У Валентинки дрогнула кисть, и последний лепесток у последнего цветка загнулся, будто опалённый зноем.
Таиска, Романок и Валентинка глядели на Грушу, глядели друг на друга. Смутное сознание, что получилось как-то неладно, охватило их. А что же плохого, если на белом столешнике будут красные цветы? Но вот Груша говорит: "Попадёт!"
Груша вздёрнула пухлую верхнюю губу и сказала:
- Только, чур, меня не припутывать. Сами заварили кашу, сами и расхлёбывайте.
- А я и не заваривал, - сказал Романок, - я только глядел.
- А что же, я заваривала, да? - закричала Таиска. - Я мою посуду и мою! И никаких цветов я на столешнике не делаю!
- Городская, а баловная! - строго сказала Груша. - Ишь что сбаловала!
И ушла в горницу.
У Валентинки сразу пропала вся радость. Она вытащила из своей жёлтой сумочки носовой платок и попробовала потихоньку стереть краску. Но краска была масляная, она не стиралась. Сердце Валентинки сжалось от страха и горя. Что она наделала! Зачем она послушалась Таиску? Что теперь скажет мать, что она скажет матери?
Валентинка спрятала баночку с краской и села в уголок. Скрип снега за окном, стук во дворе, чей-нибудь громкий голос на улице - всё заставляло её вздрагивать: мать идёт!
И потом - дед. Что скажет дед, когда это увидит?
"Может, у вас в городе можно портить скатерти, ну, а уж у нас этого нельзя! Таких барышень нам здесь не надо!" - вот что он скажет, наверно.
Может быть, полчаса прошло, может быть, час. Послышались шаги на крыльце, скрипнула дверь в сенях, и в избу вошла мать.
Необычная тишина показалась ей странной. Она внимательно поглядела кругом.
- Это что такое?! - сердито закричала она, увидев разрисованную печку. - Это что за озорство такое?!
Взглянув на Таиску, она всплеснула руками:
- Ах ты чучело-чумичело! Ну погляди, на кого же ты похожа? Вся в саже! А руки! А платье!
Увидев красные цветы на белом столешнике, мать даже покраснела от гнева:
- Батюшки мои! Да что же это, в самом деле? Из избы выйти нельзя! Кто это намалевал, а? Кто?
Все трое смущённо поглядывали друг на друга. Только одна Груша спокойно и весело стояла у дверей горницы:
- Что, натворили подарочков?
Мать выдернула из веника прут:
- А ну-ка, Таиска, иди сюда, я тебя берёзовой кашей угощу! Я тебя научу, как цветы малевать на столешниках!
- Это не я! - крикнула Таиска.
- Это я намалевала... - тихо сказала Валентинка.
- Ты? - удивилась мать. - Ты? А кто тебя научил?
Валентинка взглянула на Таиску, встретила её испуганные глаза и опустила ресницы:
- Никто не научил. Я сама хотела...
Мать, ещё рассерженная, стояла, похлопывая хворостинкой по скамейке. У неё не поднималась рука отстегать Валентинку. Ну как её тронуть, когда она и так вся дрожит? А с другой стороны, тем ребятам обидно: ведь Таиску-то она за то же самое отстегала бы.
- Это я хотела тебе подарок... - сказала Валентинка. - Мы все хотели тебе подарки подарить!
- Подарки! Какие подарки?
- Ну... Вот Романок для тебя танки нарисовал. А Таиска всю посуду вымыла. А я... я думала, с цветами красивее. Это мы такие подарки придумали: ведь ты же именинница сегодня!
У матери разошлись сведённые брови. Ей даже стало стыдно, что она так расходилась, не узнав, в чём дело. И она была рада, что не нужно никого ругать и наказывать. Она села на лавку, отбросила хворостину и засмеялась. В это время вошёл дед.
- Отец, ты взгляни-ка! - со смехом сказала она деду. - Ты взгляни, пожалуйста, каких подарков они мне надарили: и танков целую бригаду, и чистых кринок, и алых цветов... Ой, батюшки! Ну что за ребята у меня одна радость!
Потом пригляделась к столешнику и добавила:
- А знаете, ребятишки, с этими цветами и вправду красивее!
Снова мир и веселье поселились в избе. Только одна Груша была не в духе. Она так и не успела придумать подарка для матери.
ГОСТИ ПЬЮТ ЧАЙ С ЛЕПЁШКАМИ И ОСУЖДАЮТ МАТЬ
В сумерки, после того как убрали скотину, к матери пришли гости. Стол был накрыт, кипел самовар, и лепёшки красовались в широком блюде.
Первой ввалилась в избу толстая тётка Марья в широком сборчатом полушубке. Она размашисто перекрестилась на передний угол и, по старинному обычаю, отвесила поклоны - сначала деду, затем матери. Потом разделась, но оставила на плечах большой пёстрый платок. И Валентинке сразу вспомнилась ватная грелка-баба, которую мама сажала на горячий чайник.
Тётка Марья посмотрела на ребят и зычно спросила:
- Живы, пострелы?
- Живы! - крикнула Таиска.
- А новенькая-то у вас где? Приёмыш-то?
Романок ткнул Валентинку пальцем:
- Вот она!
Валентинка покраснела и опустила глаза.
- Да-а... - неодобрительно протянула тётка Марья. - Ничего бы девчонка, да уж больно тоща. Ишь ножки-то какие тоненькие!.. Ну куда же в деревню такую? Ни на воз подать, ни с воза принять...
- Вот и я так-то говорю, - отозвался дед. - В деревне жить - на земле работать. А землю, братцы, любить надо. Ну, а где ж ей! Барышня!