоро мои душевные мучения дополнились мучениями физическими, весьма определенного характера. Сосредоточившись на дороге, я бы не решил проблему — смотреть вперед, конечно, приходилось, но мои зрачки словно магнитом оттягивало обратно, и я так или иначе выкраивал момент.
Сейчас мне было видно так много.
О Боже, а вдруг этот Панк Панкович сейчас разделяет со мной это чудное видение? Вдруг его храп — никакая не гарантия? Взгляда в зеркало заднего вида мне было недостаточно — я резво обернулся и посмотрел через плечо.
Он развалился криво на сиденье позади Кэт, свесив подбородок на грудь, седая шевелюра укрыла лицо. Кожанка свободно распахнулась, демонстрируя широкую загорелую грудь в кучеряшках.
Ох, уж к его-то груди у меня никакого интереса не было.
Он не видел Кэт — вот и все, что сейчас имело для меня значение.
Метнув взгляд вперед, я убедился, что мы не рискуем съехать с дороги и не собираемсяя врезаться в легковушку или грузовик.
Никаких других машин, о которых стоило бы беспокоиться.
Снова — к Кэт.
Нет, этого не может быть.
Еще одна пуговица расстегнулась.
Наверное, она ворочилась во сне, и рубашка сбивалась на бок. Теперь была обнажена почти вся ее левая грудь. Ее темно-золотистый сосок у самого края распаха. Солнечный свет мягко омывал его.
Хоть в автомобиле и было тепло, на ее коже выступили мурашки.
Они мне понравились.
Понравились ее веснушки. На груди они тоже были. Не так уж и много — не больше полудюжины. Маленькие рыжие пятнышки.
В каком-то роде мне даже понравились ее раны.
Их было непозволительно много. Двадцать? Пятьдесят? Они шли вверх и вниз по обеим сторонам груди — уже не сами шрамы, а лишь напоминания. Нужен был очень хороший свет, чтобы различить их все.
Некоторые — поновее остальных, розоватого оттенка, самые старые — побелевшие. Тонкие, разной длины — белые нити-порезы, изогнутые рваные от резцов, но больше всего — точечные, оставленные вампирскими клыками.
Стальными иглами Эллиота.
Этот мудак присасывался к ее груди, как какой-то чокнутый младенец-переросток. Пил из нее кровь.
Как же я ненавидел его.
Ненавидел за всю причиненную Кэт боль. За то, что он так долго пользовался ею. Имел ее.
Как же славно, что мы убили ублюдка.
Но в шрамах, оставленных им, я сейчас не видел ничего уродливого. Наверное, все потому, что они стали ее частью. Как веснушки. Как оттенок глаз.
Они уподобились тайным посланиям, написанных волшебными чернилами — такими, что надпись можно увидеть только тогда, когда правильно падает свет. Я хотел поцеловать их. Каждый изгиб. Каждый рубец.
Ерзая и задыхаясь пуще, чем раньше, я судорожно повернул голову к дороге и попытался успокоиться. В зеркале заднего вида появился торопливо приближающийся грузовик. Я съехал на другую полосу, чтобы освободить ему путь. Фура пронеслась мимо с ревом, в ореоле дыма из выхлопной трубы. Едва она миновала, я перевел взгляд на Кэт.
Мой рот открылся, но я не выдавил ни звука.
Ни стона, ни удивленного возгласа.
Я даже выдохнуть толком не смог.
Пульс отдавался в уши барабанным боем.
Что, черт побери, происходит?
Рубашка Кэт съехала в сторону, открыв и правую грудь.
Подставив ее яркому солнечному свету.
Снег Снегович все еще храпел. Я взглянул на него. Он не сменил позы.
Дорога под нами была ровная. Никаких ухабов, никаких выбоин.
Она просто ворочается во сне.
(или какой-то мышечный спазм?)
Я повернул голову — и на этот раз подловил нужный момент: Кэт содрогнулась. Волна пробежала вверх по ее телу.
Веки Кэт были смежены, но глаза под ними отчаянно метались туда-сюда.
Ей снится Эллиот, пришло мне в голову из ниоткуда.
Снова дрожь. Губы плотно сжались и побелели. Какие-то внутренние толчки заставляли ходить ходуном ее плечи и обнаженную грудь. Мне показалось, что еще чуть-чуть — и из-под век Кэт хлынут слезы. Но разве люди плачут во сне?
Она свесила голову набок. Правый глаз распахнулся и с пугающей быстротой нашел меня: в его глубине плескался ужас.
— Кэт? — неуверенно позвал я. Мой голос был едва слышим из-за рулад, выводимых Снеговичем.
Она вздрогнула в последний раз, судорожно втянула воздух и резко села. Несколько раз недоуменно моргнула. Искра живой мысли проскочила в ее глазах.
Она опустила взгляд вниз. Ахнула. Ее брови подскочили.
— Эмм… как… как это произошло? — прошептала она.
— Не спрашивай меня, — сказал я.
Тряхнув головой, она поправила рубашку на груди и застегнула пуговицы.
— Прости. — Она вдруг с удивлением посмотрела на меня. — Это же не ты сделал?
— Нет, не я.
— Ох. Хорошо. Наверное, привидения.
— Вероятнее всего.
— Что ж, я хотя бы выспалась. Как дорога?
Непохоже, что твои сны были приятными, подумал я, а вслух сказал:
— Отличная дорога.
— Тебя в сон еще не клонит?
— Нисколечко.
Она улыбнулась и кивнула.
— Рада слышать. Я-то боялась, что ты совсем заскучаешь и уснешь за рулем.
— Нет, Кэт, скучно мне не было.
— Хочешь, я поведу?
— Не стоит. Все в порядке.
— Правда? — Она улыбнулась еще шире.
— Я пока держусь. Можешь спать дальше.
— Не хочется больше, — как-то отстраненно сказала она и, взявшись за ремень безопасности, защелкнула его в замке.