Но самое главное произошло всё-таки к вечеру. Солнце краснело, цветные лучи становились упругими и распахивали горизонт, как в кинотеатре распахивают широкий экран.
Солнышкин уже почти покрасил палубу и взялся за борт, как вдруг увидел, что прямо перед ним вдалеке возникает, как из кубиков, удивительный город. Вот появился один домик, вот, как гриб, вырос второй, подскочил третий, и в воздухе заколыхалась целая улица.
По сторонам улицы заколебались стены, а далеко за ними задымилась пустыня с пирамидами! Но ведь пирамиды в Африке, а впереди были Австралия и Антарктида! Вон по улице пробежал погонщик с ишаком, а вон, подпрыгивая на одной ноге, проскакал мальчишка. Солнышкин даже протянул вперёд руку, но всё исчезло.
— Мираж, — прошептал он, — настоящий мираж.
Солнышкин повернулся, снова увидел дома. Вот сопка, вот лестница. Да это же всё знакомое! Это Океанск.
И тут Солнышкину показалось, что рядом кто-то разговаривает. Он оглянулся. Перед кем-то изгибаясь, улыбающийся артельщик топтал свежевыкрашенную палубу.
«Ты что идёшь по краске? Не видишь?» — хотел крикнуть Солнышкин. Но он только захлопал глазами и почувствовал, как чубчик у него начинает приподниматься. Перед артельщиком плавало почти прозрачное облако, в котором возникали такие знакомые черты, что ой-ой! По палубе, заложив руку за китель и величественно откинув голову, шагал почти прозрачный Плавали-Знаем. Тот самый Плавали-Знаем, который ещё недавно, во время своего капитанства, так досаждал Солнышкину и устраивал на пароходе такие весёлые дела, что целый флот рассказывал о них легенды.
Тот же самый Плавали-Знаем. Только прозрачный нос, прозрачная щетина.
Он важно прошёлся вдоль трюма и кивнул головой, словно говоря: «Да, прекрасные были времена…»
— А какие были сарделечки! Какие сарделечки! — сказал артельщик.
Плавали-Знаем, усмехаясь, с вызовом вскинул прозрачную голову.
— А что они без вас? Ничего! Совершенно ничего! Мы с ними ещё рассчитаемся. Я знаю Одно дельце, — хихикнул артельщик.
Но Плавали-Знаем его не слышал. Он прошёл мимо Солнышкина, проплыл сквозь борт, потом заколебался и растворился в воздухе. Артельщик завертелся волчком, бросился за ним и налетел на Солнышкина.
— Чего топчешься? А ну-ка, крась после себя! — сказал Солнышкин и сунул в руку артельщику кисть.
Но Стёпка, ничего не слыша, взбежал на бак и застыл у борта с протянутыми над океаном руками.
Солнышкин помчался к боцману, но налетел на Пионерчикова:
— Вы ничего не видели?
Пионерчикову было не до него: он перебирал десятый вариант нового пионерского закона.
Бурун возился в подшкиперской с канатами.
Солнышкин побежал к Перчикову и рассказал ему обо всём случившемся.
Перчиков спросил:
— А ты не рехнулся?
Солнышкин повторил всё, что видел и слышал, и показал на артельщика, который всё ещё стоял у борта, протягивая к океану руки.
Призадумавшийся Перчиков сказал:
— А впрочем, всё может быть. — И он ткнул пальцем в воздух: — Атмосфера сгущается.
Да, атмосфера сгущалась. На краю неба уже собирались тёмные облака, готовые столкнуться лбами, и передняя туча вспыхивала внутри ярким, холодным пламенем.