— Ну что, помирились? — спросила Люба, вставая с дивана, когда в комнату вошли Ксюша и Никита.
— Разобрались, — серьёзно ответил тот.
Ксюша, не поднимая взгляда, молча кивнула.
— Ты иди пока в спальню, я сейчас, — бросил через плечо Никита, и Ксюша послушно покинула комнату, а Люба удивленно взметнула бровь. Никита наклонился к самому её уху, прошептал: — Камера твоей мамки, что мы нашли, ещё на месте?
Люба утвердительно кивнула, начиная догадываться, что он задумал.
— Только сам не пропались, — тихо ответила она. — Белая стена напротив входа — лучше всего. Никаких деталей.
Никита лишь хмыкнул и отправился в спальню.
Ксюша ждала возле открытой двери, всё так же обхватив себя руками и опустив голову. Она сама не верила, что согласилась на подобное, даже учитывая, как сильно Никита мог испортить её жизнь. Но почему-то и жалости к себе никакой не осталось — ведь сама во всём виновата. Да и о чём жалеть? Она уже не та невинная девушка, она полностью открылась и доверилась мужчине, который…
Вернувшийся Никита прервал её невеселые мысли. Осторожно затянул в спальню, плотно прикрыл за собой дверь. От этого действия внезапно захотелось сбежать — словно захлопнулась дверца мышеловки, но Ксюша усилием воли осталась стоять на месте.
— Расслабься, — Никита поднял её лицо за подбородок, без тени вожделения или довольной ухмылки холодно заглянул в глаза. — Мне нужна естественность, понятно? В этот раз я не буду…
— Давай уже закончим быстрее, — сдавленно произнесла Ксюша, мотнув головой и высвобождаясь от его прикосновения.
— Ладно, — согласился он. — Встань к той стене.
Ксюша покорно подошла к белому, отлично освещенному прямоугольнику и замерла, не зная, чего ожидать. Никита так и не высказал свои условия прямо, она лишь уловила, что спать с ним не нужно — и от этого камень с души свалился.
— Я хочу тебя увидеть, — пояснил Никита, — считай это данью любопытству, что ли.
Ксюша непонимающе моргнула. Вот же она, сто раз уже видел.
— Раздевайся, — нахмурившись, резко приказал Никита и сложил руки на груди. — Не бойся, я тут постою.
До Ксюши наконец дошло. Это действительно не близость, но… Дрожащие пальцы легли на верхнюю пуговицу кофты. На том злосчастном дне рождения он её почти раздел… увидел практически всё. Так почему же ей так противно и страшно, почему этот равнодушный, ледяной взгляд даже в одежде заставляет ёжиться и прятаться? Это такая большая ошибка, такой неправильный постыдный поступок, о котором она будет жалеть до конца жизни — пусть даже никто не узнает. И не этого ли добивается Никита?
— Я не могу, — выдохнула Ксюша. — Не могу, когда ты смотришь.
Никита презрительно скривился. Достал из стоявшего рядом комода какой-то чёрный, смотанный лоскут шелковой ткани, бросил Ксюше — и та едва поймала. Удивленно развернула в руках плотную повязку на глаза.
— Надевай, — поторопил Никита, и она послушалась.
Затянула сзади узелок и невольно приподняла подбородок. Дышать тоже почему-то стало труднее. Но зато Никита вёл себя так тихо, что Ксюша могла представить, будто в комнате действительно никого нет.
Глубоко вздохнув, она начала расстегивать пуговицы, и тут же получила недовольный окрик, холодом хлестнувший по спине:
— Помедленнее! Я не в раздевалке за тобой подглядываю!
Ксюша незаметно сжала зубы. Ладно, помедленнее так помедленнее. Будь её воля, она бы делала это так неторопливо, что Никита бы успел состариться и ослепнуть до того, как будет расстегнута вторая пуговица.
Но мечты оставались мечтами, а пуговицы имели свойство рано или поздно заканчиваться. Кофта свалилась куда-то на пол, в темноту.
— Джинсы, — отрывисто скомандовал Никита.
Внутренне содрогаясь, Ксюша сняла и их. Распрямилась, вновь обхватив себя руками, хотя холодно не было. Её начинало мелко трясти совсем по другой причине.
— Дальше.
Никакой эмоции в этом голосе, никакого упомянутого любопытства. Цепкий взгляд скользил по её телу, словно ледяные пальцы: не так мужчина смотрит на женщину, так покупатель оценивает товар. В горле отдало горечью, а голой лодыжки внезапно коснулось что-то липкое.
— Дальше! — прикрикнул Никита, заставив вздрогнуть.
Пальцы Ксюши легли на застежку бюстгальтера, но не смогли её открыть. Почему она должна подчиняться прихоти этого парня? Только из-за его угроз и обещаний? Но разве то, что происходит сейчас — не хуже этого в несколько раз? Руки задрожали сильнее, Ксюша спешно прикусила губу, боясь разрыдаться прямо сейчас. Что бы сказал Артур, узнав о подобном шаге? Пусть он и предал её, он учил уважать себя, а не смешивать с грязью. А то, что она делает…
В груди с едва заметным хлопком что-то лопнуло, словно тонкая оболочка мыльного пузыря — и по телу разлился обжигающий жар. Тут же покраснели уши и щеки, запекли кончики пальцев, в желудок будто ухнул глоток кипятка. Мгновенно прекратив дрожать, Ксюша сорвала с глаз повязку и выпалила:
— Я не буду этого делать!
И отшатнулась к стене, увидев комнату. Она ещё удивлялась, почему в этой квартире так «чисто», почему нигде ни одной даже мелкой призрачной зверюшки… А всё потому, что в маминой спальне жил отнюдь не Мойдодыр. мамина спальня сама была чем-то. Десятки лишенных каких-либо черт пустых лиц пробивались сквозь стены; в два раза больше длинных, влажных и липких рук беспрестанно колошматили воздух, ища добычу; сотни цепких пальцев хватали всё, до чего могли дотянуться, и некоторые уже сжимали в смертельной хватке остатки полупрозрачных существ, чьи-то локоны, ноги Никиты…
Он застыл, объятый алым сиянием, будто не ощущая этих прикосновений, широко раскрыв глаза, в которых поблёскивало что-то знакомое. И Ксюша вдруг поняла, увидела полную картину, сложившуюся из двух половинок: Никита и Люба навсегда останутся вместе. До того самого дня, пока он её не убьет.
Большая двуспальная кровать дрогнула. Как подошедшее дрожжевое тесто из-под крышки кастрюли, из-под неё полезли новые руки; скребя ногтями по полу, потянулись к Ксюше — и та, зажмурившись, истошно заорала от ужаса. Жар нахлынул на неё с новой силой.
И внезапно стало неестественно тихо, словно в доме Артура. Ни скрипа ногтей и кровати, ни свиста машущих рук, ни странного шепота… Ксюша боязливо открыла глаза и увидела лишь кружащие в воздухе хлопья пепла, да темные следы на стенах. Монстра не было. Никита, приходя в себя, медленно глупо моргал, в комнату заглядывала испуганная Люба… а её собственные руки, всё тело, продолжали ярко светиться. Шаман же говорил, что это живительная энергия, разве не так?
Торопливо подобрав с пола одежду, Ксюша начала натягивать джинсы, не собираясь больше ни минуты оставаться в этом ужасном доме. Подумать страшно, сколько людей в этой комнате… бррр… Она чуть не стала одной из них.
Застегнув последнюю пуговицу и смахнув с лица выбившиеся из косы пряди, Ксюша шагнула вперед и столкнулась с вставшим на пути Никитой. Он еще двигался немного заторможено, но отпускать её явно не собирался. Внутри Ксюши всколыхнулось нечто совершенно непривычное — праведный гнев.
— Уйди с дороги! — выпалила она грозно. — И не смей никогда больше появляться в моей жизни, ты… бесчестный и безнравственный человек!
Никита вздрогнул. Поток силы на миг перекрыл его собственную волю, приказ чётко отпечатался в сознании, хотя позже Никита, как ни старался, не мог вспомнить, отчего даже разговор о Ксюше ему неприятен.
— А ты, — продолжила Ксюша, столкнувшись в дверях с Любой, — беги от него, пока не прирезал!
Спустя пару минут Ксюша, схватив свой рюкзак, выскочила в подъезд, а Никита и Люба остались стоять в полном молчании.
— Что произошло? — наконец опомнившись, пробормотала Люба.
— Не знаю, — тряхнул головой Никита. — Я тебе говорил, этот её мужик странный какой-то! И эта вот теперь… странная!
— А может, это ты странный… — тихо пробормотала Люба и пошла проверять камеру.
Модель поддерживала вай-фай, но была предусмотрительно переведена на запись изображения на носитель, который Люба время от времени проверяла и подчищала. И дело не в том, что мама ей не доверяла — личная жизнь подросшей и самостоятельной дочери мало её беспокоила. Нет, просто эта эффектная и популярная женщина, менявшая влиятельных и часто женатых кавалеров как перчатки, успела на собственном опыте убедиться — всегда нужно думать на шаг вперед и держать козырь в рукаве. А Люба успешно усваивала на родительском примере жизненную науку.
Ловко подцепив край ногтем, она достала из камеры карту памяти и принюхалась — как-то странно она пахла, нагретой пластмассой. Но внешних повреждений заметно не было, и потому карта отправилась в Любин телефон.
— Что там? — хмурясь, спросил Никита, заглядывая в экран через плечо. — Обрежешь этот кусок кровати?
— Конечно, — Люба кивнула и потерла пальцем экран. — Черт, что за блик…
Прямо там, где стояла Ксюша, всё расплывалось, будто прямо в камеру попадал луч солнца. Вот только какое солнце, если почти весь день за окном льёт дождь?!
— Ты сказала поставить у той стены! — выходя из себя, воскликнул Никита. — Посмотри, не видно же ничего! Дурацкое пятно прямо по центру!
— Да не знаю я, откуда оно взялось! — взвилась Люба. — Не было его, ясно!
— Так надо было проверить заранее, а не на кухне трепаться! Теперь от записи никакого толку, ни лица, ни тела не видно! В таком качестве даже в сеть не слить!
Ксюша на видео беззвучно закричала, что-то ярко вспыхнуло — и по пустому экрану зарябили помехи.
— Ну и пусть! — окончательно сорвалась Люба. — Задрал уже со своей бабой! Проваливай!
Никита сжал зубы, смерил её злым взглядом и тоже отправился в коридор, тихо процедив что-то похожее на «тупая овца».
Резко хлопнула дверь, и Люба, не оборачиваясь, слабо вздрогнула. Всхлипнула, оттирая мокрые щёки, и вдруг вытянула руку перед собой, будто пытаясь поймать в ладонь что-то невидимое — сквозь слёзы ей показалось, что по комнате кружит серый пепел.